Город за рекой - Казак Герман - Страница 22

— Я припоминаю, — заговорил наконец Роберт, чтобы нарушить напряженное молчание, — для Хассо ты стала новой дочерью, которую он воскресил из мертвых. Он оправдывал этим, отчасти подавая как веление судьбы, свои притязания на тебя.

Поскольку Анна ничего не сказала в ответ, то непонятно было, слышала ли она вообще его слова. Тишина звенела у него в ушах. Точно марево струилось в замкнутой комнате, дрожало вокруг небольшого яркого пятна от лампы. Он, сжимая обеими руками подлокотники кресла, весь подался вперед, словно приготовился к прыжку. Глухой протяжный звук, похожий на стон, вырвался у Анны сквозь полуоткрытые губы.

— Воскресил, — раздумчиво произнесла она. — Но не Хассо, а ты — здесь. Теперь, когда все обнажилось, когда времени у нас уже почти не осталось, все выглядит совершенно иначе. Заблуждения прошли, обнажилась суть, Разве и для тебя это не так — и разве оно не лучше для тебя?

— Но мы еще играем, — сказал он убедительно, оставаясь в той же напряженной позе. — Мы оба участвуем в прекрасной, в непреходяще-преходящей игре!

— Но сейчас мы играем до конца, — сказала Анна твердым голосом.

В ту же секунду туман перед его глазами рассеялся и предметы стали близкими, как будто он сидел в старой комнате в доме Мертенсов, за разговором втроем, замирая в ожидании минут, когда он останется с Анной наедине. Как точно они умели тогда рассчитывать смысл слов, подобно движению бильярдного шара, который катается во всех направлениях по поверхности, чтобы после соприкосновения со вторым шаром рикошетом попасть в третий. Какая шифрованная игра друг с другом, когда он говорил о гильгамешском эпосе и воскрешал дух древних песен, чтобы при истолковании отрывков текста выразить безотрадность их положения в присутствии ее мужа. Как наслаждался живым участием, с которым она внимала ему! Какой разлив мыслей, таинственных сил! Разве не вернулось оно, это волнующее напряжение тех последних двух лет? Может быть, стоит только раздвинуть шторы — и за окнами предстанет обширный сад со старыми деревьями, а в нем он увидит себя и Анну, украдкой прохаживающихся взад и вперед по дорожкам.

Они сидели вдвоем друг против друга. Точно завороженный, Роберт потянулся ногой, чтобы дотронуться до ступни Анны, и задел стол. Чашки тонко зазвенели. Ни он, ни она как будто не заметили этого.

— Ты, — ласково сказал он.

Внизу, в передней, послышались шаги. Кто-то не спеша поднимался вверх по лестнице, уже ступал по галерее.

"Совсем как тогда, — подумал Роберт, — когда неожиданно появлялся Хассо".

— Фрау Мертенс? — раздался вопросительный мужской голос.

— Мой отец, — сказал Роберт, — подумать только — в такой момент!

— Надеюсь, я не помешаю, — проговорил старый советник юстиции, входя в дверь, которую открыла Анна.

Он был в синем плаще, в левой руке держал вместе с поотфелем свою широкополую шляпу. После подъема по лестнице он дышал учащенно.

— Пардон, но я, кажется, все-таки помешал, — сказал старик, увидев, что Анна не одна. — А, это ты, мой мальчик, — продолжал он, подойдя ближе, и прищурил левый глаз. — Не слишком ли торопливо и неосторожно вы поступаете? Я, собственно говоря, надеялся, что ты дашь мне знать, как только убедишься, что фрау Мертенс в городе. А так мне пришлось самому приложить усилия, чтобы разыскать жилье родителей фрау Анны, которые счастливо пребывают за городом, в родовом доме, и теперь вот узнаю, что и моя уважаемая клиентка, оказывается, тоже здесь.

Он заговорил о покойном уюте старых людей внизу в доме, которые представляются ему Филемоном и Бавкидой, выразил удивление, что в комнате искусственное освещение, тогда как на дворе день, затем осведомился у сына о состоянии его дел, на что Роберт отвечал уклончиво, и наконец перешел к иску о разводе. Ибо, заключил старик свою обильную речь, он занимался тем, что составлял новый документ.

