Приблудный кот (СИ) - Зеркало мира - Страница 17

• Предыдущая
• 17/36
• Следующая

Олегу эта игра понравилась, он чувствовал себя раскованно и развратно. Он сосал член Германа и получал от этого не меньшее удовольствие. Громкие стоны над головой, вкус солоноватой смазки на языке, упругий член, проникающий глубоко в рот, ощущение анальной пробки внутри – вкупе это сносило голову. Герман был любителем минетов, и так же как и с камерой, его нужно было направлять, поэтому Котик оторвался от члена и поманил его за собой. Фотограф, как загипнотизированный, пошел за пушистым хвостиком, пока не оказался перед диваном. Олег надел на него презерватив, размазал смазку по члену, встал на колени, демонстративно вытащил из себя пробку и прогнулся в спине, показывая готовность к следующему этапу их игры. Герман раздвинул нежные ягодицы и, внимательно следя за собственными движениями, вошел в узкую дырочку.

Громкие сладкие стоны разносились под потолком небольшой студии, на окраине города, всю ночь напролет. Они то затихали, то взрывались с новой силой. Два жарких тела сплетались воедино, жадно касаясь друг друга, даря и поглощая наслаждение. Их соединение можно назвать искусством, высшей точкой гармонии в мрачном и безликом мире одиночества. И это могло длиться бесконечно, если бы не бич всего сущего – время. Их свидания подошло к концу чрезвычайно быстро. Герман с сожалением отпускал от себя нежного красивого мальчика, с глубокими печальными глазами и мягкой улыбкой на тонких губах. Олег вышел в холодное утро и скрылся в недрах огромного черного джипа, бросив на прощание загадочный взгляд, оставляя надежду, что следующий четверг будет таким же незабываемым, как и прошедший.

Холодный, весенний ветер раскачивал ветки еще голых деревьев из стороны в сторону. Основная часть снега сошла, оставляя о себе грязное и мокрое воспоминание на дорогах. От одной мысли, чтобы выйти в этот промозглый, отвратительный вечер на улицу, у Паши поджимались пальцы ног. Он ненавидел сырость всеми фибрами своей души. Лучше устоявшийся минус или высокий плюс, чем колебания около нуля и дождь. Но как бы прискорбно не было, выходить на улицу придется именно сегодня, потому что встречу, с его любимым профессором, отложить нельзя.

Олег и Тёма крутились на кухне, в кое-то веке решив что-то приготовить, и это что-то явно подгорало. Раздобревший и подросший за зиму Пушок вальяжно развалился посреди комнаты, изображая крепкий сон, но подцепляя лапой каждого, кто проходит мимо. Пару раз Паша наступил ему на хвост, но тот упорно продолжал лежать на месте.

- Это будет шедевр, - заявил Артем, с упоением облизывая ложку.

- Ты мне сейчас Германа напомнил, - скривился Котик. – У меня даже зубы свело.

- Я думал, тебе он нравится.

- Я не спорю, Гера замечательный, но, только, пока речь не заходит о картинах. А любой наш разговор сводится именно к картинам. Причем, к его картинам!

- Ну, уж если ОН не будет любить себя, то больше никто не сможет. Милый, зачем ты достал этот свитер, - это Тёма обратился уже к Паше, который долго выбирал одежду. – На улице ведь не зима.

- Да лучше уж минус двадцать, чем это, - Паша недовольно сморщил нос и кивнул в сторону окна.

- Надень тот синенький пуловер, - посоветовал Котик. – Он тебе очень идет.

Тёма энергично закивал головой, но Паша только кинул свитер в угол дивана и грустно опустил голову, слегка сгорбившись. Ему отчаянно не хотелось выходить из дома, и дело было не только в погоде. Он ощущал себя уставшим и больным, но насколько он знал себя, о простуде речи не шло. На душе скребли кошки, и не такие красивые и ухоженные как Пушок, а облезлые, голодные и обозленные. А что послужило тому причиной, он понять не мог. Единственно радовало, что едет он сегодня к Всеволоду Игнатьевичу, своему любимому профессору. Он даже успел соскучиться за неделю по его голосу и нежным рукам. Почувствовав наплыв раздражения на непонятную меланхолию, свалившуюся на голову, он натянул на себя свитер и пошел в прихожую.

