Ставка на проигрыш (с иллюстрациями) - Черненок Михаил Яковлевич - Страница 36
- Предыдущая
- 36/76
- Следующая
— Какие ж дела привели ко мне?
Бирюков стал рассказывать. Степан Степанович слушал внимательно, иногда задавал уточняющие вопросы. Когда разговор коснулся Сипенятина, старый розыскник задумался, будто припоминая что-то очень давнее, серьезное. Бирюков замолчал, и Стуков с улыбкой спросил:
— Значит, Аркадий тебе свою коллекцию показывал?
— Показывал.
— Это он от меня таким делом увлекся. Попробую кое-что добавить… — Степан Степанович подошел к книжному шкафу. Отыскал там пухлую папку и, перебрав в ней газетные вырезки, протянул одну из них Антону. — Знакомство с Васей Сипенятиным надо начинать с его родословной. Это из «Вечернего Новосибирска». Прочти, Антоша, затем я дополнение сделаю.
Небольшая заметка, опубликованная под рубрикой «Из истории нашего города», называлась «Конец Нахаловки». Антон внимательно стал читать:
«На исходе прошлого века, в ту пору, когда сооружалась станция Обь, которую мы теперь называем Новосибирск-Главный, возник и этот своеобразный район нашего города. Вдоль берега Оби, против станции, лепясь друг к другу, начали расти землянки, мазанки, реже — бревенчатые домишки. Селились в них деповские рабочие, железнодорожники и просто пришлые люди.
Едва на берегу Оби появились первые самовольные застройщики, кабинетные чиновники засыпали их ворохом бумажек с требованием внести арендную плату. Застройщики отмалчивались. Каких только усилий не принимали городские власти, чтобы заставить обитателей самозваного поселка вносить в казну пошлины и налоги! Но ничего сделать не могли с местным отчаянным народом. В сердцах «отцы города» назвали поселок Нахаловкой. Так и на картах его обозначили. Даже на городской карте издания 1935 года еще встречается название «Малая Нахаловка». По старой памяти, разумеется.
Среди обитателей Нахаловки было немало передовых, революционно настроенных рабочих, но, чего греха таить, достаточно было и преступного элемента, от мелких воришек до настоящих бандитов-убийц. Такие большей частью группировались вокруг известного в ту пору «Дарьиного шинка», принадлежавшего некой Дарье Сипенятиной. Самой хозяйки в высшей степени было безразлично, кто и на какие деньги у нее гуляет.
При всем том была Дарья женщиной богомольной. Быть может, молитвами надеялась искупить свои грехи. Но именно религиозность ее и сгубила. Построили на привокзальной площади, которая теперь носит имя Н. Г. Гарина-Михайловского, церковь. Уж тут-то Дарья отвела душеньку! Что ни воскресенье, а то и в будни отбивала поклоны в новой церкви. Находилась эта церковь по другую сторону железнодорожных путей, а переходной мост построен еще не был. Люди перебирались через пути на свой страх и риск под вагонами. Так и Дарья однажды перебиралась. Да зазевалась и отдала богу душу без покаяния, под колесами поезда…»
Дальше в заметке рассказывалось, как изменился теперь район бывшей Нахаловки. Антон дочитал заметку и с интересом спросил Степана Степановича:
— Кем шинкарка Дарья доводилась Васе Сипенятину?
— Бабушкой.
— А родители его кто?
— Отец в Отечественную погиб. Мать, Мария Анисимовна, кстати очень хорошая женщина, сейчас живет у Бугринской рощи, по улице Кожевникова.
— Какую связь имеют уголовные дела Сипенятина с его родословной?
Степан Степанович пригладил свой чубчик.
— С родословной связана последняя судимость Васи. Дело такое было. Один бесящийся с жиру почитатель старины купил на вещевом рынке за две тысячи старую икону с золоченым окладом и драгоценными камешками. Показал ее знающим людям — те определили подделку. Разумеется, «почитатель» обратился в уголовный розыск. Когда наши эксперты стали исследовать икону, обнаружили сведенную обесцвечивающим растворителем надпись: «Собственность Дарьи Сипенятиной…» Антон вдруг вспомнил книжный стеллаж на квартире Деменского, на нем — ряд старинных книг. Среди них — выделяющийся корешок Библии с иллюстрациями Доре и коричневые чернила на титульном листе…
— Степан Степанович, а книги Дарьи Сипенятиной уголовному розыску не попадались? — быстро спросил Антон.
