Русский фантастический, 2015 № 01. Черновики мира - Серов Андрей - Страница 16

— Гимнастикой занимаешься, Соколов? — Вопрос коренастого особиста, подволакивающего правую ногу, показался, скорее, легкой провокацией, чем попыткой психологического давления на прибывшего по его распоряжению пилота. Заинтересованный тон, которым он был задан, еще меньше вписывался в представления Алексея о допросе с пристрастием.

А неторопливый жест, с приглашением присесть на слегка повернутый по отношению к столу стул, вообще привел летчика в замешательство.

— Плаванием. Занимался. До войны, — конечно, интерес капитана мог быть продиктован простой и понятной завистью полукалеки к вполне здоровому молодому человеку. Однако в проницательных глазах особиста Алексей увидел кое-что другое. Взгляд был оценивающим и скорее испытующим, чем подозревающим. Все это дезориентировало Соколова окончательно, как смена расположения неба и земли в апогее петли Нестерова, — «Небо под ногами», лучше и не скажешь. Так когда-то пошутил командир учебной эскадрильи, потрепав в качестве поздравления русую шевелюру свежеиспеченного пилота. — Сейчас не до плавания, товарищ капитан. Все больше летаю.

Попытка лейтенанта поддержать непринужденный тон собственного допроса понравилась увечному капитану.

— Я тоже летал, но это до войны. Однако жизнь вносит свои коррективы, часто неприятные, а иногда еще и непонятные. А может быть, не жизнь, а Судьба. Кто знает? — Проковыляв за свой стол, капитан присел. Бросив два кусочка сахара и опустив ложку в граненый стакан с дымящимся чаем, стал размешивать, неинтеллигентно гремя ложкой. Тяжелые, вязкие, тягучие мгновения ожидания, пронизываемые только этим звуком, спустя почти полминуты нарушил вопрос: — Leutnant Sokoloff, schprehen sie deutsch?

— Товарищ капитан, я, кроме «ханде хох», толком и не знаю ничего. — Алексей улыбнулся, как обычно в таких случаях, добродушно и широко. — Говорила мне мама: «Учи языки!» — но мне не до этого тогда было, а потом и вовсе — война. Нет, ну пару фраз понимаю, когда фрицы в эфире орут, в бою. Ну да эти фразы каждый аэродромный солдат знает не хуже меня.

— А Остапчук какой язык предпочитает, русский или украинский?

— Сейчас он вообще молчит как рыба. В медсанбате лежит. Вы, наверное, в курсе обстоятельств, по которым он там оказался, товарищ капитан? — Вопрос о Пашке вывел Соколова из себя окончательно. Он плюнул на всякую осторожность перед лицом особиста и, обнаглев от непонимания сути задаваемых вопросов, решил спросить сам, в лоб: — Вы ведь из-за этого меня вызвали?

Реакция капитана поразила несокрушимым спокойствием:

— Соколов, зови меня Вячеславом Ивановичем. Да, ты прав, вызвал тебя из-за этого, но не только и не столько. Главным образом, тебе бы стоило беспокоиться по другому поводу. Как ты собираешься объяснить свою привычку вступать в бой последним из руководимого тобой же звена?

Алексей внезапно вспомнил, как притихли его товарищи, услышав от Веснина, что его вызывают в особый отдел. На лицах некоторых из них он уловил в тот миг легкий виноватый оттенок. Вполне допуская, что кого-то из них уже успели допросить, Алексей никак не мог предположить, что его рассказы о не слышимых другими в эфире фразах летчиков люфтваффе найдут заинтересованного слушателя в особом отделе: «Вот ведь товарищи-офицеры, мать их за ногу! Посмеиваются надо мной, Жанной д’Арк называют, за то что голоса слышу, которых не слышат они. А сами наложили в штаны перед особистом и выложили все как на духу, все, чем я с ними поделиться успел. Уж наверняка серьезными выглядеть старались, когда решили о сих чудесах поведать».

— Мне необходимо около двух минут, чтобы оценить в полной мере окружающую обстановку и расстановку сил. Уставом это не запрещено, товарищ капитан.

— Перестань мямлить. Оставь эту чушь для штабных связисток, — в голосе Вячеслава Ивановича зазвучали стальные нотки. — Рассказывай, когда это с тобой началось?

