Друг-апрель - Веркин Эдуард - Страница 47

• Предыдущая
• 47/53
• Следующая

Подумал, что, может, следовало по-другому.

Стало жалко себя, очень. Никогда так не было, он вообще себя никогда не жалел, только Тюльку, да еще раньше мать, да один раз Жужжу, когда хвост ей прищемило, а себя нет.

Себя жалеть оказалось тяжелее, настоящая работа.

Он сидел, вытирал слезы, пытался затолкнуть их обратно, но они все равно прорывались, и ничего нельзя было сделать.

Аксён плакал, сидя плакать гораздо сподручнее.

Мимо загремел поезд с красными вагонами, он тащился медленно, замедляясь перед подъемом, за окнами белели лица, Аксён увидел мальчика. Тот прилип к стеклу лбом и корчил рожи. И мальчик увидел Аксёна и перестал кривляться, лицо у него сделалось неожиданно серьезным и грустным, еще мгновение, и он бы тоже заплакал, только поезд уполз, выручил.

Аксён остался один, слезы не останавливались.

Потом он, конечно, уснул – после слез всегда хочется спать, и видел солнце над морем.

Проснулся, конечно, от гудка. Настоящего, паровозного, не от писклявой жести электровоза, а от динозаврьего рыка. Аксён дернулся и свалился с бревна.

Ничего. Пусто. На столбах вороны, значит, составов не случалось уже давно. Значит, гудело в голове. Сумерки. Над крыловским ларьком лампочка горит, спал долго.

День сдался.

Почему гудело? Почему? Аксён огляделся. Правильно – со стороны дома спешил Чугун, пробирался сквозь темноту, рожа наглая.

– Так и знал, что ты здесь, Аксель… – ухмыльнулся Чугун, приблизившись. – Куда тебе еще идти…

– Что надо?

– Крылова открыта?

– Закрыта. Что надо?

– Да так, ничего. Крылова свой бизнес чего-то не шевелит. Там дядька тебя зовет…

– Зачем?

– Тюлькан заболел.

– Отравился?! Тушенкой обожрался? Ну, Чугун…

– Да нет, не тушенкой. Нога у него. Колено распухло, надо, наверное… Ты сбегай, посмотри…

Посмотри.

Мать покачивалась у стены. Аксён встряхнул ее за плечи, но она только рассмеялась. Из комнаты выглянул дядя Гиляй. Напуганный.

– Короче, Иван, у нас тут затруднения… Славик, он, кажется, заболел…

Аксён все сразу понял. Оттолкнул дядю в сторону – и в комнату. Тюлька лежал на своей кровати. От него шел жар, от головы, Аксён ощутил это почти за метр. Тюлька до подбородка был затянут одеялом и крупно дрожал.

Аксён сдернул одеяло. Колено стало похоже на мяч. Мягкое, красное.

Сбоку возник Чугун. Аксён попробовал его вытолкать, Чугун растопырился всеми колючками – на спине, на брюхе, на шее.

– Может, его мочой растереть? – осведомился он. – Я могу пописять на тряпочку…

– Надо «Скорую» вызывать, – сказал дядя. – Кеша, дай телефон.

– У меня деньги кончились.

– Дыра… Что за дыра… Где ближайший телефон?

– В Неходи. И на сорок девятом. Сорок девятый ближе.

– Дуй! Давай! Быстро!

Пять километров. Сорок девятый был уже даже не разъездом, вокзал разобрали, осталась будка дежурного, в ней ключи, кирки, ломы и телефон.

Пять километров. Аксён одолел их за полчаса, бежал и не думал.

В будке горел свет, дежурного нет, на столе пирамида яблок и топор. Телефон работал. Аксён вызвал «Скорую», сел, съел яблоко.

Явился дежурный. В валенках и запахе железной дороги. Посмотрел, набычившись, на Аксёна, сообщил:

– Опять ведь они… Бесчинствуют.

– Инопланетяне? – поинтересовался Аксён.

– Смазчики.

– Плохо смазывают?

Дежурный уставился на топор, Аксён понял, что пора уходить. Топор прихватил с собой.

– Так им и передай, что я глаза выгрызу, – напутствовал дежурный, – так и передай… Я за рубль зеленым стану… Зеленым!

Возвращался медленно, хотелось заблудиться, провалиться, проспать восемьдесят лет. Потом загадал – если пропрыгает на одной ноге восемьдесят раз и не упадет, то она приедет.

Пропрыгал сто семнадцать на правой и девяносто восемь на левой, вспомнил, что какой-то китаец прошагал на руках почти двадцать километров, и решил тоже, хотя бы километр. Зашвырнул вперед топор, установился на руки. Но не получилось даже двадцати метров, свалился на спину.

