Набат - Шевцов Иван Михайлович - Страница 24

• Предыдущая
• 24/42
• Следующая

А между тем совсем неожиданная нежелательная встреча не на шутку встревожила Ханну. Человек, назвавший ее настоящим именем, от которого она давно отказалась, не был ей знаком. Кто он - друг или недруг? - был первый тревожный вопрос, возникший сразу же после встречи с незнакомым ей представителем прессы. Потом вопросы громоздились один на другой, настойчиво требуя ответов. И прежде всего - кто тот человек, откуда, кого представляет на конгрессе? Ханна быстро завязывала знакомства, и уже здесь, в Варшаве, у нее были знакомые среди коллег - представителей западной прессы. Одного из них она и попросила узнать все, что только можно, об интересующем ее молодом человеке. Разумеется, он ее интересует именно как молодой человек, и не больше.

Встреча с Савичем была тем более некстати, поскольку завтра вместе с группой делегатов конгресса она должна ехать во Вроцлав, чтоб выполнить первое задание Штейнмана. И вот накануне такого ответственного дня неожиданный сюрприз: "Ханна! Вот не ожидал!" Возможно, ее здесь уже ждали, за ней следят. Кто? Польские органы безопасности? Во всяком случае, этот незнакомец не из польской контрразведки. Тогда, может, он человек Штейнмана и проверяет ее. В таком случае его поведение, по меньшей мере, глупое. Остается третье - случайный знакомый по военным или даже довоенным временам. Если это так, то важно знать, кто он, знает ли о ее прошлых связях с гестапо, и если знает, то как поведет себя сейчас.

Служба в гестапо… А была ли она? Ханна давно ответила сама себе на этот страшный вопрос категорическим "нет". Нет, нет и нет. Она вспомнила одно-единственное задание - проникнуть в партизанский отряд "Пуля". Она согласилась на это ради спасения отца, арестованного гестапо. Шлегель тогда ее обманул: после возвращения Ханны из партизанского отряда он не освободил ее отца, а дал ей другое задание - проникнуть в подпольную организацию Беловира. Она понимала, что выполнить это задание она не сможет, знала, что партизаны имеют связь с городским подпольем и ее уже ждет возмездие за тот яд, который она подсыпала в пищу в отряде Яна Русского. У нее не было выбора - погибнуть от партизанской пули или закончить жизнь в застенках гестапо. Тогда она решила скрыться и, не теряя времени, уехала из Беловира. Отца она не спасла: он был отправлен в Освенцим. Впоследствии, уже после войны, Ханна узнала, что никто из партизан от ее яда не пострадал, и, хотя в этом не было ее заслуги, она находила этот факт достаточным для своего оправдания. Не перед польским трибуналом, конечно, а перед собственной совестью.

Вечером на пресс-конференции знакомый журналист назвал ей имя интересующего ее молодого человека - Милош Савич из Австрии, журналист и одновременно представитель "конторы" Симонталя. "Милош Савич. Кто он по национальности: серб, хорват, мадьяр? - размышляла Ханна про себя. - Первый раз слышу такую фамилию. Откуда он меня знает? Сотрудник Симонталя, того самого, который, как пишут газеты, занимается розысками фашистских преступников… Но я, при чем здесь я? Я сама жертва фашизма. Нет, тут какое-то недоразумение или случайное совпадение. Надо все это выяснить. И немедленно, сегодня же, до поездки во Вроцлав. Но как это сделать?"

На пресс-конференции Савича не было, Ханна несколько раз внимательным и быстрым взглядом обшарила зал, но нужного ей человека не находила. Это ее огорчало и тревожило. А он появился уже к концу конференции, - какой-то неспокойный, явно чем-то взволнованный. На нее взглянул лишь один раз, и то каким-то скользящим отсутствующим взглядом. Казалось, он ее не замечал или не узнавал, весь поглощенный какими-то сложными заботами и тревогами. Ханна решила безотлагательно действовать. После пресс-конференции она не случайно оказалась рядом с Савичем и, встретившись с ним взглядом, первая сказала "добрый вечер", одарив его своей обольстительной улыбкой. Затем заговорила с ним как со старым знакомым, пожаловалась на плохой номер в гостинице, спросила, где и как устроился он. Так они вместе вышли на улицу.