Ребята переглянулись, но промолчали. Не часто увидишь Пашу задумчивым и хмурым, каким он и ходил весь день. Они проводили его взглядом до прихожей и услышали как тихо закрылась за ним дверь. Котик снова посмотрел на Тёму:

- Что-то случилось?

- Я не знаю, - пожал плечами Тёма и вернулся к созерцанию содержимого сковородки. – Может, пиццу закажем?

Паша поднимался по знакомой широкой лестнице и пытался просканировать свое тело еще раз, выискивая причину бешено бьющемуся сердцу и сбитому дыханию. Недавний медосмотр показал, что с ним все в норме, как и с ребятами, но руки почему-то были холодными и вспотели. Паша тряхнул головой, натянул на лицо улыбку и позвонил в дверь. Профессор встретил его с доброй улыбкой и погладил по плечу. Паша не выдержал и крепко обнял его за шею. Приятный запах окутал его со всех сторон, как и руки Всеволода Игнатьевича. Они гладили его напряженную спину, теплые губы поцеловали в висок, а Паша зажмурился и уткнулся носом в крепкое плечо.

- Пашенька, в чем дело? – прошептал профессор.

- Не знаю. Чувствую себя сегодня, целый день, как-то странно.

Профессор отодвинул от себя парня и внимательно на него посмотрел. Паша посмотрел в его глаза в ответ, и ему, на секунду, показалось, что лицо напротив осунулось, побледнело и заметно постарело. Они рассматривали друг друга несколько секунд и хмурились, каждый думая о своем.

- Давай для начала выпьем чая, - предложил профессор. – Ты наверно продрог.

Паша с радостью согласился и потопал к уже сервированному столу. Хоть он и был на улице всего ничего, в промежутках между подъездами и машиной, но ему и этого хватило. Он с упоением схватил чашку обеими руками, впитывая ее тепло и вдыхая аромат травяного чая. Всеволод Игнатьевич сел напротив более чинно, и как-то осторожно, задумчиво и хмуро глядя в стол. Паша настороженно замер, наконец понимая, что его плохое предчувствие было связанно с профессором.

- Паша, - начал профессор серьезным тоном. – Нам надо поговорить.

- Я слушаю.

Паша снова похолодел внутри. Он убрал руки от чашки и зажал их между коленями, ссутулился и внимательно рассматривал профессора серыми глазами, с явным оттенком тревоги. Его тонкие темные брови сошлись на переносице, а кадык нервно дернулся.

- Я, возможно, покажусь тебе эксцентричным стариком или совсем чокнутым, но я принял определенное решение.

- Вы прекрасно знаете, что я никогда Вас не считал таким.

- Не перебивай меня, пожалуйста, Паша, - профессор не договорил, его лицо исказилось, и он прохрипел, - Паша…

Лицо напротив, в мгновение ока, приобрело пепельный оттенок, глаза крепко зажмурились, руки обхватили тело, изо рта вырвался стон боли. Профессор накренился набок и рухнул на пол, скрючившись в позе эмбриона. Все произошло так быстро, что Паша не успел сориентироваться и подхватить падающего профессора. Он подлетел к вздрагивающему и стонущему от боли телу на полу:

- Профессор, что с Вами?

Паника накрыла с головой, словно морская волна. Паша сидел рядом с профессором на коленях и не знал, что ему делать. Он и предположить не мог, что этому крепкому, улыбчивому, жизнерадостному мужчине может стать плохо. Ледяными руками он поднял его голову и заглянул в глаза. Сердце колотилось в груди с бешеной скоростью, в ушах шумела кровь, изо рта вырывалось судорожное дыхание. Профессор приоткрыл глаза, облизнул пересохшие губы и прошептал:

- Таблетки.

- Где? – возопил Паша, наклоняясь ближе к его лицу, дабы расслышать невнятное бормотание.

Длинный скрученный палец на дрожащей руке указал направление в кладовку, куда Паше не разрешалось заглядывать. Больше профессор не произнес ни слова, пытаясь дышать размеренно, и зажмурил свои водянистые глаза. Паша вскочил на ноги и кинулся к заветной двери. В темном маленьком помещении зажегся свет и пред ним предстали полки, заставленные разноцветными баночками, тюбиками и коробочками с лекарствами, количеству которых позавидует любая аптека. Паника новыми волнами накрывала, превращаясь в ужас. Серые глаза бегали по полкам, дрожащие руки касались упаковок:

• Предыдущая
• 17/36
• Следующая