Записки непутевого резидента, или Will-o’- the-wisp - Любимов Михаил Петрович - Страница 46

Правда, на собраниях Крючков выступал, читая по бумажке, блеском идей не отличался (впрочем, тогда принято было выглядеть даже серее, чем были на самом деле) и внешне удивительно походил на бухгалтера — не хватало лишь деревянных счетов и нарукавников.

Что касается его непрофессионализма, то, на мой взгляд, для руководителя такого калибра совсем не обязательно разбираться в тайниках, явках и конспирации — для этого существуют заместители и аппарат.

Умело маневрируя меж «американской», «азиатской» и прочими «мафиями», сложившимися в ПГУ по региональному признаку, Крючков сделал ставку на Виктора Грушко, потянувшего за собой Геннадия Титова и «скандинавскую мафию», ставшую опорой Крючкова до августа 1991 года.

В счастливые времена отлучек Якушкина и Грушко я общался с шефом: носил бумаги на подпись, что-то согласовывал.

Однажды, сидя в кресле с поломанными колесиками, я с такой верноподданнической страстью рванулся к прямому телефону, что рухнул, гремя костями, вместе с креслом на пол, не выпустив, однако, трубки, — помнил о подвиге Матросова! «Что там случилось? Что за шум?» — «Все в порядке, Владимир Александрович!»

Он задал несколько вопросов, я бодро отвечал, дергаясь на полу под проклятым креслом, — вошедший в кабинет сотрудник в ужасе застыл, как будто увидел со мною на полу американскую агентессу.

Работать с Якушкиным было сравнительно легко, сложнее обстояло дело с личными отношениями: авторитарностью его небо не обделило, даже в обед, раскрыв меню и зачитывая, как монолог Пимена, заказ официантке, он следил, чтобы и мы с Грушко не отклонялись от его выбора, и, когда я, осмелев, иногда заказывал навагу вместо бифштекса, в его строгих глазах сверкали недобрые искры.

Служебная машина привозила и увозила Якушкина вместе с Грушко (они жили недалеко друг от друга), однажды решили подвезти и меня (жил я в новом счастливом браке, но аж в Чертанове), машина тряслась по кочкам минут сорок, Дмитрий Иванович был суров, как Марс, и с тех пор меня больше не подвозили.

И все потому, что был я на вторых ролях и жил в Чертанове, где ни черта, где лишь тщета и нищета, и бродят только пьяные по грязному Чертанову…

О Сталине мудром, родном и любимом с Якушкиным я старался не говорить, однажды, правда, в ресторане имел неосторожность чуть усомниться, но Дмитрий Иванович взорвался, как фугас, и Грушко, больно наступая мне под столом на ногу, долго его успокаивал.

Однажды, в день высылки из СССР Солженицына, когда мы втроем, как обычно, державно двигались по двору в столовую, Якушкин заметил, что на днях Андропов интересовался у руководящего состава, какие шаги они предприняли бы в отношении Солженицына[56], и Дмитрий Иванович заметил, что поставил бы его к стенке (до сих пор представить этого не могу, видимо, ему нравилось выглядеть максималистом).

Я мягко возразил, что, мол, XX съезд и прочее, но был обозван то ли либералом, то ли еще хуже и на время попал в немилость — благо Якушкин быстро отходил, было в нем и декабристское благородство, уже после моей отставки, вернувшись из Штатов, он счел делом чести специально пригласить меня в ресторан, дабы обласкать.

Вскоре Дмитрий Иванович уехал стражем нашей крепости в Вашингтон, началась эра Грушко, плавно и уверенно пересевшего в то самое кресло, которое сыграло со мною злую шутку.

Рекордов в это время мы не поставили, хотя пытались сплотить на борьбу с коварным Альбионом всю разведку, но укрепили точку кадрами, попускали фальшивых фейерверков по линии активных мероприятий — при Крючкове они все больше входили в моду, видимо, Андропову нравилось выглядеть вершителем мировой истории.

