Грозный. Буденновск. Цхинвал. Донбасс - Сладков Александр Валерьевич - Страница 23

Ведем братьев по оружию на нашу «хату». Колбаса, хлеб. Немного водки. Мои не пьют. И я не пью. Сушусь уже, наверное, с полгода. Инженеры и Виталик с оператором Димкой Малышевым опрокидывают по рюмочке. Раскладываемся по постелям.

С Димкой мы начинали в Чечне еще накануне первой войны. Сейчас вот здесь встретились. Долго не болтаем. Сон.

Утром кусаю хлеб с колбасой. Глоток воды. Мне на войне почему-то все время хочется жрать. Не есть, не кушать, а именно жрать. Рвать мясо клыками, брызгая на кольчугу жиром. А мослы оставшиеся бросать рыцарским псам.

Еда и война… Когда-нибудь я напишу на эту тему книгу. Если не пристрелят сегодня здесь, в Южной Осетии. Как там говаривал Гуслик, персонаж Яноша Пшимановского из романа «Четыре танкиста и собака»: «Какая ж война на голодный желудок?» И то правда.

Грузимся. Полтора часа тряски – и мы опять на Галуанской высоте. А там уже варится каша! Военные мечутся. И, что приятно, вокруг ни одного журналиста. Хорошо. Я не терплю конкурентов.

Никогда не любил репортерский хлеб с кем-то делить. Там где двое, трое – уже не эксклюзив. Да, согласен – поганенький термин. «Экс-клю-зив». Да я и не употребляю его совсем. Но как назвать твое детище, твой собственный сюжет, твою идею, твой план, к которому, вот так просто, может присоседиться коллега? И, что самое обидное – по полному праву. Жаловался мне как-то Витя Сокирко, мой дружок из «МК»: «В девяносто втором в Таджикистане только я тему надыбал! И такая классная! И вокруг никого. Только начал с людьми работать – машина тормозит рядом. „Вести“, Леша Самолетов. „Салям алейкум, православные! Что тут у вас?“ Ну и слизал у меня темку. Саша! Так мне обидно стало». И я Витю понимаю.

Камера, штатив подмышкой, продвигаемся вглубь поляны. Возле «Чайки» снова совещание. Глазам не верю: ПКП[24] не оборудован! Ни окопов, ни траншей! Золотое правило пехоты забыто: «Встал хоть на минуту – окапывайся!» Штаб работает прям на траве. Обстрел начнется – касками, да что там касками, ложками будем землю рыть. Ладно, что я тут лезу со своей авиационно-замполитской рожей, командиров и так хватает. У брони вон Ротный, вчерашний мой знакомец. Не то что не здоровается – даже не глядит на нас! Рядом комполка Гостев, и еще начальник артиллерии полка, в танковом шлемофоне. Остальные его зовут Николаем. Ротный на связи, в наушниках, с кем-то переговаривается.

– «Липа», «Липа»! Я «Барс»!

Так. Понятно. Увязли. Грузины еще не сдались. У меня-то была мыслишка: приедем утром на высоту, а там… Народный ансамбль из Тбилиси, «Иверия»! И рог с вином! Кланяются нам грузины в пояс, кланяются! «Извините, это не мы по вам стреляли. То есть мы, но мы обознались. Думали это из Буркина-Фасо. А это вы, российские солдаты. Извините». И давай нас вином поить! И давай танцы танцевать! Да… «Все не так, ребята».

Подъезжает Хрулев. Подхожу.

– А, Саня… Приехали?

– Ну да. Ждем продолжения.

– Продолжения чего?

Ага, непонятно, дальше что? Идти в наступление? На Тбилиси? Так там же люди. И грузины, и русские есть. Что с ними будет? Хотя… Мы и в Цхинвале еще, между прочим, не появились.

У Хрулева настроение нормальное. Он деятельно руководит. И другим командовать не запрещает.

Прощупываю обстановку.

– Что там, не победили мы еще?

– Нет. Ситуация такая: в городе у нас два гарнизона: верхний городок, там пехота, танки, и нижний городок, там штаб. Долбят они наш верхний городок. Потери есть. Убитые, раненые. Наши огрызаются. Сейчас «Липа» к ним подошел, помнишь, Ухватов, командир разведроты? И пять танков. Поддерживают наших миротворцев. Грузинские коллеги, ну, то есть грузинские миротворцы, за час до нападения отошли в глубь своей страны. И теперь сами же стреляют по нашим. Ну не скоты, а?

– Грузинские миротворцы по нашим миротворцам?