— Около двух месяцев назад. В учебном бою, как раз с Пашкой отрабатывали один прием, и я ненадолго вывалился. За что потом получил нагоняй от майора Веснина. Когда вернулся в бой, услышал в эфире, как Пашка песню поет по-украински. Я тогда подумал, что парень сбрендил, а когда сели, и я его спросил об этом, то впору уже было думать, что с ума сошел как раз я. Он меня уверял, что ничего не пел, да и не посмел бы, ведь это вообще запрещено.

— Дальше.

— Потом был вылет к линии фронта.

— Albatross hört Euch alle… Так? — От неожиданности Соколова резко передернуло, и он выпучил ошалевшие глаза на особиста — Что ты так удивляешься?

— Я никому об этом не рассказывал, Вячес… товарищ капитан…

— Да ты тут ни при чем. Твой немецкий визави — напыщенный индюк и хвастун. О его обыкновении напевать этот мотив рассказал один сбитый пилот Не-112. Колпачева из третьей эскадрильи знаешь?

— Да, знаю. Он вроде недавно хейнкеля завалил.

— Это больше не ему, а мне повезло, — капитан достал папиросу и начал разминать ее. — На допросе фриц, кроме прочего, рассказал о Теодоре Райхеле, Альбатросе, который твое звено гоняет по всей линии фронта. Да ты не заводись, Соколов, а то вон весь покраснел от негодования. А то не догадывался, что о твоих неудачных свиданиях известно на аэродромах люфтваффе под Белгородом? Альбатрос скромностью не страдает, и твой бортовой номер уже давно у всех на слуху. Ты уж помоги мне разобраться, почему он именно к тебе прицепился. — Догадка, озарившая разум Алексея, заставила сглотнуть подступивший к горлу ком из стыда и удивления:

— Он что, тоже меня «слышит»? — Лейтенант проорал свой вопрос, как ужаленный осой пятилетний ребенок.

— Ну наконец-то, — выдохнул особист, — а то я уже начал сомневаться в умственных способностях наших «соколов».

Объем полученной информации уже не оставил Алексею сил даже про себя выругаться на Вячеслава Ивановича за очередную аллюзию с собственной фамилией.

— Тебе придется задержаться у меня на пару часов, — сказал капитан, открывая ящик стола и доставая из него толстенную папку. — Твой Теодор-Альбатрос не совсем, так сказать, немец. — Папка рухнула на стол перед изумленным Соколовым. — Здесь все, что нам удалось о нем узнать. За некоторые сведения заплачено жизнями людей, имена которых еще долго не будут известны в силу их профессии. Сейчас принесут перекусить, а ты пока изучай и сразу мне сообщи, как найдешь что-то, по твоему мнению, заслуживающее внимания.

Перегруженное сознание пилота позволило только коротко ответить:

— Есть сообщить, товарищ капи… Вячеслав Иванов-во-во-вич.

— Ты получишь ответственное задание. И после его успешного, как я смею надеяться, выполнения отправишься в Особый Лабораторный Центр в Куйбышеве. Позже я немного тебе о нем расскажу. Только то, что тебе на данный момент положено знать. Но прежде всего поговорим о твоих с Альбатросом необычных способностях и о том, почему всю эту историю я лично принимаю так близко к сердцу. Как ты думаешь, в чем его преимущества перед тобой, кроме, не обижайся, боевого опыта?

Неимоверным усилием воли Алексею пока еще удавалось преодолевать медленно, но верно овладевающее им состояние глубокого мозгового ступора. Пришлось обреченно выдавить из себя:

— Он знает русский язык, а я не знаю немецкого.

На этот раз торжествующая, издевательски-ликующая улыбка расползлась по непреклонно суровому до этой секунды лицу особиста.

— Я начинаю тобой гордиться, лейтенант. Мы сварим с тобой еще ту кашу. Отложи пока папку, отдышись, соберись с мыслями и ответь на главный вопрос: почему он щиплет вас, как дохлых куриц, уже четвертый раз подряд?

— Читает все мои мысли, когда мы находимся близко друг от друга.

— Из тебя выйдет толк, Соколов. Заметь, ты сам признал, что не являешься единственным в своем роде телепатом. Ты осознал свои слабые стороны перед опасным врагом и его нынешнее превосходство. Высокомерие и замкнутость еще никого не доводили до добра, особенно в военном деле. Первый шаг к победе сделан.

— Вячеслав Иванович, а почему посыльный два раза подряд повторил, что особист, то есть вы, очень сердится?