На дорогах войны - Федоров Анатолий Федорович - Страница 34

Временами, когда стихало, ненадолго, по очереди засыпали тревожным сном врачи, фельдшеры и санитары. Тамара молча смотрела на их усталые, обветренные лица и думала: эти люди отлиты из железа. Иначе чем объяснишь их выносливость, их огромное перенапряжение сил?

Вот дремлет Кенже Жигеров. Час назад он вернулся с левого берега, доставил медикаменты, бинты. Это же только надо представить, сколько раз переправлялся он через Волгу, поливаемую пулеметными очередями! Сколько раз плыл в своей утлой лодчонке в обнимку со смертью и ни разу не проронил ни вздоха, ни просьбы о замене или переводе на другой, менее опасный участок. Впрочем, на войне всегда рискуешь…

В минуты временного затишья она вспоминает свой дом. Отца своего, колхозника, и старую мать. Далеко они в Зауралье. Им там тоже нелегко. Отправили на фронт пятерых детей: трех сыновей и двух дочерей. И ждут, наверное, не дождутся писем, весточек от них. И она, Тамара, давно не отвечала на письма. Совсем закрутилась в этой военной суматохе. А так она все время с ними, родными своими. И чтобы они не знали этого ужасного воя врезающейся в землю бомбы и свиста летящей мины, она здесь, в самом пекле войны, сколько хватает сил, делает свою работу, помогая стране закончить войну победой. Теперь она знает, победа близка. Потому что враг окружен. И никуда ему теперь отсюда не деться. И не спасут его никакие танковые армии, посланные Гитлером на помощь Паулюсу. Наши стоят твердо. И Мамаев курган теперь в наших руках.

Она вдруг подумала, что еще много всяких высот придется брать, но, наверное, никогда не забудется та, на волжском берегу, со степным названием Мамаев курган, политая солдатской кровью.

Потом, когда через несколько лет она снова вернется к Мамаеву кургану, она увидит на его вершине гордо стоящий танк. Наверное, тот самый, который видела в трудную годину штурма высоты. Теперь он стоит как вечный памятник мужеству и героизму советских людей.

Разгром немцев на Волге громкой радостью отозвался в сердце каждого бойца. Гвардейская армия генерала Чуйкова двигалась на запад. На груди полкового врача Тамары Шмаковой вместе с боевыми наградами красной эмалью алел флажок гвардейского значка.

…Километры выжженной земли. В атаку устремляется полк, отвоевывая с боем каждую пядь родной земли, и тут же вслед за солдатами идет со своей ротой полковой врач Тамара Шмакова. Сколько уже пройдено, начиная от Волги? Пятьсот, семьсот, тысяча километров? Пешком и все пешком… С боями. После Волги — Донбасс, тяжелые бои под Славянском. Разве забудется Голодная Долина? Здесь погиб генерал Батюк, командир дивизии. Редели роты. Горе закипало ненавистью. Ничего не могло остановить гвардейцев. Позади Днепр. А ноги маленькой уральской девушки меряют и меряют дороги войны. Солдаты встречают ее с улыбкой.

Как-то на привале краем уха услышала она брошенные солдатом слова:

— Война старается, а она идет себе и идет. И горя ей нет. Какая сила в человеке!

— И правда, — поддержал его другой солдат. — Увидишь ее и легче как-то становится. Не все смерти подвластно…

Горя было много. В боях за Харьков погиб ее брат Валентин. Были они близко друг от друга. А не свиделись. На станции Шевченко получила от отца письмо. Когда она зарубцуется теперь, эта рана? Она вспомнила первые дни войны, проводы брата. Он верил, что вернется. Молодой, сильный, мечтательный…

Впереди лежал Днестровский плацдарм. Тамара знала, что в этом районе должна быть ее сестра Галина. Она служила в авиаполку корректировщиком. Письма приходили от нее с адресом, по которому можно было судить, что она совсем рядом. Чувствовала себя Тамара членом большой солдатской семьи. А близость сестры разбудила в ней еще одну струну, и она затрепетала в ней, заныла неуемной тоской по родному дому, по материнскому очагу. И как-то вдруг почувствовала она себя уставшим человеком, которому и не грех бы немного отдохнуть, потому что плечи ее не так уж широки, а сердце могло бы тоже стучать чуть-чуть спокойнее и тише. И вообще не слишком ли много смертей и ужасов выпало на долю одному человеку? Это была минутная слабость, от которой ей самой становилось стыдно, и она до боли смежала глаза, чтоб не дать пробиться слезе. А если она и пробивалась, то от злости, что она такая слабая, совсем слабая. Тогда у нее до хруста сжимались кулаки. На нее смотрели и понимали: на войне не плавится не только железо…