– Ну да. А теперь мимо наших в Цхинвал основные силы противника заходят. Вернее, пытаются зайти. Наши, с верхнего городка, лупят по ним, мешают огнем. В нижнем городке потерь нет. Генерал Кулахметов там. Живой. И журналисты все там. Живые. Их не трогают. В городе воюют ополченцы.

– А подкрепление где?

– Идет, идет. К концу дня будет. Пока что вы по Дзарской дороге из Джавы проехали, и все. Это дорога, вероятнее всего, грузинами уже перекрыта.

– Мы че, в окружении? А что нам делать-то, товарищ командующий?

– Вам – не знаю. Я же тебе еще вчера сказал, свое решение я уже принял.

Странно все. Тут грузины, там грузины. А где ж наши? Где ВДВ? Где «Петр Великий», флагман военно-морского флота? Где самая бесшумная в мире подводная лодка «Гепард»? Где ГРУ, где морская пехота? Где все? Почему мы, жалкая кучка пехоты, копошимся вот тут уже вторые сутки? Где Российская Федерация? Может мы – сыр? Ну, в смысле сыр в мышеловке. Живец. Приманка. Может, мы только раззадориваем аппетит? Настанет нужный момент, и монстр ка-ак даст своей огромной лапой по площадям? Накроет всех врагов сразу, да и нас заодно? И образуется одно общее мокрое место.

Я уже не беседую с командующим. Так, перекидываюсь мыслями сам с собой. И обращаюсь сам к себе: «Бредишь, Санек, да?».

На Галуанской высоте оживление. Кокойты приехал. Президент Южной Осетии. С ним толпа, человек двести. О! Проснулись! А хотя… Опять же… Может, ими тоже Москва руководит. Сейчас – «стой». А теперь – «иди».

Кокойты в американских камуфляжных штанах, в немецкой военной куртке. Бундесвер! Видно, что под курткой бронежилет и на ремне два подсумка. На голове кепи военное. На обоих рукавах белые повязки. Пушистые, ватные, чтоб за сто километров было заметно, что президент. Это у американских солдат в каждом шлеме современная система опознавания «свой-чужой». А у нас бинтик. Белый бинтик.

Кокойты отрывисто командует. На осетинском. Леня сопровождает его параллельным курсом. Снимает. Президент поворачивается и, улыбаясь в объектив, машет рукой:

– Не сейчас!

У всех ополченцев тоже повязки, но кучкуются они отдельно от наших. Форма у них разношерстная. Один даже, вон, в нашей «мабуте»[25] спецназовской. Где нашел? Я ее со времен Афгана не видал.

Кокойты проходит к «Чайке», к Хрулеву. Там же Гостев и Казаченко. «Семерка» наша вдали. Ротный, как и вчера, на связи. Прижимает к уху смятый танковый шлемофон. Переговаривается с теми, что воюют в городе.

– Наш разбомбили этаж? Потери есть? Нет? Хорошо…

Кокойты, склонив голову набок, произносит:

– Значит так! В город мы первые заходим. Мы там все знаем. Ребят своих предупредите, чтоб они не стреляли.

Складывая руки ладонями вместе и протягивая их вперед, он продолжает:

– Я не хочу, чтоб русская мать надевала траур. Мы сами, своими силами!

Командующий пожимает плечами. Вы, мол, так решили, вы и идите. Но добавляет:

– Единственное… Сейчас у меня войска тоже пойдут… Могут ваши с нами пойти на броне?

– Дам, дам людей. А в город, в кварталы мы заходим сами!

Кокойты поворачивается к своим и что-то кричит по-осетински. Потом на русском:

– Значит так! Сейчас собираемся, распределяемся по экипажам! Все кто прошел подготовку в «Барсе», собираются! Первыми заходят они! Весь наш спецназ, госохрана, все остальные добровольцы – вот они идут! Первыми идут те, кто прошли «Барс».

Слушаю и не понимаю. Вот это все? Все силы Кокойты? Двести человек? Госохрана? «Личку»[26] в бой уже бросает! А где ж остальные? Осетины что, вообще к войне не готовились?

Президент продолжает:

– Те подразделения, которые устали у нас, ну сколько можно, пусть отдыхают!

Я не ослышался? Устали бойцы! Война идет всего сутки, а уже и уставшие появились. Вот это формулировочка: «Устал защищать Родину». Ладно, не мое дело лезть в компетенцию президента. Вон мои солдаты, мои братья – за них мне и надо беспокоиться.

Хрулев прерывает команды Кокойты, постукивая пальцем по циферблату своих наручных часов.