Семь минут до весны (СИ) - Демина Карина - Страница 58

• Предыдущая
• 58/160
• Следующая

…мама…

…и мраморная гостиная, в которой из мрамора — лишь панели с горельефами, лоза и тернии, тернии и лоза… белый паркет… белые стены… гардины в широкую серебряную полоску… и обивка мебели тоже белая, с серебром…

Мамино платье оттенка фисташки.

…лист бумаги в руках…

…рука дрожит и лист в ней тоже. Письмо? Письма приходили не так уж часто…

— Мама, что-то случилось? — Ийлэ ни разу не видела, чтобы мама плакала. И она, словно стесняясь этих своих слез, несколько поспешно смахнула их.

Письмо сложила.

Убрала в конверт.

— Ничего, дорогая, — рассеянная улыбка, которая фальшива, и мама сама понимает это.

— Случилось.

Ийлэ знает. Чувствует.

— Это из-за письма, да? Оно тебя расстроило?

Мама кивает.

И слезы катятся по щекам. Она уже не пытается их скрыть, а Ийлэ делает единственное, на что способна: обнимает ее, гладит по спине, убеждая:

— Все будет хорошо.

— Конечно, дорогая… — дрожащий голос. — Твой дядя… написал… мама… твоя бабушка… умерла…

Странно.

Комната, залитая светом, такая белая и чистая, звонкая, прозрачная даже… запах сирени… и бабушка умерла… бабушку Ийлэ никогда не видела, но знает, что та есть.

Была.

— Все… все хорошо… — мама судорожно выдохнула. — Это… это просто нервы…

…то письмо, куда оно подевалось?

И почему мама не надела траур? Почему вовсе сделала вид, что не было письма? Притворялась, а папа верил притворству… разве не должны были они отправиться на похороны?

…а дядя, тот, о котором мама упомянула. Ийлэ никогда не видела его, никого из родственников матери, как и из родичей отца, будто бы их вовсе не было, этих родичей.

Почему?

Вопросы… папа точно знал… и мама… а ей не сказали. И теперь Ийлэ остается гадать. Впрочем, в ее сне можно и гадать… а можно вспомнить.

Например, зиму.

И каток, который каждый год устраивали на городской площади.

Заборчик. Красные ленты. И торговые палатки, где продавали, что горячий шоколад, что булочки, что печеные яблоки, которые заворачивали в хрустящую бумагу. Горячие вафли с кленовым сиропом и сахарные рожки…

…папа плохо держится на коньках, а потому на лед выходит редко. Он стоит, опираясь на ограду, наблюдает за мамой с улыбкой… она красива.

Кружится.

Так легко кружится… Ийлэ рядом с мамой чувствует себя отвратительно неуклюжей. О нет, она вовсе не завидует, она просто…

…восхищается.

— Ийлэ, ты слишком серьезна, — мама раскраснелась, и румянец ей к лицу. Ей все к лицу, и само это лицо тонкое, одухотворенное…

…отец вырезал бюст из мрамора… небольшая статуэтка, с ладонь всего…

…и еще была камея из слоновой кости…

…и та миниатюра в медальоне с секретом…

Он любил ее.

А Ийлэ любила их обоих. И во сне она позволяет себе оттолкнуться от бортика. Она едет, вытянув руки, желая одного — успеть, пока мама не исчезнет…

…коснуться.

…обнять.

…сказать, как ей тяжело… или нет, нельзя ее огорчать… лучше сказать другое, что Ийлэ очень по ним скучает, что помнит и будет помнить всегда, что…

— Я тебя так люблю, мамочка, — Ийлэ обняла ее, зарываясь лицом в длинный мех полушубка.

— И я тебя…

— Я… я скучаю…

— Ничего… боль пройдет…

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, — мама вытирает слезы Ийлэ, которых быть не должно, Ийлэ ведь не хотела ее огорчать, и отца. Он вдруг оказался рядом, обнял и ее, и маму. — Боль всегда проходит… со временем…

От отца пахнет свежей землей.

Дождем.

Неправильный тревожащий запах, и Ийлэ хватает его за руки.

— Папа, не уходи… пожалуйста, не уходи…

— Прости, — он касается виска холодными губами. — Ийлэ, послушай…

— Не уходи…

Она только и может, что повторять это, она хочет остаться во сне навсегда, и ей плевать, что сон — это лишь сон. И каток опустел, он вовсе выглядит ненастоящим, театральной декорацией…

…был в доме театр… Ийлэ играла. И еще Тира, Мирра тоже… и наверное, они во сне тоже вернутся, Ийлэ даже не станет Мирру дразнить… она не хотела делать больно.

