Лебединая дорога - Семенова Мария Васильевна - Страница 66
- Предыдущая
- 66/119
- Следующая
Покачивалась перед ним беззащитная спина Чурилы — отрок был готов в любой момент прыгнуть вперед, заслонить.
Впрочем, на княжеский двор они въехали благополучно.
— Где хозяин? — спросил Чурила, останавливая коня. — Не вижу!
— Зову, господине, — засуетился боярин. Было ему неловко. Кликнул отроков — те убежали. Скоро в доме растворилась дверь, и Чурила углядел Радима.
Радим, знать, только поднялся из-за стола: вышел, утирая губы, неподпоясанным… И спросил с порога, уперев руки в бока:
— Зачем пожаловал? Я не звал!
Чурила спрыгнул наземь, пошел вперед, как на охоте, мягко, недобро.
Спешился и Лют, пошел следом за князем, и круглицкий челядинец подошел присмотреть за конями, но Соколик не по-лошадиному ощерился — кругличанин отскочил.
Чурила остановился в двух шагах от Радима.
— Неласково встречаешь, Радонежич, а зря, — проговорил он спокойно. — Я тебя не так привечал… Голубые глаза Радима позеленели.
— Еще плетки хочешь, колодезник?
Чурила молчал.
Радим не глядя двинул пальцами, и веселый Вячко вложил ему в руку гремучую плеть. Витым ремнем Радим щелкнул себя по сапогу:
— Пошел прочь!
Лют оглядывался, как затравленный зверь. Кольчугу не сдерешь, но уж меч он у кого-нибудь да выхватит. И держись тогда, князь Радим, держись, круглицкая дружина.
Чурила молча смотрел Радиму в глаза.
— Угощайся! — крикнул круглицкий князь. Взвилась, свистнула плеть! Но никто еще не смеялся над Чурилой Мстиславичем два раза подряд. Словно ветром подхватило Радима. Приподняло в воздух… да так ахнуло оземь спиной, что с хрипом оборвался в груди вздох.
Чурила же выпрямился над ним и обвел глазами двор, и во дворе стало тихо. Старший брат проучил младшего. И за дело.
Боярин Доможир склонился над лежавшим, потом, словно впервые увидав, уставился на Чурилу:
— Убил…
Чурила смотрел на него одним глазом: левый окончательно закрылся.
— Не убил я его! — отрезал он так, что загомонившие было гридни мгновенно умолкли. — Мог бы! Да не захотел!
И точно: Радим с долгим стоном вобрал в себя воздух, заскреб руками по траве, выгнулся, упираясь в землю затылком…
А Чурила продолжал, и голос его было слыхать едва не до городской стены:
— Щуры наши друг за друга кровь проливали! Одно были, братьями звались, одной рукой меч подымали! А этот, — кивнул он на корчившегося князя, — славу дедовскую по бревнышку растащить хочет… нашим да вашим! За то и бить впредь стану, пока умнеть не начнет!
Помолчал, глядя на Радима не то с жалостью, не то безразлично. И хмуро посоветовал:
— Водой облейте, быстрее отойдет. Сел на Соколика и поехал с Лютом со двора.
Леса вокруг города благоухали земляникой. Снегопадные холода, нежданно налетевшие в месяце травне, прошлись в сосновых борах по цветущей чернике, обидели на моховых болотах нежную морошку… сгубили без малого всю. Одна земляника успела прижаться к еще не остывшей земле, спрятаться, уйти в густую траву. И вот теперь уродилась — припозднившись, но зато какова!
Собирали ее в общем лесу, лежавшем между двумя городами. Крупные ягоды густо усыпали залитые солнцем поляны, сладко таяли во рту, не спеша покрывали донца берестяных кузовков. Кременецкие парни косились на круглицких девчонок, круглицкие — на кременецких. Вот так, глядь-поглядь, и недосчитывались в одном из городов красной девицы, а в другом в тот же час прибывало мужаткой. И даже князь Радим ничего с этим поделать не мог.
Солнце безмятежно плыло в синеве, проникая вниз пятнами жаркого света, мерцающими зелеными тенями. Ветер шумно носился над лесом, хватая пушистые вихры вершин, увертываясь от хлестко занесенных веток. Между деревьями звенели молодые голоса.
Выходил в лес и Урманский конец — был теперь в Кременце еще и такой.
Женщины проворно сновали между деревьями, парни ходили вокруг, шушукались с ними, о чем-то договаривались. Иные поглядывали в сторону, где мелькали по прогалинам поневы заречных красавиц.
