Бунт в "Зеленой Речке" - Уткин В. - Страница 47

• Предыдущая
• 47/86
• Следующая

Клейн неожиданно вспомнил, где они находятся и что происходит вокруг. Гипноз пустых глаз Эбботта, в которых растворялось сознание Клейна, рассеялся как дым. Где-то все еще кричал раненый. Вместе с тишиной ушли и мысли о Боге: Клейн снова стал зэком с перспективой освобождения и необходимостью пережить бунт.

—Вы правы, — подал голос Эбботт.

—Что? — переспросил Клейн.

—Сейчас не время и здесь не место умирать, — туманно пояснил Генри.

—Рад, что вы со мной согласны, — сказал Клейн. — Мы переждем здесь день-другой, и все будет в порядке. А спать можно по очереди.

—Мы позаботимся друг о друге, — произнес Эбботт.

—Верно, — подтвердил Клейн. — Никто не должен входить сюда.

Закончив эту сентенцию, доктор глянул на равнодушное лицо Эбботта и внезапно ощутил прилив волны отвращения к самому себе. Ага, они позаботятся друг о друге. Во всяком случае, до тех пор, пока перед доктором одна за другой не распахнутся все двери и он не станет свободным, как птичка. У каждого свой путь — Клейн отправится восвояси, а Эбботт вернется в вонючую канализацию и будет заботиться о себе сам. Путы, обвивавшие голени клейновского Бога, затянулись еще туже, врезаясь в призрачную плоть. Возможно, это стыдно, но Клейн-человек хотел только одного — поскорее вырваться из тюряги, пить свежий апельсиновый сок, принимать душ и валяться с Джульеттой Девлин на влажных простынях. Хватит с него боли и страха, как своего, так и чужого. Но даже после тридцати четырех месяцев в этой дыре Клейн не совсем очерствел. Его онемевшим нервным окончаниям следовало онеметь еще больше. Вот когда он выйдет за ворота тюрьмы, он позволит своим нервным клеткам снова разрастись…

А Эбботту и остальным с ним не по пути, верно? Они всегда были людьми иного склада. Клейн вспомнил исследования Девлин в поисках ответа на великий вопрос: кому труднее умирать — нормальному человеку с будущим или бесправному подонку, которому нечего ждать от жизни, кроме двух метров каменистой земли на кладбище „Поттерс Филд“? Все существо Клейна вопило о том, что умирать труднее приличному человеку. Доктор обнаружил, что его страх, клубком свернувшийся где-то в глубине его сознания, развернулся и заполнил все тело, заливая свинцом низ живота, превращая мускулы в жижу, а кровь — в молоко и воду. Глаза Клейна беспокойно перебегали с льющейся сверху воды на каменное лицо Эбботта, а с него на занавеску сортира, который вот-вот понадобится доктору. Сердце то и дело сбивалось с ритма. Волна чудовищного страха поднялась над доктором и на мгновение застыла, готовясь в любую секунду обрушиться, сметая все на своем пути…

Клейну впервые за последние часы пришла в голову простая мысль: на протяжении последующих нескольких часов этому клочку пыльной земли предстояло стать самым беззаконным местом на всей планете. Более того, при этом он будет кишеть людьми, которых можно считать самыми жестокими в истории человечества.

Гребень нависшей над Клейном волны ужаса неустойчиво подрагивал. А может, оставаться в камере было безумием? У него же есть револьвер… Можно потихоньку выскользнуть из блока и вдоль административного крыла прокрасться через двор, пока еще светло. Стоит опуститься темноте, и обстановка изменится к худшему… Клейн почти наяву увидел перед собой распахивающиеся главные ворота, знакомую физиономию Билла Клетуса и почувствовал на руках успокаивающе прохладное прикосновение наручников. Охранники с готовностью примут добровольную капитуляцию, свидетельствующую о его невиновности, и отправят дальше, в тихую провинциальную каталажку в другом графстве — где-нибудь за много километров от „Зеленой Речки“, от Коули и Эгри, от Эбботта и Грауэрхольца, от всех этих воплей, вони и крови… Сейчас самое время. Ночью выходить во двор решится только самоубийца. Пока еще есть шанс.

Клейн встал со стула и, чувствуя, как трясутся колени, ухватился за прутья решетки. Страх не исчезал. Доктор понял, что должен встретить его лицом к лицу: если он поддастся, волна ужаса опрокинет его и, вселив панику, бросит навстречу какому-нибудь жаждащему крови ублюдку, почуявшему трусливую жертву. Волна страха двинулась, и Клейн бросился ей навстречу.