Он говорил слегка надломленным голосом и с видимым удовольствием, что может покрасоваться перед своей доверительницей. Поскольку она, судя по всему, не собиралась просить Роберта оставить их вдвоем для предстоящего разговора, то отец вовлек в беседу и сына. Возможно, это даже и хорошо для него. Он расположился за столом, оставаясь в плаще. Вытащил из своего портфеля помятую бумагу, испещренную новыми пометками и поправками. Сначала говорил почти он один. На все его вопросы Анна отвечала односложно и без интереса. Роберт с видимой досадой наблюдал за отцом, решив по возможности сдерживаться.

Отец углубился в документы о ходе процесса, говорил о трудностях определения вины при расторжении брака, сказал, что дело поначалу шло так великолепно, так по-человечески великодушно, ведь он старый искусный практик, но затем вступило в стадию ожесточения. Противная сторона стала угрожать оглаской нелицеприятных вещей, причем остается неясным, то ли адвокатская контора дала тому толчок, то ли сам профессор Мертенс, которого он раньше исключительно ценил как личность и считал безупречным врачом и хирургом, хотя тут, кажется, есть все же один пункт, темное место, некий щепетильный момент, который придется затронуть в качестве ответной меры, чтобы предотвратить возможный скандал.

Он полистал пожелтевшие бумаги и пробурчал что-то себе под нос.

Роберт заметил, что у Анны на лице проступила под пудрой чуть заметная краска смущения.

— Остается предположить, — сказал адвокат, — что профессор Мертенс произвел однажды какое-нибудь запрещенное вмешательство, при известных условиях, в самом тесном кругу, тогда, можеть быть…

Советник юстиции увидел, что Анна молча покачала головой.

— Должно что-то быть, что-то сомнительное у противной стороны, — упорствовал старик.

Тогда Анна сказала, что она знает только об одной операции, которой Хассо лучше бы не делал. Она даже не раз упрекала его за это.

— Ага, — оживился советник юстиции и приложил ладонь к своей мясистой ушной раковине.

— Это, — сказала Анна, — была та операция, благодаря которой Хассо спас мне когда-то жизнь, чтобы на мне жениться.

Роберт заметил, как отец отрицательно покачал головой и принялся играть серебряным карандашом, как бы показывая, что это несущественный момент.

— Воспаление слепой кишки, — продолжала Анна, глядя при этом на Роберта, — это была только побочная реакция моего тела. В действительности же было разбито сердце, что вылилось в смертельную болезнь. Об этом, правда, никто не догадывался. Тогда, — она перевела взгляд на отца Роберта, — я любила другого, господин советник юстиции, любила женатого мужчину, с ним, и только с ним, я желала бы соединиться, и он тогда тоже хотел быть только со мной. В этом напряжении вибрировал нескончаемый миг одного длинного года. Тот, другой, не чувствовал этого или не знал так, как знала я, ко всему прочему, я была совсем еще молода, стояла, что называется, на пороге жизни. Он даже долго не знал, что хирург женился на мне, равно как Хассо со своей стороны не мог знать, что вместе с этим надрезом, при помощи которого он выпустил гной, должна была зарубцеваться и моя душа. Но этот рубец, с которым началась жизнь с Хассо, постоянно расползался.

Отец Роберта, продолжая играть карандашом, сделал несколько жевательных движений, потом сказал, что с юридической точки зрения приведенные доводы мало что дают, тем более что для иска о разводе это потеряло силу за давностью лет. Душевные рубцы, мол, красивый образ, который он мог бы, пожалуй, взять в свой лексикон, но не осязаемый аргумент для практики. Он засмеялся довольным и добродушным смехом.

Роберт, наблюдая и слушая, стыдился за отца и так бы, кажется, и заткнул ему рот. Анна, упершись локтями в спинку кресла, рассматривала кончики своих пальцев, задумчиво перебирая ими. Муки прошлого, от которых страдал Роберт, казалось, не трогали ее. Она как будто пребывала в каком-то другом мире.

Советник юстиции перекладывал бумаги и мял при этом листы. Речь идет о том, возобновил он нить разговора, что противная сторона манипулирует смутными подозрениями относительно недостойного поведения в браке его клиентки, среди прочих фигурирует и имя Роберта.