Один Видга бродил по лесу без радости. На душе было темно. Не слышал и слышать не хотел смеха и задиристых шуток. Когда веселья ради зацепили его самого, огрызнулся так, что больше не трогали.
В Урманском конце, за крепкой оградой, быстро достраивался новый дом…
Когда этот дом будет готов и берестяную крышу увенчают, как в Торсфиорде, ветвистые оленьи рога, Халльгрим хевдинг введет в него молодую жену.
И тогда Видга станет вовсе ему не нужен. Если уж он едва смотрит на него даже теперь.
Как утешила бы его хорошая драка, в кровь, до смерти, с противником, равным по ярости и силе… Вроде того кудрявого веснушчатого парня на чалом коне, что еще так нехорошо смотрел тогда на речном берегу. Парня звали Лютинг сын Вестейна ярла…
И когда перед Видгой внезапно шевельнулись, ожили кусты, молодой халейг невольно вздрогнул и застыл, прижимаясь спиной к толстой сосне. Кулаки сомкнулись сами собой. Видга уже почти видел идущего к нему Люта, видел обидную улыбку на его лице… Но вместо Люта перед ним возникла молоденькая девчонка в заплатанном сером платьишке.
Солнце глядело на нее сзади, рождая сияние в растрепавшихся волосах. В одной руке она держала корзинку, в другой светилось несколько ромашек. А на загорелой щеке алело свежее пятнышко земляничного сока.
Видги вполне можно было испугаться — мрачного, взъерошенного, с тяжелыми кулаками, приготовленными для боя… Но пронизанное солнцем видение вдруг прыснуло в ладошку и отвернулось, удерживаясь, чтобы не рассмеяться вслух.
А у него вдруг поползла по скулам предательская краснота, и он почувствовал, как необъяснимо пересыхает во рту.
…И тогда он спросил ее: кто ты, лебяжье-белая дева, помощница в битвах? И она ответила: я дочь могучего конунга, мореплаватель, и мой отец зовет тебя в гости. И викинг налег на кормило, она же поскакала перед ним на коне, потому что была валькирией и носилась по воз духу и по морю…
Видга облизывал губы, мучительно роясь в памяти, как раз задевавшей куда-то все необходимые слова. Было одинаково страшно и промедлить — не ушла бы, — и отклеиться от сосны: еще возьмет да и пропадет так же внезапно, как появилась… поди ее разбери, девчонка это ил диво лесное, их тут небось не меньше, чем дома, где в каждом камне свой житель.
Так он и не раскрыл рта. Так и не успел ничего сказать. Лесное чудо весело фыркнуло, перекинуло на грудь длиннющую косу, да и побежало к своим.
Солнце вспыхивало на заплатах, украшавших застиранный подол.
Видга сел там же, где стоял, в шелковистую траву, которая не росла в Торсфиорде. Подпер голову руками. И даже не заметил гардского хирдманна Лютинга, ярлова сына, когда тот прошел в двух шагах от него.
Свою лесную красавицу он встретил еще раз несколько дней спустя, когда его послали с братьями Олавссонами в город — за вином для предстоявшего торжества.
Он увидел ее, когда уже и надеяться на то перестал. Они с Олавссонами перекатывали к берегу дубовые бочки, и кто-то медленно поднимался навстречу, и Видга сперва равнодушно скользнул глазами по худенькой фигурке, согнутой тяжестью коромысла… и тут приметил знакомые заплаты и выпрямился с заколотившимся сердцем, оставив работу.
Узнает ли?
Не узнала. Прошла мимо Видги, не подняв головы. Непосильная ноша тянула к земле, босые ноги пылили. Вот подвернулся камень, спрятавшийся в пыли… девчонка оступилась, тяжелые ведра качнули ее вперед, потом назад, и наконец свалили на колени, прямо в лужу вылившейся воды.
И Видга глазом моргнуть не успел, как рядом с ней точно из-под земли вырос маленький сморщенный старик, одетый в грязную овчину шерстью наружу, с тремя седыми косицами, закрученными на желтой выбритой голове. Он зло прошамкал ей что-то, чего Видга не понял, и на видавшую виды рубаху, на вскинутые руки градом посыпались удары.
Видга знал, что хозяйства без невольников не бывает… Еще он знал, что невольницу — тир — можно безнаказанно поколотить или, наоборот, поцеловать, не больно задумываясь, понравится ей это или нет. Рабыня, и все тут. И тем не менее что-то сдернуло его с места, бросило вперед.
- Предыдущая
- 66/119
- Следующая
