Лунная радуга. Чердак Вселенной. Акванавты - Павлов Сергей Иванович - Страница 52

• Предыдущая
• 52/197
• Следующая

Он продвигался вперед чутко и осторожно, как зверь на охоте. Болевые сигнализаторы еще ни разу не проявили себя, и это его слегка беспокоило. Тем более что дно ложбины, в которую он спустился, было наклонным и вело куда–то все ниже и ниже. Ложбина вполне могла оказаться одной из тех ям, которых здесь так боялись. Ввел поправку — стал забирать левее. К продолговатым буграм. Левее и выше. Внезапно боль в голове заставила резко присесть. Он вскрикнул, судорожно изогнулся и, обхватив руками шлем (огромный пузырь, как ему показалось), скатился в ложбину.

Боль отпустила. В ушах бесновался голос Джобера — просил, требовал, умолял. “Какого дьявола вам от меня надо, Джобер?!” За время вдруг наступившей паузы он успел вскочить, осмотреться. Пылающая пурпуром цепочка ярких звезд шла вдоль косогора и обрывалась недалеко от подножия бугра. А под ногами уже успела скопиться кроваво–красная “лужица” мерно “капающих” из рюкзака рейд–вешек. “Вы живы?!” — прозвучал в наушниках несколько запоздалый не то возглас, не то вопрос, и ему показалось, что говорит кто–то другой, не Джобер. “Кто говорит?” — “Первый помощник командира группы Данилов”. — “Привет, Данилов. А куда подевался Джобер?” — “Никуда он не подевался. Расшвыривает здесь фармацевтические ящики в поисках чего–нибудь успокаивающего”. — “Великое Внеземелье! Ну, оступился я, вскрикнул, умолк. Не буду же я ругаться на весь эфир через спутник связи! Ладно, не отвлекайте меня. Занят”. Он посмотрел на спутник связи, выключил клапан рейд–рюкзака и подался на Косогор: убрать этот отрезок пунктира — для безопасности тех, Кто пришлепает следом…

Смутное убеждение, что там, у подножия продолговатого Утра, где кончался красный пунктир, затаилось опасное Нечто, вызывало непонятную скованность мысли, и чем ближе он туда подступал, собирая рейд–вешки, тем плотнее его окутывал страх. Страх был унизительно примитивен — где–то на уровне инстинктивного страха у того до. вольно распространенного типа людей, которым трудно бывает заставить себя подойти к самому краю обрыва… Последние метры он полз, обливаясь потом, на четвереньках и буквально выковыривал из грунта неудобно–тонкие диски. Голова набухала тошнотворной болью, и он чувствовал, как у него начинают дрожать колени и руки; в глазах поплыли пурпурные пятна двух последних рейд–вешек. Он потянулся к ним… и, оглушив себя собственным криком, резко отпрянул, упал на спину и, перевернувшись через горб рюкзака, увидел ослепительно голубую дугу и покатился куда–то, и рядом катились камни…

Его привел в чувство голос Джобера. В голове стоял шум, но боли не было. Он лежал на дне ложбины, еще ниже того места, где в прошлый раз образовалась красная “лужица”, все вокруг было спокойно. “Черт!..” — пробормотал он и сел. Голос командира группы взвился фальцетом: “Нортон, возвращайтесь немедленно!!! Долго вы будете издеваться над нами, паршивец вы этакий!” Разжав крепко стиснутый кулак в металлизированной перчатке, он убедился, что собранных дисков, к счастью, не выронил. Тихо сказал: “Пошел вон, Джобер. Где там менее впечатлительный первый помощник?” — “Нортон, я слушаю вас. Но вы должны извинить командира. Чем был вызван ваш чудовищный крик?” — “Вдохновением. Это был мой боевой клич”. Он выбросил диски, отряхнул с перчаток пыль. “Послушайте, Данилов… А кто вам сказал, что здесь опасны именно ямы, а не, скажем, бугры? Вроде того, на котором остановился тягач?” — “Это утверждали очевидцы катастроф. Двух убитых меркуриологов тоже нашли в яме. Впрочем, да… они, конечно, могли и скатиться…” — “В том–то и дело. Как раз сейчас я нахожусь в одной из таких ям — метрах в тридцати пяти прямо по курсу, которым шел вездеход, — и превосходно в ней себя чувствую. Зато левее, взгляните на карту, тянутся три продолговатых бугра, и… похоже, они налиты энергией под самую пробку. Во всяком случае, первый из них определенно. Неподалеку от его подножия валяются две “шальные” рейд–вешки, но даже туда я не советую подходить. Буквально в нескольких сантиметрах от того места я наблюдал дугообразный электроразряд. По–видимому, в таких местах достаточно слегка потревожить грунт, чтобы нарушить там электростатическое равновесие. Подчеркиваю: вполне безопасен только путь, отмеченный рейд–пунктиром нормальной или повышенной плотности, “шальные” вешки не в счет”. — “Понял, Нортон, спасибо. Но… простите… О вашем чутье ходят легенды. Как это вам удается?” — “Это детали, Данилов, которыми вы абсолютно спокойно можете пренебречь. У меня все. Маршрут продолжаю”. — “Погодите, Нортон! Мы получили “вердикт” из штаба отряда. Касается вас…” — “Джобер чертовски оперативен. Ладно, давайте мне текст”. — “Здесь всего одна фраза: “Эксперту штаба отряда “Меркьюри рейнджере” Д. Нортону предоставить возможность действовать так, как он сочтет нужным. Начальник экспертной группы Е. Гаранин”. И… больше ничего”. — “Этого достаточно. Спасибо, Данилов. До связи”.