Глубоко дыша, доктор следил за тем, как костяшки его пальцев, сжавших стальные прутья, быстро белеют. Дыши глубже, дурак… Клейн приник к дверной решетке; глаза жгло от пота, изо рта вырывались какие-то нечленораздельные звуки. Дышать… Ноги подкосились, и доктор прислонился к решетке животом и бедрами. Дышать. Глубже. Ниже пояса все будто залило кипящим свинцом. Клейн попытался было определить, не обделался ли он со страху, но так и не смог; даже в столь напряженные мгновения он испытывал мучительный стыд от того, что Эбботт, возможно, унюхает едкую вонь его, Клейна, штанов. Дышать… Теперь задержать дыхание и медленно выпустить из легких воздух: так, при этом считать. Размеренно дышать и считать. До десяти. Загнать страх поглубже… До десяти.

Волна пронеслась над ним и рассеялась в сумерках. Медленно, очень медленно Клейн справился со страхом и стал приходить в себя. Казалось, его тело развалилось на части. Насквозь промокшая от пота рубашка прилипла к телу. Клейна пробрала дрожь, но ноги, похоже, его держали. Отцепившись от решетки, доктор пару раз сжал подрагивавшие мускулы сфинктера, убедившись, что тот не вывалил свой груз. Пока. Но если Клейн не поторопится, то все может случиться.

Доктор с трудом повернулся: Эбботт смотрел на него.

—Вы совсем побелели, — сообщил он.

Клейн понял, что его борьба со страхом, длившаяся, казалось, целую вечность, на самом деле заняла несколько секунд. Он кивнул Эбботту и попросил:

—Присмотрите, пожалуйста, за дверью.

Осторожными, сдержанными шажками он прошел к дальней стенке камеры и отдернул занавеску, отделявшую унитаз. Едва Клейн успел расстегнуть пояс, спустить штаны и присесть, как содержимое его кишечника вырвалось наружу бурной пенящейся струей. Все: и комиссия по освобождению, и Хоббс, и Ницше, и Бог, и мятеж плюс пара метров дерьма — вывалилось в унитаз вонючей кашей, вызывая у Клейна невероятное чувство облегчения. Ей-богу, он услышал пение ангелов! Доктор благодарно застонал и услыхал из-за занавески озабоченный голос Эбботта:

—С вами все нормально, доктор?

Клейн захохотал. Искренне, без удержу, смехом, от которого екало в животе, вдыхая аромат собственных испражнений. Бог был в грязи…

—Все отлично, — отозвался он наконец.

И это было правдой. Если когда-либо он и чувствовал себя лучше, чем здесь, на унитазе, то теперь никак не мог этого припомнить. Мартин Лютер задумал свою протестантскую Реформацию в подобном состоянии; теперь Клейн понимал почему. Оторвав кусок туалетной бумаги, он отер пот с лица. Чудесно!.. Вторым клочком Клейн подтерся и замер, прислушиваясь: кричавший весь вечер человек наконец умолк. Доктор встал, натянул штаны и, спуская воду, по-военному козырнул содержимому унитаза. Теперь он готов ко всему.

По-видимому, очень кстати, поскольку именно в эту минуту Эбботт подал голос:

—Кто-то идет.

Клейн отдернул занавеску и вернулся к Генри; перед полуоткрытыми дверями камеры появился Клод Туссен в обличье Клодины Эгри.

Клейн улыбнулся:

—Ба, да это Роза Сан-Антонио!

В красном шелковом платье в обтяжку; на ногах туфли на высоких каблуках; нет сомнений, что она одевалась в большой спешке, поскольку тонкий шелк платья спереди бугрился, обрисовывая вполне мужские гениталии. Тщательно наложенный недавно макияж сейчас пошел подтеками от пота и слез. Клодина смотрела на Клейна затравленным взглядом широко открытых глаз. Улыбка Клейна завяла.

—Клейн…

Доктор шагнул к ней: пережитый им только что подъем моментально улетучился. Клодина ввалилась в камеру и повисла на шее Клейна.

—Что стряслось? — спросил Клейн, снимая с шеи руки Клодины и стараясь заглянуть ей в лицо.

Клодина в отчаянии уткнулась ему в плечо:

—Это я во всем виновата…

—Успокойся, — произнес Клейн. — И расскажи, что случилось.

• Предыдущая
• 47/86
• Следующая