Люди в погонах - Рыбин Анатолий Гаврилович - Страница 74

• Предыдущая
• 74/105
• Следующая

— Одной тебе лучше. Выходи прямо на дорогу, и полный вперед. В своем отечестве бояться некого.

Уже с крыльца Дуся бросила:

— Счастливого пути, Миша! Скорей приезжай!

Соболь зевнул, послушал, как зашелестели по снегу ее частые шаги, закрыл дверь. Пройдя в кухню, он выпил из-под крана два стакана воды и вытер ладонью губы.

Григорий выбрался на лыжах из поросшей мелким кустарником балки, воткнул приклад двустволки в рыхлый снег и облегченно вздохнул. Отцовская меховая куртка и ватные шаровары, надетые по настоянию матери, связывали тело, мешали движениям. Сняв рукавицы и расстегнув воротник, он сложил рупором ладони:

— Эге-ге-е!

Не успело смолкнуть эхо в студеной безветренной дали, как послышался ответный голос:

— Ага-га-а!

И метрах в трехстах на холмике появился Мельников с ружьем за плечами. Косые лучи клонившегося к горизонту солнца хорошо освещали его рослую фигуру. Огнисто-рыжая лиса, убитая им часа полтора назад у омета, покачивалась возле пояса.

Григорий видел, как Мельников целился в нее на большом расстоянии, и очень волновался: «Не промахнулся бы». Но выстрел оказался точным. Лиса подпрыгнула и вытянулась на снегу. Григорий стиснул кулаки от восторга.

Подполковник уже съехал вниз и шел теперь с сугроба на сугроб ровным неторопливым шагом. Приблизившись к Григорию, опросил:

— Привал, что ли?

Уселись прямо на снегу, закурили. Убитая лиса лежала возле ног. Открытый глаз ее, как живой, смотрел на Григория. Красноватыми блестками отливали спина и длинный пушистый хвост.

— Хороша? — спросил Мельников, с удовольствием затягиваясь папиросой. — Могу подарить.

— Да нет, зачем же, — запротестовал Григорий. — Вы убили и вдруг...

— Ничего, — улыбнулся Мельников. — Принесете домой, родителям покажете, а я куда ее дену?.. Был бы сын Володька здесь, тогда бы другое дело. Он у меня сутками возле фазанов просиживал... Ну, чего раздумываете? Берите и пристегивайте к поясу.

— Спасибо. — Григорий поднял, лису за переднюю лапу, долго любовался ее огнистым отливом.

— А насчет артиллерийских расчетов, — сказал вдруг Мельников, как бы продолжая начатый разговор, — смелее беритесь. У вас есть ценные мысли. Статья может получиться. Любой военный журнал возьмет.

Григорий опустил лису на снег, сдвинул на затылок шапку, задумался. Это верно, что мысли есть, а вот посоветоваться не с каждым можно. Таких душевных людей, как Сергей Иванович, не всегда найдешь. Раза три ведь и встречались-то, а уже друзья. Вот если бы можно было перебраться на службу сюда, в дивизию... Он попытался завести об этом разговор. Не дослушав его, Мельников сказал:

— Не вижу смысла в таком стремлении.

Григорий умолк.

— Я серьезно говорю, — продолжал Мельников, пуская кверху колечки папиросного дыма. — Служите вы в линейной части. На учениях бываете. Недостатка в практических опытах у вас нет. Ну и пишите... Я не знаю, может, другие какие соображения имеются... — Подполковник бросил в снег окурок и медленно потер озябшие пальцы. — Тогда просите отца, чтобы с комдивом поговорил. Проблема, по-моему, разрешимая.

Младший Жогин ничего не ответил. Он смотрел куда-то вдаль и щурился от солнца. Лицо у него было такое же, как у отца, большое, суровое, даже с чуть заметной одутловатостью. Только взгляд был иной: глубокий, задумчивый.

Солнце все больше клонилось к западу. От кустов по снегу вытягивались тени. Над головами пролетели куропатки. Григорий схватился за ружье. Куропатки сели недалеко за балкой. Охотники переглянулись и, поняв друг друга без слов, проворно встали на лыжи.

Вечером, когда Мельников вернулся с охоты, к нему пришел Григоренко.

Играли в шахматы. Между партиями пили горячий кофе.

Около двенадцати Григоренко звонко стукнул фигурой по доске и сказал с сожалением:

— Опять не вспомнил, где мы с вами встречались.

