Город за рекой - Казак Герман - Страница 27

— Тебе тут, конечно, хорошо работается, — сказал спустя некоторое время художник. Он снова замолчал. Настоящий разговор не завязывался. Роберт чувствовал, что приятеля сверлит какая-то мысль и он пришел с этим, но не решается прямо заговорить. Он как будто терялся в обстановке Архива. В затаенном блеске его глаз минутами проскальзывало что-то от животного страха, какой бывает во взгляде затравленного зверя. Движения его были нервозны и суетливы, фразы отрывисты, тон мрачен. Когда он заговорил об Архиве, стены которого якобы служат надежным укрытием для того, кто тут работает, и обеспечивают спокойное существование, Роберту послышался чуть ли не упрек в его адрес. Когда же художник намекнул на большой отчет-сообщение, который, дескать, должен постоянно оставаться в центре внимания Роберта во все время его пребывания здесь, архивариус, удивленный, поднял на него глаза.

Это, должно быть, заманчиво, говорил Катель, участвовать в написании хроники человечества. Роберт было собрался что-то сказать в ответ, как вдруг заметил за спиной художника лицо почтенного Перкинга, которое на мгновение показалось в проеме двери и снова исчезло. Роберт небрежно обронил несколько слов относительно замечания Кателя, хотя оно не оставило его равнодушным. Он невольно потянулся рукой к пухлому тому с чистыми страницами, которые ждали его записей.

Чтобы удержать разговор, то и дело прерывавшийся, он поинтересовался у художника, как идет его работа.

— Да что там, — отозвался Катель, небрежно махнув рукой. — Видишь ли, — сказал он после минутного молчания, — какой смысл писать картины без культовой задачи? Только для того, может быть, чтобы последующие поколения проезжались по твоему адресу.

Он, мол, от души рад, что срок его истек в этом комичном доме дураков, который именует себя человеческим миром.

В то время как Катель говорил, он не переставал болтать одной ногой, небрежно закинутой на другую.

— У тебя, — продолжал он, — есть задача. То, что ты пишешь, служит не искусству, которое существует только ради красоты или самолюбования, это сообщение-отчет о том, что действительно, что имеет силу для живущих. Так я, во всяком случае, представляю себе твою служебную обязанность.

В то самое время, когда художник во второй раз намекнул на хронику, в проеме двери снова на мгновение показалось лицо Перкинга. Роберт подумал: что бы это могло означать — предупреждение, что он ведет разговор об этом предмете с посторонним, не имеющим отношения к Архиву, или напоминание о его собственной задаче? Он сидел неподвижно и молча глядел в пустоту. Мир вокруг него точно погрузился в сон, и обидные слова приятеля, которые тот мрачно бросал, пролетали, равно как и его пытливо настороженные вопросы, мимо ушей Роберта.

Только когда Катель уже собрался уходить, он вдруг обратил внимание на сильно изменившуюся наружность приятеля. Его возбуждение отразилось на коже, которая приобрела фосфоресцирующий блеск. Протянув архивариусу на прощание обе руки, художник как-то робко, чего не мог не заметить Роберт, осведомился, находятся ли еще пока его бумаги в Архиве. Не получив ответа, он сказал:

— Понимаю, служебная тайна! У тебя служебная печать на устах.

Он улыбнулся несколько кривой улыбкой и пошел прочь, с заметным усилием волоча левую ногу.

Спустя сколько-то времени после ухода Кателя архивариус распорядился, чтобы все книги, касающиеся предмета древних мифов, посыльные унесли из его кабинета обратно в подземные этажи. Он обратился к Перкингу, с тем чтобы тот предоставил ему возможность регулярно просматривать поступающие бумаги, насколько они, согласно списку, составляемому каждые три дня для Префектуры, признавались годными для хранения в Архиве на короткий или длительный срок. Разумеется, при таком большом количестве нередко обширных досье, к тому же еще и на разных языках Европы и Азии, он не видит для себя возможным внимательно знакомиться хотя бы и с малой их частью — так, как этого, несомненно, требует всякая работа. Но, может быть ввиду такого замечательного аппарата, какой представляет Архив, нетрудно будет найти способ информировать его о тех документах, которые ему как архивариусу позволили бы судить о том, как распоряжается Архив судьбами. Насколько он помнит, в том списке, который Перкинг на днях составлял для Префектуры, был, кажется, раздел с самым большим количеством бумаг, обозначенный порядковым термином "судьба".