Лондонская резидентура тем временем шуговала в Центр совершенно официальную информацию, уступавшую «Таймс» и другим серьезным газетам, но самое поразительное, что эта информация, хлынув нарастающим потоком, приобрела котировку ничуть не хуже, чем до разгрома в 1971 году, — вполне объяснимый парадокс: информационная служба уже задавала тон, в крупных точках имела своих представителей — отработчиков сырья, знавших, как писать и в каком стиле, чтобы нравилось в инстанциях, многие резиденты быстро усекли это нововведение Крючкова, и информация текла в основном без серьезной опоры на секретные источники. По этому поводу один из заместителей начальника разведки как-то заметил в полушутку: «Пожалуй, резидентуры только мешают работе Центра. Не закрыть ли их? Это будет и дешевле — ведь экономика должна быть экономной».

Естественно, разведка имела и агентуру в Англии, но капли ее вклада терялись в водопаде информации из газет.

Инстанции живо интересовались перипетиями в английских правительстве и политпартиях, взаимоотношениями Англии с США и НАТО, и с Африкой, и с Азией и, конечно же, позицией в отношении Советского Союза, однако лишь только в информации появлялись глубокие оценки положения в СССР, что, казалось бы, больше всего должно было волновать верхи, как все летело в корзину.

Покоренный премудрейшим «либеральным» имиджем Андропова, в порядке здоровой инициативы я однажды отправил в перевод несколько статей советологов, кажется Эдварда Крэнкшоу и Виктора Зорзы, с анализом борьбы в Политбюро и передал материалы Крючкову для Андропова.

Вскоре они вернулись с размашистым: «Уничтожить!» Всматриваясь в андроповскую резолюцию, я вдруг понял, что он, как и все, включая Брежнева, панически боится подножки коллег: статья содержала едкую издевку над Сусловым, кто знает, а вдруг поползли бы слухи, что председатель КГБ собирает компру на Главного Идеолога? На все ПБ? Что сказал бы генсек? Черт побери, действительно ужас! Возвращая статью, Крючков заметил, что такие материалы ему больше не нужны (сначала он нашел их интересными, иначе не стал бы докладывать).

Работать с Грушко было одно удовольствие, он не любил вмешиваться в оперативную текучку, просматривал лишь переписку с резидентурами, почти не правил документы, правда, очень тщательно готовил все, что текло наверх к Крючкову и дальше по восходящей — разумный стиль работы, избавлявший от суеты, вечного столпотворения в кабинете и сования носа во все дыры.

В козырных дамах нашего отдела ходила не спаленная Англия (от нее только и ждали неприятностей), не унылые скандинавские страны (кроме Норвегии, где была кое-какая агентура), не Австралия и Новая Зеландия (потом добавили Фиджи и Мальту), заброшенные, дохлые точки, приятные лишь для так называемых инспекционных командировок, а соседняя Финляндия, где, пользуясь особыми межправительственными отношениями, КГБ всегда снимал жирные пенки, оттеснив далеко в сторону МИД, и фактически занимался дипломатией, которую очень легко назвать, отдав дань моде, «политикой влияния».

Хватало тут, конечно, настоящей разведки, но мыльных пузырей было не меньше, финны легко шли на доверительные и прочие контакты, руководствуясь «особыми отношениями» между президентом и советским руководством, тем более что страна имела от СССР крупные экономические выгоды в обмен на эфемерные политические уступки типа «идеи Кекконена» о создании безъядерной зоны в Скандинавии, по сути дела блеф и иллюзия — кто бы стал выводить натовские базы из Дании и Норвегии?

Советским лидерам, испытывающим растущую международную изоляцию, просто необходимы были как самоутешение подобные лекарства, за них отваливали и лес, и нефть, и многое другое, совершенно ясно, кто выиграл в результате от «советского влияния» в Финляндии, бывшая глухая провинция обогнала Англию по уровню жизни, зато Россия корчится в нищете!

Финляндия напоминала огромный банкетный зал, в который валом катились советские вожди всех уровней, члены ПБ чувствовали там себя как дома, двери гостеприимства были широко открыты, ритуалы в саунах отработаны в деталях, меж парилкой и бассейном (или Финским заливом), за обильным столом решались важнейшие государственные вопросы, под приезд Брежнева на СБСЕ приобрели еще одну дачу, жизнь воистину била ключом…