Мельников улыбнулся. Он хотел высказать свою прежнюю мысль, что, может, и не было никогда такой встречи, но промолчал. Потом, уже в прихожей, помогая гостю одеться, сказал:

— Оно ведь и немудрено забыть, Петр Сергеевич. Столько за войну людей прошло перед глазами... Бывало, в бою с человеком целые сутки лежишь рядом, не поднимая головы. Последней крошкой хлеба делишься, как с родным братом, потом расстанешься и фамилию даже забудешь.

— В том-то и дело, — покачал головой Григоренко. — А может, человек тот от верной смерти спас тебя. Было же так?

— Было, конечно, — согласился Мельников. — Мне самому пришлось как-то выручать товарищей. Вызвал комбат и спрашивает: «Видишь трубу на высотке?» Говорю: «Вижу». Оказывается, возле той самой трубы, в глубине обороны противника, уже несколько суток выдерживала осаду горстка наших бойцов. И вот получил я приказ пробиться к ним с наступлением темноты.

— Ну и как, пробились? — нетерпеливо опросил Григоренко.

— Пробились, правда, с большим трудом.

— А где это было?.. Не у Желтой речки?

— Совершенно точно.

— В печах кирпичного завода?

— Правильно, в печах. А вы разве...

Григоренко не дал Мельникову закончить фразу, стиснул его в своих объятиях, ткнулся усами в щеку. Оторвавшись, долго вглядывался в его лицо.

— Вы меня из фляги тогда поили? — продолжал он допытываться. — Моченый сухарь в рот совали?..

Взволнованный, Мельников не находил слов для ответа.

— Чего молчите, Сергей Иванович? Забыли, что ли?.. Давайте бумагу и карандаш!

Прямо в шинели и шапке Григоренко подошел к столу, принялся чертить, поясняя:

— Вот излучина Желтой речки. Помните? Чуть левее — переправа. От нее идут две дороги: одна к хутору Первомайскому, другая к кирпичному заводу. Между ними овраг этакий вроде полумесяца.

— А в том овраге родник, — оживленно вставил Мельников. — Из белокаменного грота ручеек бежит по ступенькам. Верно?

— Верно, — сказал Григоренко и вывел карандашом небольшой кружок. — Вот здесь, у родника, и дали мы гитлеровцам последний бой перед отходом к кирпичному заводу. А потом уже началась вся эта история в печах. Ночью десант автоматчиков на танках обошел нас и взял в кольцо. Положение такое, что на небо не вскочишь, в земле не скроешься. Пришлось круговую оборону занимать.

— А пробиваться не пытались?

— Как не пытались! В первую же ночь план такой осуществить хотели. Подобрались почти к самым окопам противника. Но ракеты все дело испортили. Штук пять повисло над головами. И такой огонь открыли немцы, что пришлось поворачивать оглобли. Зря только трех солдат потеряли.

Григоренко выпрямился и, глубоко вздохнув, снял шапку. Помолчав немного, сказал:

— Вообще эта наша вылазка чуть не закончилась катастрофой. Хорошо, пулеметчик Ястребов не растерялся. Вы, Сергей Иванович, наверно, помните его. Такой долговязый, беловолосый.

— С перевязанной ногой, кажется? — спросил Мельников.

— Ну да. Оставил я его у печей на всякий случай. Посиди, говорю, пока мы коридор пробьем для выхода. А если какая неудача, прикрой с тыла.

— Когда мы вышли вот сюда, — Григоренко снова склонился над бумагой и вывел жирную стрелку от завода на юг, — гитлеровцы разгадали наш план и решили захватить завод. Понимаете, что это значит? Тут-то Ястребов и хватил их пулеметным веничком. Почти целую роту под стукалов монастырь отправил.

Рассказывая, Григоренко хмурил брови, взволнованно постукивал карандашом по бумаге. Казалось, он заново переживал все то, что довелось ему испытать в те суровые дни фашистского нашествия. Мельников внимательно слушал и все время смотрел в усатое лицо Петра Сергеевича, словно только что познакомился с этим человеком.

— Так вот, — продолжал Григоренко, — просидели мы почти пять суток без воды и пищи. Дождевые капли в каски собирали. Иной раз по глотку достанется, а иной и того не было. Уже ноги подкашиваться стали от слабости. В глазах желтые круги появились. Но лежа умирать не хотелось. Решили дать врагу последний бой. Приготовились, простились друг с другом. И тут в сумерках загремела вдруг канонада. Послушали мы, послушали: наша!.. Только не могли понять, как это русские пушки в тылу у противника оказались.

• Предыдущая
• 74/105
• Следующая