Город за рекой - Казак Герман - Страница 26

Во все времена и во всех регионах были люди, которые хранили тайну единства всех движущих сил и передавали через столетия пламя своего знания. Они не всегда говорили об этом и о том, что записывали, не кричали на всех углах. Возможно, что они даже не осознавали свой задачи, своего предназначения, как не осознают великие любящие, что они для того только и существуют, чтобы на земле сохранялась любовь, или как великие праведники, которых часто и не знают, являются в мир, чтобы справедливость не исчезала, а великие умирающие — чтобы смерть оставалась.

Те, кто своим существованием и делом поддерживал неугасающим огонь созидания и передавал его, они, эти великие неизвестные, были хранителями мира. Их живой дух изведал небо и ад, если даже они и жили, казалось бы, затворниками. Они пировали с богами своих предков и с демонами прошли непроходимое, и то, что прозрел их взгляд, стало данностью для других.

Роберт рылся в древних рукописях буддийских монастырей, переведенных и прокомментированных прежними сотрудниками Архива, листал эпос и хроники, которые, будучи собраны усилиями ученых ассистентов, содержали тематически расположенный материал мистиков, проповедников, сектантов. Он понял ценность картотеки, которую составил с педантической аккуратностью и старанием его предшественник, чтобы находить параллельные места в литературе адептов, изменения ритуалов, искажения легендами. Чем больше погружался он в источники, тем ненужнее становились спекулятивные изложения позднего времени, содержащие хитроумный анализ ученые сочинения, о которых он знал, но которые не были удостоены постоянного места в Архиве. Часто тот или иной фолиант приносил Роберту в его кабинет кто-нибудь из юных служителей в форме посыльных, которых использовали обычно для мелких услуг и поручений. Бывало, что и сам он спускался в помещения подземных этажей, чтобы прямо на месте справиться по какому-нибудь вопросу. Почтенные ассистенты, хотя и ощущали его присутствие как нечто чуждое, все же были любезны с ним, и нередко в течение дня у него завязывался с кем-нибудь из них разговор.

Прежде всего беседы с Мастером Магусом (как его все тут называли), которые всегда были для Роберта волнующим событием. Он был, как говорили, старейшим среди сотрудников, но, пожалуй, не по летам, которым здесь не вели счет, а по времени работы в Архиве, где он пребывал дольше всех остальных. Знания его и опыт казались неисчерпаемыми, его совет, за которым обращались в трудных случаях, был решающим. Всем своим существом, чуждым всякой позы, он напоминал какого-нибудь индийского святого, избранного Гуру. Собственного имени его Роберт не знал; их, казалось, было множество. Перкинг называл его Ли Хан, другие — Говелеан и Номенсис, словно самые разные лица персонифицировала собой фигура Мастера Магуса. Ему, хранителю печати Архива, были доверены тайные протоколы. Его едва ли видели где-нибудь вне стен глубочайших подземных этажей, которые были вырублены в толще земной породы. Он, как и другие сотрудники, никогда не покидал помещений Архива.

При первой же встрече с ним Роберту бросился в глаза вихор, который, как завитой локон, торчал над убегающим вверх лбом. Его пергаментное лицо носило на себе отпечаток вечности. Маленькие, умные, как у слона, глазки устремлены были всегда в какую-то невидимую далекую точку. Только когда он говорил, они ненадолго упирались в глаза собеседника и оставались открытыми его взору, который всасывался в них, как в бездонные озерца. Его память, говорили, хранила все, что могли когда-либо впитать его ум и сердце. Способность помнить он считал жизнесохраняющей силой людей и планет.

Беседуя однажды с Робертом, старый Мастер Магус говорил об управляющих землей демонических силах, примем говорил так, как будто сам был свидетелем событий, о которых рассказывал. Что, мол, демоны на протяжении многих эпох существования Земли сами пользовались элементами, чтобы через разрушение установить форму жизни. Их силой вызывались природные катастрофы, землетрясения и моретрясения, изменялись очертания материков, поднимались и опускались острова, континенты; культуры и царства в одно мгновение превращались в пепел и пустыню. Со временем демоны стали использовать сильфов, те несли через все земли бациллы, вызывающие неслыханные эпидемии: чуму, проказу, холеру, сыпной тиф. Когда люди, все больше и больше утверждаясь на планете, научились побеждать эпидемии, духи демонов стали капать яд им прямо в мозг, так что мысли начали резвиться неугомонно и человек возомнил, будто он способен объяснить все тайны. Люди пытались перехитрить законы природы, изобрели искусственное и синтетическое производство, где недоставало органического, придумывали машины, усовершенствовали технику. И так роились и играли мысли, что люди вообразили себе, будто бы они в считанные десятилетия осилили развитие вечности. Как подхлестывал их демонический яд ко все новым рекордам, достижениям, темпам! Как они овладевали природой, чтобы стать рабами железных машин!