Долго сидел, рассматривая грязные ладони. Взял топор, выбрал сосну повыше да поздоровее, хотел срубить, чтобы бухнуло, да не получилось – топор соскочил с топорища, усвистел в темноту, Аксён не стал его искать.

Домой. В Ломы то есть.

Тюльку уже увезли. На крыльце сидел Чугун. Пялился в пространство, вокруг сушки рассыпаны.

– Да сам виноват, – непонятно кому говорил Чугун. – Никто его туда не толкал, сам полез. Я ему говорил – не лезь… А, ладно. Ладно, починят его, ничего страшного. А даже если и нет…

Чугун махнул рукой, свалился.

– Ему же лучше. – Чугун выровнялся. – С одной ногой в такие годы… Это же мечта! В армейку не возьмут – жив останется, у нас тут сплошные войны… Будет матери опора!

Чугун рассмеялся.

Появился дядя. С бутербродом. Колбаса, сыр, горчица, даже веточка петрушки.

– А, Иван, – дядя взмахнул бутербродом. – А у нас все в порядке, ты не волнуйся. Славке сделали укол, в больницу забрали. Завтра операция. Ты этого дурака пьяного не слушай, все там в порядке, никакую ногу ему не отпилят, все хорошо… Дня через два сможешь навестить. Я завтра в город собираюсь, могу зайти…

Дядя впился в бутер, откусил сразу половину.

– Я в двенадцать лет с моста свалился, ногу сломал в двух местах, – через бутерброд сказал он. – А мать меня к бабке поволокла, думали, ушиб просто. Бабка меня гладит по ноге, а я ору, гладит, а я ору…

– Отпилят! – влез Чугун. – Точно отпилят, я же вижу. Не в этот раз отпилят, так в другой. Всем отпилят! Все Аксентьевы сдохнут… Ну что ты на меня так уставился, Аксель? Не надо на меня так смотреть, ты тоже там был… Ты – такой же, как я! И Тюлька такой же! Отравить он меня собирался… Щас! Да ты мне вообще не нужен, Аксель! У Тюльки нога заживет, я его с собой возьму! Не тебя! Через месяц будет такой состав – не тушенка твоя вшивая, реальное…

Чугун еще ругался и пытался даже встать для честного боя, но не получалось, валился все на бок, ползал среди сушек.

Дядя пытался его успокоить, но Чугун размахивал руками, орал и пытался пинаться.

Аксён попробовал пройти к себе. Дома воняло кислым, спиртом, какими-то медикаментами, в зале на полу валялся опрокинутый чайник. Мать лежала на диване, рука болталась на полу. Аксён не стал заглядывать в свою комнату, вышел на воздух.

Но и на воздухе воздуха было мало, на крыльце бормотал Чугун, Гиляй гремел свинцовыми болванками, грузил их в тележку, воздуха не хватало.

Он отправился на станцию. Там воздух никогда не застаивался, составы разгоняли его, приносили с собой другой, новый, далекий и чистый. Аксён прошлепал вдоль перрона, остановился возле ларька, посидел на бревне, покурил и подышал поездами. Потом тщательно затушил сигарету, запрыгнул на рельс и пошагал в сторону Неходи.

Аксён бродил вдоль забора с молотком. Забор, вернее, палисад, лежал на земле у сарая, Аксён проверял крепость и в нужных местах подколачивал. Забор давно напрашивался, года два уже, и вот Аксён решил построить. Тюлька всегда спрашивал: почему у нас нет забора, а если вдруг медведи придут? Даже строить пытался, правда, забор получился, как большинство других Тюлькиных произведений – заваливался набок уже сразу, а совсем завалился на третий день.

– Что, брателло, на забор подписался? – спросил Чугун.

Аксён промолчал.

– Ямы-то выкопал?

Хотелось размахнуться, запустить молотком, так, чтобы в лоб. Так, чтобы не поднялся уже.

– Правильно, Аксель. В тебе живет строитель. Знаешь, строители сейчас хорошо зарабатывают, будешь кирпичи где-нибудь в Балашихе складывать. Только ты ничего не заработаешь, ты ведь лошок. Лошок, что уж тут говорить…

Он сидел на крыльце с подержанным лицом, день вчера выдался не самым ромашковым, Чугун страдал вслух:

– Ни фига ты не заработаешь, лохи не зарабатывают… И забор-то толком построить не можешь… Какой забор! Это, видимо, для нашего несчастного Тюльки… Тюлька, Тюлька… Знаешь, Верка уже вовсю бухала, когда его ждала, вот он и кривой такой. Руки разные, ничего не может нормально сделать… Не, руки разные…

• Предыдущая
• 47/53
• Следующая