Старый Перкинг внимательно слушал, стоя перед ним в позе услужливого кельнера, который принимает непростой заказ искушенного в блюдах и напитках гостя и только изредка неприметным движением брови выражает свое отношение к тому или иному пункту. На вопрос, где зарегистрированы принятые на временное хранение папки последнего времени, помощник в ответ посоветовал архивариусу не торопить события и приступить к знакомству с означенными папками лишь тогда, когда в процессе погружения в работу он составит себе более полную общую картину Архива и города. Роберт поразился этим словам опытного сотрудника, ведь он думал только о том, как бы незаметно разузнать, имелись ли в Архиве какие-либо бумаги Кателя и Анны. Была у него и тайная мысль, как-нибудь осторожно разведать о своих собственных работах.

Вечером он долго раздумывал над словами Кателя, намекавшего на отчет, на писание хроники. Конечно, с нее именно надо было начинать, а он вместо этого спокойно расположился в Архиве со своей работой, погрузился в прежний предмет исследования, в отвлеченные научные штудии, которые никого в городе не касались, ни Префектуры, ни жителей. Со временем он, может быть, и сделал бы какие-то успехи, которые привлекли бы внимание узкого круга специалистов, однако все это не имело прямого отношения к настоящему. Отгородившись, как в крепости, в стенах Архива от внешнего мира, он занялся работой, которую вовсе не имели в виду его доверители, когда предлагали ему место архивариуса. Он запретил себе думать какое-то время о любимой женщине, почти не выходил в город, полагая, что таким образом выйдет на верный путь в своей деятельности, но он, оказывается, обманулся, пошел в ложном направлении.

После лавины впечатлений, обрушившихся на него первые дни пребывания в городе, после ошеломляющих встреч с Анной и с отцом он ушел в себя, затворился в кабинете, точно ему не было дела до загадки настоящего. И вот Катель, его товарищ, дал ему понять, что он избрал не ту деятельность, неверно определил свою задачу здесь Так, древние фолианты, которыми он окружил себя, были возвращены на прежнее место, а выписки из книг отложены до поры до времени в ящик письменного стола.

Решив в корне изменить распорядок дня и занятий, он объявил Перкингу о своем намерении активнее включиться в текущую работу Архива, заниматься просмотром и отбором свежих поступлений, имеющих непосредственное отношение к человеческим судьбам. Не только в этой деятельности он видел оправдание своего пребывания здесь. Чтобы устоять перед соблазном погружения в прошлый мир через чтение древних сочинений, он решил снова повернуться лицом к повседневной жизни города, приобщиться к ней так же естественно, как это получалось у него в первые дни. Сколь волнующими были те часы, когда он бродил вместе с Анной по незнакомым улочкам, по площади с фонтаном, где все вокруг так просто говорило само за себя; сколь впечатляющим событием было посещение родительского дома Анны и тот памятный разговор, который иначе высветил многие вещи из прежней его жизни и много дал для понимания прожитого, ставшего теперь прошлым, — как раз этим он, может быть, вырвал его из колеи установившихся представлений о былом, которые уже застыли в определенных формах и образах.

Трудности, всю жизнь сопутствовавшие его отношениям с Анной, были теперь, насколько он понимал, устранены, ничто не мешало соединиться с ней. И все же после свидания с Анной он погрузился в эту отчасти искусственную архивную работу, не ощущая отсутствия любимой. Неужели встреча с ней, возможность любить пришли слишком поздно? Нет, стоило ему только представить, что Анна, которую он с таким трудом и, кажется, теперь уже навсегда обрел, могла покинуть эти края, пусть даже не к Мертенсу возвратиться, а просто отбыть отсюда в неизвестном направлении, как в душе у него снова все пробуждалось. Разве их не ждали впереди вечера, прогулки вдвоем по городу и окрестностям, с которыми он так или иначе должен знакомиться, положив это для себя первейшей задачей наряду с деятельностью в Архиве. За время, что ему отведено здесь, он должен по возможности понять смысл и связь вещей, скрывающиеся за внешними признаками и проявлениями жизни города и его обитателей. Должен проникнуть в тайну, окружавшую этот город. Не только приглашение, которое привело его сюда, обязывало к этому, он понимал это теперь уже как самозадачу, как свое назначение.