Самый жестокий месяц - Пенни Луиз - Страница 61

• Предыдущая
• 61/86
• Следующая

– Я так или иначе собиралась. У меня виски кончился. Вы там будете? – спросила она Гамаша.

Он кивнул в ответ.

– Хорошо. Вы похожи на греческую трагедию. Я могу сделать заметки и написать стихотворение. Ваша жизнь наконец-то обретет смысл.

– Вы меня успокоили, мадам, – слегка поклонился Гамаш.

Когда они продолжили прогулку, он сказал:

– Я бы попросил вас пригласить еще кое-кого. Жанну Шове.

Клара продолжала идти, глядя перед собой.

– Что-то не так? – спросил он.

– Она мне не нравится, пугает меня.

Гамашу очень редко доводилось слышать такие слова от Клары. Старый дом Хадли, нависший над ним, казалось, увеличился в размерах.

Агент Изабель Лакост устала слоняться по лаборатории. Ее заверили, что данные по отпечаткам пальцев готовы. Просто они куда-то затерялись.

Она уже встретилась с Франсуа Фавро, бывшим мужем Мадлен. Он был великолепен. Мужчина средних лет прямо с обложки модного журнала. Высокий, красивый, умный. Достаточно умный, чтобы откровенно отвечать на ее вопросы.

– Да, конечно, я слышал о ее смерти, но мы давно не виделись. И мне не хотелось лишний раз беспокоить Хейзел.

– Даже для того, чтобы выразить сочувствие?

Франсуа подвинул свою кофейную чашку на полдюйма влево. Лакост обратила внимание, что ногти у него неровно обкусаны. Беспокойство находит выход тем или иным способом.

– Я ужасно не люблю такие вещи. Никогда толком не знаю, что сказать. Вот посмотрите.

Он взял с письменного стола какие-то бумаги и протянул ей. На них было нацарапано:

«Сочувствую вашей утрате, она оставила большую…»

«Хейзел, я хочу…»

«Мадлен была чудесным человеком, ее потеря…»

И все в таком роде на трех страницах. Незаконченные предложения, недосказанное сочувствие.

– Почему бы вам просто не сказать ей, что вы чувствуете?

Он уставился на Лакост с таким видом, что она сразу вспомнила мужа. Так он показывал свое раздражение. Для нее чувствовать и выражать чувства словами было легко. Для него – невозможно.

– Что вы подумали, узнав о том, что ее убили?

Лакост знала, что если люди не могут говорить о чувствах, то они, по крайней мере, могут говорить о своих мыслях, которые нередко соприкасаются с чувствами. И определяются ими.

– Я подумал, кто мог это сделать. Кто ненавидел ее с такой силой.

– И что вы чувствуете по отношению к ней теперь? – спросила Лакост тихим рассудительным голосом. Вкрадчивым голосом.

– Не знаю.

– Это правда?

Молчание затянулось. Было видно, что эмоции одолевают его, он пытается сдержать их, пытается уцепиться за рациональную скалу своего разума. Но эта скала обвалилась, и он рухнул вместе с ней.

– Я люблю ее. Любил.

Он обхватил голову руками, вцепившись длинными тонкими пальцами в темные волосы.

– Почему вы развелись?

Франсуа потер лицо и посмотрел на агента Лакост затуманенным взглядом:

– Это была ее идея, но, думаю, я ее к этому подталкивал. Мне не хватало силы воли, чтобы сделать это самому.

– А почему вы хотели развода?

– Не мог больше это выносить. Поначалу все было замечательно. Она была такая красивая, сердечная, любящая. И успешная. За что бы она ни бралась, все у нее получалось. Она просто сияла. Это было все равно что жить рядом с солнцем.

– Оно ослепляет и обжигает, – сказала Лакост.

– Да. – Фавро явно испытал облегчение, услышав эти слова. – Находиться так близко к Мадлен было опасно.

– Вы действительно хотите знать, кто ее убил?

– Да, но…

Лакост ждала. Арман Гамаш научил ее терпению.

– Но я не думаю, что буду удивлен. Она не хотела обижать людей, но обижала. А если вас обидят очень уж сильно…

Необходимости заканчивать предложение не было.

По пути в Три Сосны Робер Лемье остановился перед кафе «Тим Хортон» в Кауансвилле, и теперь на столе для совещаний стоял ряд стаканчиков кофе и лежали пакетики с пышками.