Во время беседы с первым помощником, обходя бугры и придерживаясь низин, он успел перебраться из одной ложбины в другую и оставить за спиной новые десятки метров рейд–пунктира. Теперь, полагаясь на болевые сигнализаторы в голове, он шел вперед гораздо бодрее — почти уверовал в то, что он и есть тот самый “комплексный блок разведочной аппаратуры спецназначения”, которого так недоставало группе. “Автономно действующий образец, оснащенный манипуляторами”. Но скоро пришлось столкнуться с неприятным открытием: он стал хуже видеть. Нет, правильнее сказать, стал видеть иначе. Сперва ему показалось, будто все вокруг окутала фосфорически–голубоватая дымка. Что–то вроде легкой светоносной завесы, довольно прозрачной, но со своими законами оптического преломления: детали рельефа, особенно ближние, так причудливо искажались от малейшего поворота головы, что сплошь и рядом трудно было понять, какие же они на самом деле — вогнутые, плоские или выпуклые. Присмотревшись, он понял: иллюзию дымчатого марева создавало плавное колыхание сети или, лучше сказать, системы струящихся во всех направлениях тончайших, как паутина, волокон таинственно невесомой и едва уловимой зрительным ощущением слабо люминесцирующей субстанции… Он долго разглядывал новый облик ландшафта. Узлами паутинообразной “сети” были бугры — у их подножий она достигала наибольшей концентрации, а в низинах почти не просматривалась. Подозрение, что именно бугры насыщены энергией, перешло в уверенность. С одной стороны, это как будто упрощало задачу маршрута, но с другой — искажение близких деталей рельефа сильно ее Усложняло. Попадались места, где он с трудом различал даже то, что было под ногами…

За двенадцать часов он сумел одолеть не больше восьми километров. Несколько раз мучился болью в “электрических тупиках”, когда забредал в слишком узкие промежутки между буграми, возвращался и снова искал безопасные “коридоры”, оставляя рейд–пунктир только там, где боли не чувствовал. На восьмом километре пережил поучительно неприятный момент: прыгнув через какую–то ерундовую трещину, сослепу угодил в кучу камней, и они покатились лавиной, которая вызвала слабое сотрясение грунта, а сотрясение, в свою очередь, вызвало на ближайшем бугре вспышку такого мощного электроразряда, что минуту глаза не видели ничего, кроме сумятицы радужных пятен. Едва эти пятна растаяли, он увидел себя в окружении шаровых молний, и пришлось проявить спортивную резвость, чтобы итог игры с опасными шариками в “кто кого перегонит” был в его пользу. Потом он нашел просторную чашеобразную яму и долго в ней отдыхал. Электричеством здесь и не пахло, глазам ничего не мешало, но голова болела. Голова у него разболелась просто от голода и усталости, дальше идти с такой головой не было смысла. Яма была идеально круглая и очень большая (метеоритного, видимо, происхождения), он добросовестно ее обследовал и вызвал катер…

Итогами его работы специалисты группы “Мангуст” остались довольны. Рейд–пунктир позволил им беспрепятственно протащить на этот участок массу всевозможной аппаратуры и в конце концов получить точную информацию об электрических свойствах всего Плоскогорья. Коварным буграм зачем–то присвоили его имя: куполовидные бугры стали называть “нортонами”, продолговатые — “нортвенами”, и каждый бугор Плоскогорья получил свой номер, словно это был уже планетный инвентарь. Встреч с “мангустадорами” он избегал, потому что при этом всегда было много тягостных сантиментов, и спецы разного профиля по–разному пытались ему объяснить “энергетический механизм” Плоскогорья. Восхищались, какие замечательные конденсаторы эти нортвены и какая у них уникальная кристаллическая структура, поясняли, как они накапливают энергию в вечернее время меркурианских суток, и как разряжаются утром, и как сложно участвуют в этом все виды излучений Солнца и плазмы его Короны и даже слабая атмосфера Меркурия, насыщенная атомами испарившихся металлов; а кое–кто из спецов делился мыслями о проектах унификации даровой энергии в промышленных целях, считая, что созданные самой природой “планетарные электростанции” гораздо совершеннее построенных людьми гелио–энергетических комплексов. Он не сомневался, что все это важно в научно–технической перспективе, но это было уже не его дело. В то время он искренне полагал, что это его уже не касается. Ему вполне доставало других забот. И он совершенно рассвирепел, когда узнал, что Плоскогорье убило еще трех человек. Год спустя администрация вновь объявила территорию Плоскогорья и два других участка подобного типа “зонами утренней, дневной и ночной недоступности”, распорядилась законсервировать рудник “Нежданный”, срочно эвакуировала людей и запретила там все методы разведки, кроме дистанционно–технических. Крутой поворот в отношениях к Плоскогорью он воспринял довольно–таки равнодушно. Но когда узнал о причине спешно принятых мер, по–настоящему испугался. Данные статистики космического сектора здравоохранения свидетельствовали: у большинства разведчиков Плоскогорья рождались мертвые дети. Первое подозрение пало на какие–то малоизученные комбинации электрочастот, но это уже детали. Такого отчаянного испуга, как тогда, он ни разу в жизни не испытывал. До сих пор ощущение этого сидит в нем ледяной занозой…

• Предыдущая
• 52/197
• Следующая