На дорогах войны - Федоров Анатолий Федорович - Страница 2

— Некоторые наши коммунисты недостаточно проявляют инициативу, слабо помогают беспартийным товарищам, — негромко, спокойно начал свое выступление Николай Ильич. — Возьмем, к примеру, мастера пятой доменной печи Ф. Сам он неплохо руководит бригадой, а вот как обстоят дела в других бригадах, его не заботит.

Савичев говорил о том, что в хорошем коллективе человек может заново рождаться и с каждым днем становиться лучше. В зале в первом ряду он увидел инженера, возглавляющего отдел организации труда и зарплаты, и, повернувшись к нему, не повышая голоса, высказал то, что думал о нем: «Без души относится к рационализаторам и изобретателям и своей инженерной мысли не выказывает». Инженер поежился, ожидая, что сейчас Савичев расскажет о судьбе собственного предложения, не получившего хода. Но Николай Ильич о себе говорить не стал. Человек отстаивал не себя, а интересы общего дела.

Возвращаясь с собрания, мы оказались вместе в одном трамвае. Николай Ильич подмышкой прижимал книги, из кармана спецовки выглядывали свернутые газеты.

— Да вот, пропагандист я. Завтра надо к занятиям готовиться, — мягко улыбается он, перехватив мой взгляд.

Вскоре после этого на бюро горкома партии слушался вопрос о работе доменного цеха, обобщался положительный опыт. Цех работает хорошо, коэффициенты — лучшие в стране, чугун самый дешевый. Характер речей невольно получался хвалебным, как будто и не было в цехе теневых сторон. Тогда поднялся из-за стола член бюро горкома Николай Ильич Савичев, откашлялся и негромко сказал:

— Я думаю, что надо говорить не о достижениях. О будущности надо думать. Так понимаю задачу сегодняшнего обсуждения.

Вероятно, он пришел на бюро со смены: лицо его бледнее обычного. Как и тогда, на собрании, спокойно, рассудительно говорит о деле. Называет резервы, которые, по его мнению, имеются в цехе: повышенное дутье, стойкость отдельных узлов печи, механизация горновых работ. И вот уже по другому руслу идет разговор на бюро. А Савичев скромно занимает свое место у края стола. Нет, не зря представительствует в бюро городского комитета партии рабочий, обладающий принципиальностью коммуниста, большим житейским и производственным опытом. Может, оттого и мне запоминается каждая встреча с Николаем Ильичом и как-то по-особому волнует.

Раннее зимнее утро, на улице еще не совсем рассвело, в диспетчерской цеха под высоким потолком тускло горят лампочки. На длинных деревянных скамейках сидят люди. Начальник цеха обращается к Савичеву:

— Как работала ваша бригада?

— Нормально.

Вопрос к другому мастеру:

— Почему повысилось содержание серы в чугуне?

Все выяснено, все расходятся. Савичева просят задержаться. В дверях появляется человек со свертком чертежей в руках. Проходит к столу и аккуратно раскатывает лист ватмана. Это конструктор из заводоуправления. Начальник цеха, инженер техотдела склоняются над чертежом. Подходит Николай Ильич.

На листе ватмана — его рационализаторское предложение. Наблюдая тяжелую работу горновых, едва успевающих подготавливать канавы к выпуску чугуна, Савичев задумался: «А почему нельзя разливать чугун не через один, а через два носка, передвигая ковши по мере наполнения их чугуном?» Мысль эта снова и снова овладевала им.

Будут потери чугуна? Но их можно избежать. Для этого нужно, чтобы паровоз во время разливки был на путях и передвигал состав, а механическая задвижка вовремя перекрывала желоб и направляла струю в запасной носок.

В цехе своими силами изготовили механическую задвижку, испытали новый метод разливки. Опыты показали: в три раза сокращается длина канав — значит, в три раза сокращается тяжелая, изнурительная работа горновых, ускоряется процесс разливки.

Предложение Савичева получило право на разработку заводского, промышленного изготовления всех устройств. Конструктору предстояло дополнить, развить мысль рабочего, учесть некоторые моменты. Например, как добиться того, чтобы при падении мощной струи чугуна в ковш не получалось всплеска? Достаточно ли только рассчитать высоту падения струи и длину носка желоба?

— Идея, по-моему, лучше разработана во втором варианте, — говорит конструктор и раскатывает на столе новый лист ватмана.

— Надо попробовать и то и другое, — спокойно замечает Николай Ильич, и начальник цеха согласно кивает головой.

В то время готовилась к сорокалетию Советской власти книга о Челябинской области, и я пришла договориться с Николаем Ильичом о его статье. Отвлекать его в рабочее время не решилась и вечером разыскала квартиру Савичевых на Правом берегу. Николай Ильич где-то задерживался. Жена его только что закончила побелку квартиры и, вытирая руки, провела меня в комнату. У внутренней стены стояло пианино, прикрытое газетами, у окна этажерка с книгами. Женщина, желая занять меня, принесла откуда-то альбом и пачку писем, свернутых треугольниками.

— Это муж с войны прислал.

Мне казалось, что я знаю все о мастере-доменщике Савичеве, а вот его фронтовой жизни не знала. Только вспомнила, что многие годы ходил он на работу в гимнастерке. На фотографиях в альбоме увидела его в офицерской форме в кругу фронтовых друзей.

Писем читать не стала, но надписи на фотографиях прочла. Это были дарственные надписи — Николаю Савичеву, начальнику штаба дивизиона. Сдержанная солдатская любовь к командиру сквозила в коротких карандашных строчках, полустершихся от времени. На одной фотографии была такая надпись:

— А вот это письмо из-под Ржева особенно мне дорого, — сказала жена Николая Ильича, протягивая согнутый по углам листок. В нем оказалась переписанная фронтовая песня: «…Ты, любимая, знаю, не спишь и у детской кроватки тайком ты слезу утираешь». Я подняла голову. Лицо женщины, разгоряченное домашней работой, в мелких капельках белой извести, улыбалось: ведь письмо пришло давным-давно…

Разбирая письма и фотографии, мы не заметили, как вошел в комнату Николай Ильич. Укоризненно взглянув на жену, махнул рукой: «Зачем все это?» В ответ на мою просьбу, сказал, что сам напишет статью, и вскоре передал ученическую тетрадь, наполовину исписанную аккуратным твердым почерком. Записи Николая Ильича не нуждались ни в поправках, ни в примечаниях. Он описывал все так, как было, и это придавало его рассказу «о самом себе» особую достоверность.

Николай Ильич хорошо понял, для какой цели требовался в юбилейную книгу области рассказ о его жизни. Он не отбирал, не описывал каких-то исключительных эпизодов из своей биографии. Но те скупые детали и подробности, которые приводил, имели теперь историческое значение. Получалось так, что это была не только его личная биография, но и биография Магнитогорска, доменного цеха комбината.