Савич преднамеренно не проявлял особого интереса и не спешил поддержать разговор, - он выжидал. Ханна принадлежала к тем женщинам, которые, решившись на что-то, идут напролом. Стоило им только выйти на свежий морозный воздух из душного прокуренного помещения, как она спросила по-польски:

- Вы чем-то расстроены, пан Милош. Вас кто-то огорчил? Или что-нибудь случилось?

Она рассчитывала сразить его уже первой фразой. А Савич не торопился с ответом: он все взвешивал, обдумывал. Да, действительно, он был взволнован. У него только что состоялось свидание у памятника Копернику, после которого он испытывал странное чувство не облегчения, а нечто похожее на угрызение совести. Ему не было жалко того человека, которого он, в сущности, отдал в руки польской контрразведки, - внешне тот человек производил неприятное впечатление; тогда подумал о другом, о том, что и его вот так же могут продать свои же коллеги ради какого-то серьезного стратегического дела. И совершить это предательство может та же Ханна. Не случайно ж она начала разговор с такого многозначительного вопроса, в котором Савичу послышался явный намек. Нет, он не спешил с ответом, и она продолжала:

- Я вспомнила ваше лицо, пан Савич. Мы с вами встречались в Вене.

- Мы с вами встречались в лесу, - с холодным спокойствием ответил Савич.

- Да, совершенно верно: в Венском лесу, - бойко и чересчур уверенно подтвердила Ханна.

- Нет, в Езерском лесу, пани Ханна, - жестоко, как бы в отместку за ее самоуверенность и нахальство, осадил Савич.

Ханна деланно расхохоталась и, подавив в себе минутное замешательство, продолжала с прежней наглостью:

- Меня зовут Эмилия Конти, и никакой Ханны, никакого Езерского леса я не знаю, пан Савич. Но зато я хорошо знаю вашего шефа.

- Кого вы имеете в виду? - нисколько не смущаясь, с неизменным холодным спокойствием спросил Савич, хотя внутренне насторожился.

- Вашего доктора, - с таинственной вызывающей многозначительностью ответила Ханна, и ответ ее ставил Савича перед загадкой: на кого она намекает - на "доктора Шнейдера", как называли генерала Гелена, или на доктора Симонталя?

- А именно? - переспросил Савич.

- Можно подумать, что у вас их несколько, шефов-докторов, - вместо ответа с явной иронией заметила Ханна и после небольшой паузы уточнила: - Симонталя, конечно. Передайте ему привет от Эмилии Конти.

Ханна лгала: она не была знакома с Симонталем и сейчас пошла на эту примитивную хитрость, чтоб обезопасить себя от Савича здесь, в Польше, заставить его хорошо подумать, прежде чем что-то предпринять против нее. Она из принципа отдавала предпочтение примитиву, считая его наиболее надежным. Казалось, ход был верный, и Савич в первый момент подумал, что Ханна послана Штейнманом следить за ним. Но такая догадка требовала каких-то ответных действий, и он не находил ничего другого, как решения сообщить о Ханне Табаровичу.

Они оба жили в гостинице "Бристоль". В автобусе молчали. Прощаясь с Савичем в вестибюле, Ханна задержала дольше обычного его руку в своей руке и, многообещающе улыбаясь, назвала номер своей комнаты, сказав:

- Заглядывайте в мою келью. Вместе поскучаем. Или повеселимся.

Рука ее была влажная, липкая. На пухлых крашеных губах играла сладострастная улыбка, и томные агатовые глаза обещали что-то таинственное, искушающе притягательное.

- Скучать будем днем, на конгрессе, - мягко и устало сказал Савич.

- Значит, остается второе, - зазывающе сказала Ханна, и в тоне, каким она говорила, и во взгляде были одновременно просьба и настойчивость.

Савич галантно раскланялся, не проронив больше ни слова. И не потому, что он еще не решил для себя, навестит ли он Ханну. Это было в его манере - не говорить ни "да", ни "нет", чтобы заранее себя не связывать словом.

В вестибюле гостиницы она встретилась с Савичем. Похоже, он подкарауливал ее. Яркий румянец веселым блеском играл на его моложавом лице, а взгляд был теплый и немножко виновато-смущенный. "Чувствует неловкость за вчерашнее", - решила Ханна и, подавая ему руку, сказала просто и великодушно:

• Предыдущая
• 24/42
• Следующая