– Вот это наш человек! – воскликнул Бовуар, увидев это, и хлопнул молодого полицейского по спине.

Лемье снискал еще большее расположение Бовуара, когда затопил древнюю чугунную плиту посредине комнаты.

Запахло картоном и кофе, сладкими пышками и сладким дымком.

Инспектор Бовуар объявил утреннее совещание открытым, как только появилась агент Николь, которая, как всегда, опоздала и была растрепана. Каждый выступил со своим докладом, а в заключение старший инспектор Гамаш пересказал им отчет коронера.

– Значит, у Мадлен Фавро было больное сердце, – сказал агент Лемье. – Убийца, вероятно, знал об этом.

– Не исключено. Коронер говорит, что тут сложилось три обстоятельства. – Бовуар подошел к подставке, на которой стояли листы бумаги большого формата. Он взмахнул фломастером, словно волшебной палочкой, и стал писать, озвучивая написанное: – Первое: очень большая доза эфедры. Второе: испуг во время спиритического сеанса. И третье: больное сердце.

– Почему ее не убили во время сеанса в пятницу? – спросила Николь. – Все эти три фактора присутствовали и тогда. Или по меньшей мере два из трех.

– Вот это-то я и пытался понять, – сказал Гамаш. Перед этим он молчал и слушал, попивая кофе. Пальцы у него были немного липкие от пышки с шоколадной глазурью. Он вытер их маленькой бумажной салфеткой и подался вперед. – Возможно, сеанс в Страстную пятницу был генеральной репетицией? Или прелюдией? Возможно, Мадлен сказала или сделала что-то, что привело к ее смерти два дня спустя? Связаны ли эти сеансы между собой?

– Если не связаны, то что-то уж слишком много совпадений, – заметил Лемье.

– Бога ради, – сказала Николь. – Не пытайся подхалимничать перед ним. – Она махнула рукой в сторону Гамаша.

Лемье промолчал. Он-то как раз и получил инструкции подхалимничать. Он умел делать это лучше всего и делал, как ему представлялось, очень тонко, но сейчас эта сучка поймала его на подхалимаже во время утреннего совещания. Его личина разумности и долготерпения рушилась под насмешкой Николь. Он презирал ее, и, если бы не его более важная цель, он бы ответил ей как надо.

– Слушайте, – продолжила Николь, игнорируя Лемье, – это же так очевидно. Вопрос не в том, чем они похожи, а в том, чем не похожи. Какие были различия между двумя этими сеансами?

Довольная собой, она откинулась на спинку стула.

Странно, но никто не вскочил с места, чтобы поздравить ее. Молчание затягивалось. Наконец старший инспектор Гамаш медленно встал и подошел к Бовуару:

– Позвольте?

Он взял фломастер и написал на листе бумаги: «В чем различие между двумя сеансами?»

Николь победоносно ухмыльнулась, а Лемье кивнул, но при этом судорожно сцепил руки под столом.

От Франсуа Фавро Изабель Лакост отправилась прямо в школу на Нотр-Дам-де-Грас – большое здание красного кирпича с датой «1867» на фасаде. Это сооружение совершенно не было похоже на ту школу, в которой училась Лакост. Ее школа была современная, большая. Французская. Но как только она вошла в старое здание, то сразу же вспомнила толкучку в коридорах своей школы. Пробираясь в потоке учащихся к своему шкафчику и при этом стараясь сохранить прическу (чтобы волосы аккуратно лежали или, наоборот, торчали во все стороны, в зависимости от последней моды), она ощущала себя байдарочником, который плывет по бурлящей горной реке.

Звуки были знакомые: гул голосов среди металла и бетона, скрип туфель по жесткому полу, – но в прошлое ее перенес именно запах. Запах книг, чистящего средства, завтраков, чахнущих и портящихся в сотнях шкафчиков. И запах страха. Этот запах был самым сильным в школе, даже сильнее запаха потных ног, дешевой парфюмерии и гнилых бананов.

– Я собрала для вас целое досье, – сказала миссис Плант, секретарь школы. – Когда училась Мадлен Ганьон, я здесь не работала. И вообще ни одного из тогдашних учителей или персонала в школе не осталось. Это ведь было тридцать лет назад. Но все наши архивы сейчас в компьютере, так что я распечатала ее табели успеваемости и нашла еще кое-какие сведения, которые могут вас заинтересовать. Включая и вот это.

• Предыдущая
• 61/86
• Следующая