В случае беды - Сименон Жорж - Страница 3

• Предыдущая
• 3/31
• Следующая

— Но ведь когда я встретил ее…

— Нет!

— Почему вы находите, что это неправда?

— Потому что надо вернуться к более отдаленным временам.

— К каким же?

— Не знаю. Думайте сами.

Они думают и почти всегда вспоминают какое-либо прошлое событие, объясняющее их драму. Я многих спас таким путем — не процедурными ухищрениями или ораторской жестикуляцией перед присяжными, а вынудив их докопаться до причины своего поведения.

Как и они, я тоже напишу:

— Это началось…

Когда? С Иветтой — не в тот ли вечер, когда, вернувшись из Дворца, я застал ее одиноко сидящей у меня в приемной? Это легкое решение проблемы, которое меня подмывает назвать романтическим. Не будь Иветты, была бы, вероятно, какая-нибудь другая. Кто вообще знает, так ли уж необходимо было вторжение нового элемента в мою жизнь?

К сожалению, в отличие от моих клиентов, когда они садятся в кресло, которое мы называем исповедальным, передо мной не сидит никто, кто помог бы мне — пусть даже просто банальным «нет — докопаться до моей собственной правды.

Клиентам я не позволяю начинать с конца или середины и все-таки сам поступлю именно так, потому что вопрос об Иветте не выходит у меня из головы и мне необходимо от него отделаться. А уж потом, если у меня еще останутся желание и мужество, я попробую копнуть поглубже.

Это случилось в пятницу, чуточку больше года назад — самую чуточку, потому что была середина октября. Я только что выступил в суде с речью по делу о шантаже, вынесение приговора было отложено на неделю, и, помнится, мы с женой должны были обедать в ресторане на авеню Президента Рузвельта в обществе префекта полиции и других персон. Я вернулся из Дворца пешком: до него рукой подать, да и дождь шел мелкий, почти теплый, не то что сегодня.

М-ль Борденав, моя секретарша, которую мне никогда не приходило в голову назвать по имени — как все, я зову ее Борденав, словно общаясь с мужчиной, дожидалась моего возвращения, но маленький Дюре, мой помощник в течение последних четырех с лишним лет, уже ушел.

— В приемной вас ждут, — доложила мне Борденав, подняв голову над зеленым абажуром своей лампы.

Она скорее белокурая, чем рыжая, но, потея, пахнет точь-в-точь как рыжие.

— Кто?

— Какая-то девчонка. Не назвалась, не сказала, зачем пришла. Хочет личной встречи с вами.

— Какая приемная?

У нас две приемных — большая и малая, как мы их называем, и я знал, что секретарша ответит:

— Малая.

Она не любит женщин, настаивающих на личной встрече со мной.

Как был, с портфелем под мышкой, в шляпе и мокром плаще, я распахнул дверь и обнаружил незнакомку в кресле; скрестив ноги и дымя сигаретой, она читала киножурнал. Посетительница тут же вскочила и посмотрела на меня так, словно перед ней возник киноактер во плоти.

— Пройдемте со мной.

Я обратил внимание на ее дешевое пальтишко, туфли со стоптанными каблуками и, главное, прическу — конский хвост, модный у танцовщиц и известных девиц с Левого берега.

У себя в кабинете я разделся и сел на свое место, указав ей на кресло напротив.

— Вас кто-нибудь направил сюда? — осведомился я.

— Нет, я сама пришла.

— Почему вы обратились именно ко мне, а не к другому адвокату?

Я частенько задаю этот вопрос, хотя ответ не всегда льстит моему самолюбию.

— А вы не догадываетесь?

— Я больше не играю в загадки.

— Допустим, потому, что у вас есть привычка добиваться оправдания своих клиентов.

Недавно один журналист сказал то же самое по-другому, и в таком виде фраза обошла всю прессу:

«Если вы невиновны, берите любого адвоката; если виновны, адресуйтесь к мэтру Гобийо».

Лицо незнакомки было беспощадно освещено лампой, и я помню, что чувствовал себя неловко, всматриваясь в его черты: оно одновременно было детским и очень старым, этакой смесью простодушия и плутоватости, невинности и порока, добавил бы я, если бы мне не претили эти слова, которые я резервирую для присяжных.