Все новые и новые картины заблуждения рисовал Мастер Магус. Едва только осуществилась тысячелетняя мечта человека подняться в воздух, парить, летать, как люди начали использовать свои новые машины для того только, чтобы уничтожать творения своего прошлого сверху, с воздуха. Точно Индра, который в своей неистовости в разрушении превзошел демонические силы, вдохновлял их, — так безудержно восходили они к вакханалии смерти, чтобы в стократно больших масштабах, чем в прежних кровопролитных войнах, разрушать дворцы и здания больших городов, теперь уже с апокалиптической силой.

Инстинкт истребления во все времена находил себе соответствие в силе, продолжал свою речь старец, но то, что люди в таком масштабе использовали для этого собственные изобретения и конструкции, выглядело совсем неутешительно. Стало быть, так сильно уже смертельный яд ума, который оторвался от мирового разума и сделался самовластным в своей логике, отравил и развратил здравый смысл людей. Их заносчивая самоуверенность, их спесь вытащили на поверхность жизни механическую машину преисподней. Своенравие и глупость упредили царство смерти. Лишь одни орудия — бездуховные, оставленные богом носители бацилл, расщепители атома. Жалкие, беснующиеся существа, последние отпрыски двух тысячелетий западной культуры.

Глаза Мастера Магуса светились матовым блеском, как кратерные озерца. Голос звучал все тише и тише, пока губы не выдохнули едва различимое слухом.

"В пропасть… — уловил Роберт, — через мост… — и последнее, как дуновение: — Закон…"

Земля, казалось, угасла.

Один из юных служителей в форме посыльного подал Роберту записку; кто-то вызывал его наверх. Гостем, ожидавшим архивариуса, был Катель.

Тяжело, точно не в силах был оторваться от видения, явленного взору Мастером Магусом, двинулся Роберт к лестнице. Дыхание мировой пустыни, как ее нарисовал старец, он ощущал почти физически, всходя по ступеням винтовой лестницы, которая, казалось, бесконечной спиралью уводила в ничто. Пошатываясь, добрел он до своего кабинета, стены которого вдруг показались тесными и словно сжали его. Время шло; он сидел и как будто не осознавал, что невежливо заставлять художника ждать в вестибюле, где ему предложили присесть на банкетку. Разве это не мог быть Урих, легендарный город, в котором он находился? Разве это не Энкиду, который, предостерегая, стучал в ворота?

Когда Катель вошел в кабинет, то увидел, что архивариус сидит за письменным столом, опершись лбом на левую руку.

— Ты занят, — сказал художник полувопросительным тоном, в котором сквозило разочарование.

— Нет, — возразил Роберт, рассеянно поднимая взгляд на друга, — ты для меня желанный гость.

— Я помешал тебе, приятель — городской писарь, — твердил Катель.

Роберт движением руки пригласил его сесть. Жест выглядел официальным.

Катель сел, небрежно закинув левую ногу на правую. Взор его беспокойно блуждал по высоким стеллажам, скользил по корешкам старинных пергаментных переплетов, по раскрытым книгам на столах, время от времени на мгновение задерживался на архивариусе, который сидел теперь откинувшись назад в своем кресле и заложив руки за голову. Это сидел он, пришелец, проникший в таинственные пределы Архива, которые оставались недоступными для местных жителей. Сидел, как иноземный посланник, в безопасности, в атмосфере ничем не смущаемого покоя, застрахованный от воздействия разрушающих сил, перед которыми он, Катель, как и все другие его собратья, разделяющие одну судьбу, оставался незащищенным. Косой луч проник через глубокую нишу окна и лег полосой между Кателем и Робертом.