— Нет, Антоша, не попадались. — Стуков чуть помолчал и продолжил: — Обнаружив на иконе такую надпись, мы, разумеется, вышли на своего старого знакомого. Вася, как всегда, стал запираться самым нахальным образом: мало ли, мол, в чьих руках побывали старые бабкины иконы; бабка, дескать, еще до революции померла. Провели опознание. Потерпевший не колеблясь узнал Васю. И тут вдруг произошло невероятное: Вася, изменив своей традиционной привычке, всю вину взял на себя, хотя, по заключению экспертов, подделка не обошлась без опытного художника.
— А что за традиционная привычка у Сипенятина?
— Путать следствие до конца и валить вину на кого угодно.
— Может быть, на этот раз соучастник его запугал?
— Вася сам кого хочешь запугает, — сказал Стуков. — Тут что-то другое…
— Что, Степан Степанович?
— Вероятно, у Сипенятина дальние планы были. В статьях Уголовного кодекса он разбирается досконально. Прикинул — за одну икону большой срок не дадут, а компаньон в будущем пригодится. Поэтому Вася и не стал его выдавать.
Бирюков передал Стукову пожелтевшую фотографию:
— Говорят, вот этот боцман обучал Сипенятина. Хотелось бы направление его «школы» узнать.
Степан Степанович, надев массивные роговые очки, с интересом посмотрел на снимок и, возвращая его Антону, задумчиво заговорил:
— Боцманская «школа» давно отжила. Старые новосибирцы, быть может, еще помнят этого калеку. В первые годы после Отечественной войны он обычно сидел на трамвайной остановке у фабрики «ЦК швейников» и сипло кричал: «Дорогие братья и сестры! Десять-пятнадцать копеек вас не устроят, а для инвалида, пострадавшего за Родину, это целое состояние. Не забудьте, граждане, черноморского боцмана!» И начинал петь:
— Говорят, он на войне не был.
— Да. В тридцать девятом году пьяный попал под трамвай, но об этом знали немногие. К вечеру «боцман» в ближайшей забегаловке напивался так, что сидеть на своей тележке не мог.
— Что ж милиция смотрела сквозь пальцы на его попрошайничество?
— Милиции, Антоша, работы хватало. В ту пору много всякой нечисти под видом инвалидов войны выползло на городские улицы. — Стуков снял очки. — Порядок, конечно, навели, и «боцман» исчез с горизонта. Жил он за Каменкой, рядом с Сипенятиными. Вот под его влияние и попал с малых лет Вася. Подобрал к нему ключик «боцман»: расписывая свои «подвиги» на войне, сочинил легенду, будто видел своими глазами, как Васин отец бросился с гранатой под фашистский танк…
— Выходит, татуировка на груди Сипенятина имеет основу?
— Татуировка — полбеды. Страшнее другое: «боцман», чтобы добыть себе на выпивку, стал приучать закаменских мальчишек к воровству. Многих удалось остановить, но Вася Сипенятин не выправился. Первую судимость получил в пятнадцать лет, попал в воспитательно-трудовую колонию, так все и пошло. — Степан Степанович постучал дужкой очков по папке с газетными вырезками. — Я вот фактики по крупицам собираю. Общественным лектором на наших опорных пунктах числюсь и Васину историю часто упоминаю. «Боцманов», конечно, давным-давно в помине нет, но дельцы и пьяницы, калечащие души подростков, к сожалению, еще не перевелись. — Стуков задумался, повертел очки. Внимательно посмотрев на Антона, спросил: — Говоришь, отпечатки Васиных пальцев имеются на месте происшествия?
— Да, Степан Степанович.
— Не характерно такое преступление для Сипенятина. Вася может украсть, смошенничать, пойти на любую авантюру, но что касается женщин… Не было у него преступлений, связанных с женщинами.
На кухне громко застучал крышкой вскипевший чайник.
Глава IV
На следующий день рано утром следом за Антоном и Голубевым в кабинет вошел высокий мужчина в полосатой рубашке, заправленной в брюки под широкий ремень с латунной пряжкой «Одра». Кудрявые волосы его были взлохмачены, а моложавое лицо казалось усталым.
- Предыдущая
- 36/76
- Следующая