Она была худа и в плохой физической форме, как все девушки ее возраста, которые живут в Париже, не соблюдая гигиены. Почему мне подумалось, что у нее наверняка грязные ноги?

— У вас нелады с юстицией?

— Непременно будут.

Она была довольна, что удивила меня, и, уверен, нарочно закинула ногу на ногу, приоткрыв их выше колен. Косметика, которую она освежила в ожидании приема, была кричащей и неумелой, как у проститутки последнего разбора или недавно приехавшей в Париж служаночки.

— Стоит мне вернуться к себе в гостиницу, если только это произойдет, меня возьмут; не исключено, что постовым уже розданы мои приметы.

— И вы хотели повидаться со мной до этого?

— А то! После было бы слишком поздно.

Я ничего не понимал и невольно заинтересовался. Этого она, несомненно, и добивалась: недаром же я перехватил беглую улыбку на ее тонких губах.

— Полагаю, вы невиновны?

Она безусловно читала отзывы обо мне, потому что ответила в тон:

— Будь я невиновна, меня бы здесь не было.

— За какое правонарушение вас разыскивают?

— За разбой.

Она произнесла это слово просто и сухо.

— Вы совершили вооруженное нападение?

— Оно ведь называется разбоем, верно?

Я поудобней устроился в кресле, приняв свою обычную позу: левая рука подпирает подбородок, правая небрежно чертит в блокноте слова и закорючки, голова чуть наклонена вбок, большие глаза безучастно вперяются в клиентку.

— Рассказывайте.

— Что?

— Все.

— Мне девятнадцать…

— Я дал бы вам семнадцать.

Я брякнул это нарочно: хотел неизвестно зачем задеть ее. Конечно, я мог бы сослаться на своего рода антагонизм, возникший между нами с первой же встречи. Она бросала вызов мне, я — ей. В ту минуту могло еще казаться, что шансы у нас равны.

— Родом я из Лиона…

— Дальше.

— Мать у меня ни домохозяйка, ни фабричная работница, ни проститутка.

— Почему вы так говорите?

— Потому что обычно так именно и бывает, верно?

— Читаете народные романы?

— Только газеты. Мой отец-учитель, мать до замужества служила на почте.

Она ждала ответной реплики, но ее не последовало, от чего посетительница несколько смешалась.

— До шестнадцати я ходила в школу, получила аттестат и год работала в Лионе машинисткой автодорожной компании.

Я счел за благо промолчать.

— В один прекрасный день я решила попытать счастья в Париже и убедила родителей, что по переписке нашла себе место.

Я по-прежнему молчал.

— Вас это не интересует?

— Продолжайте.

— Я приехала сюда, не имея работы, и сами видите, выкрутилась, раз уж жива до сих пор… Вы даже не спросите, как я выкручивалась?

— Нет.

— А я все-таки скажу. Всеми правдами и неправдами.

Я не моргнул глазом.

— Всеми! Понимаете, всеми! — настаивала она.

— Дальше.

— Я сдружилась с Ноэми, ну, той самой, которую сейчас наверняка где-то сцапали и допрашивают. А так как известно, что дельце мы провернули вдвоем, все равно выяснится, если уже не выяснилось, что комнату в меблирашке мы снимали на двоих, и меня там будут ждать. Знаете «Номера Альберти» на улице Вавен?

— Нет.

— Это там.

Моя позиция начала выводить ее из терпения, и она постепенно утрачивала самообладание. Со своей стороны я умышленно напускал на себя вид этакой безразличной ко всему глыбы.

— Вы всегда такой? — с досадой бросила она. — Я-то воображала, что ваша роль — помогать своим клиентам.

— Прежде всего я должен знать, в чем должна состоять моя помощь.

— Да в том, чтобы добиться оправдания нас обеих.

— Тогда слушаю.

Она поколебалась, пожала плечами и вновь заговорила:

— Ладно, попробую… В конце концов, мы нахлебались этого под завязку.

— Чего?

— Желаете подробностей? Ну что ж, я не из стеснительных, и если вас тянет на пакостные истории…

В голосе ее зазвучали презрение и разочарование, и, чуточку злясь на себя за большую, чем обычно, жестокость, я в первый раз подбодрил ее:

• Предыдущая
• 3/31
• Следующая