За Днестром шли смертельные бои. Война перекатилась за государственную границу СССР. Фашисты предпринимали все, чтобы задержать наступление советских войск. Однажды ночью случилась беда. Немцы неожиданно напали на передовое охранение полка. Тамару разбудила стрельба, беспорядочный шум моторов, несвязные голоса команды. Она выскочила из дома, в котором расположилась санрота.

Ей сказали, что прорвались немецкие танки, что за ними напирает пехота. Эвакуировать раненых было трудно. На переправе образовалась пробка. Она кинулась искать лошадей, хоть какой-нибудь транспорт. Части спешно занимали оборону. Что делать? Сердце ее разрывалось от боли и обиды. Под руку подвернулся растерявшийся лейтенант, бежавший к переправе. Она его дернула за ремень, вырвала из рук автомат и закричала, что было сил:

— Остановись, сволочь! Трус! Ничтожество! Забыл, что была Волга?! Чего испугался?

Вот когда ей стало обидно, что у нее такой маленький рост и что она не может отхлестать по щекам этого верзилу.

С автоматом залегла Тамара Ивановна вместе с подразделением солдат. Бой длился всю ночь. Она не могла стрелять из автомата. Это был первый случай, когда она взяла в руки ружье. Бойцы быстро научили ее, как менять диски, как нажимать на гашетку. Она с яростью стреляла по наступавшим цепям немцев. Ее душили слезы, что вот по вине какого-то растяпы, после стольких лет войны, допущена оплошность, за которую расплачивалось жизнями столько солдат.

Утром, когда стих бой и враг был отброшен, вместе с радостью от выигранной битвы в ее ратном багаже отлеглась еще одна истина: война есть война. И наступление — не всегда прямая линия вперед. Но поняла она так же, что никакие случайности не могут остановить продвижение наших войск, что боевой дух солдат непоколебим и что поэтому близка победа.

…Был освобожден Тирасполь. Тамару догнало письмо от сестры Галины. Она совсем рядом, в каких-нибудь полутора десятках километров. Сердце заныло радостью и тревогой. Рядом родной человек. И кто знает, удастся ли свидеться позже? Всякое может случиться. Командир полка спросил:

— Двух суток хватит?

Тамара, обрадовавшись, закивала головой.

— Сутки, только сутки, товарищ полковник.

Санитар Петров вовсю гнал лошадей. Бричка летела по тихой приднестровской долине. Тамара дивилась тишине и проступавшим сквозь черные клубы дыма синим облакам. Где-то в стороне слышались отголоски орудийных раскатов.

— Неужели будет время, когда небо будет совсем синим, Илья Алексеевич? — спросила она Петрова. Тот потуже натянул вожжи, лошади рванули быстрее.

— Будет. Теперь будет…. — сказал он мечтательно. Потому что, как и его командир «товарищ полковой врач», думал он сейчас о своем доме на Урале, о детишках, которым, наверное, ой как трудно, и жене своей, выбивающейся из сил, чтоб прокормить детей и как-то дотянуть до конца войны.

…Стояли они, обнявшись, рассматривая друг друга, две женщины — два воина. Разными фронтовыми дорогами шли они от Урала через ужасы и смерти. И вот встретились на одном из перекрестков войны, в разрушенном, разбомбленном городе. Встретились и поняли, что сердца их не зачерствели от трудного солдатского быта, от черного дыма, все время заслонявшего небо и постоянной, ни на минуту не перестававшей витать над ними смертельной угрозы. Наревелись, выплакали свою печаль но погибшему брату Валентину, по осиротевшему отцовскому дому. Вспомнили братьев Леонида, парашютиста-десантника, Ивана, пехотинца… Где они сейчас? Да и что дома? От отца давно нет вестей. И тут же сели писать письмо. Они знали, как обрадуются отец и мать, когда получат фронтовой конверт, в котором окажется письмо, подписанное двумя их дочерьми Тамарой и Галиной.