…и с Альфредом так получилось потому… потому что он готов был предать, не важно кого…

— Тише, девочка моя, — отец проводит ладонью по щеке, оставляя на ней земляной след. — Все будет хорошо… ты сильная, ты справишься.

— Я не хочу…

— Ийлэ, послушай, пожалуйста… дом живой… ты ведь помнишь, что он живой?

— Конечно.

— Не дай ему умереть…

Он все-таки ушел.

А потом и мама, она до последнего смотрела, улыбалась виноватой улыбкой, точно просила у Ийлэ прощения… но за что?

— Пожалуйста, — Ийлэ произнесла это одними губами.

Не помогло.

Сон исчез, оставив горький привкус соли на языке… и все-таки плакала, во сне, но плакала. От слез не становится легче, это ложь… и вообще, Ийлэ разучилась плакать, ей так думалось. А выходит, что нет. И она терла, терла глаза, пока не растерла докрасна… стало только хуже.

Дом живой?

Живой.

Только лучше бы выжили они, а не дом… все ведь ушли, отец остался…

Пол холодный. И холод этот забрал остатки сна. Замечательно. Ийлэ такие сны ни к чему. Она сильная? Справится? Справляется.

И она даже знает, что делать.

Ну, помимо того, что просто с кровати встать. Хотя и это уже достижение. Добраться до ванной комнаты… пять шагов, опираясь на обледеневший подоконник. Нат еще не появлялся, и хорошо, ей не хотелось бы, чтобы Нат видел ее заплаканной.

Он не будет смеяться. И спрашивать, в чем дело, не станет. Посмотрит с жалостью, но Ийлэ не готова принять от него жалость.

С каждым шагом становилось легче. Слабость отступала. Голова немного кружилась, но… сколько Ийлэ провела в постели? Неделю? Две? В ванной комнате Ийлэ потрогала ногой ледяной пол. Окно и вовсе льдом затянуло.

Что творится с домом?

Райдо болен, Нат… Нат закрыл дом. Точно.

Опасается людей?

Холодная вода унесла остатки сна, вернув былую ясность мышления, во всяком случае, Ийлэ на это очень надеялась. Она склонилась к крану и хватала воду губами, пытаясь утолить жажду. Пила долго, пока вода не подступила к горлу.

Умыться.

Переодеться… не во что. Рубашка на Ийлэ потом пропиталась, и вообще несвежая. В шкафу должна быть сменная. Сейчас Ийлэ отдохнет и доберется до шкафа, пусть маленькая, но цель.

В комнате был Нат.

Он уже скормил камину очередную порцию дров, и теперь просто сидел, баюкая малышку.

— Ты встала, — отметил он очевидное. — Это хорошо… Райдо тоже встал и еще вчера.

Нат вздохнул и признался:

— Замаялся я с вами…

— Извини.

Это было неискреннее извинение, поскольку виноватой себя Ийлэ не ощущала.

— Ничего, — Нат склонил головы. — Вы же встали… ты тут есть будешь… или с ним? Он о тебе беспокоится.

Мило со стороны Райдо, но… почему бы и нет? Ийлэ нужно поговорить с ним и желательно поскорее.

Альва выглядела отвратительно.

Райдо подозревал, что и сам на покойника похож, но она… бледная до полупрозрачности, с острыми скулами, с глазами запавшими, под которыми залегли глубокие тени.

Стоит, шатается.

Смотрит искоса, так и не смея заглянуть в глаза же.

— Садись, — Райдо указал на кресло. — Нат, принеси подушек, а то же свалится… и это, если тебе плохо…

— Хорошо.

Упрямая.

И в кресло забирается, подушечки, которых Нат притащил с полдюжины, под локти рассовывает. Ерзает. Смотрит исподлобья, с неодобрением.

— И сам садись. Нат готовил, у него, конечно, достоинств множество, но готовка в их число не входит, поэтому ешь осторожно.

Нат хмыкнул.

И сам потянулся к вяленому мясу.

Шлепнув его по пальцам, Райдо велел:

— Вилку возьми… совсем тут без меня одичал. И нож… вот так, вилкой и ножом…

— …роем мы могилу себе, — мрачно завершил фразу Нат.

— Я хотел сказать, что пользуются воспитанные люди…

— Я нелюдь.

— И нелюди тоже. Будь воспитанной нелюдью.

Нат на это ничего не ответил, но остаток обеда он провел, вооружившись ножом и вилкой, причем, резал на маленькие кусочки даже серый влажный хлеб, который и жевался-то с трудом.

• Предыдущая
• 58/160
• Следующая