Люди в погонах - Рыбин Анатолий Гаврилович - Страница 64
- Предыдущая
- 64/105
- Следующая
— Не помню. Да теперь это и не имеет значения.
Мельников возмутился:
— Как же не имеет? Человек-то на гауптвахту попал.
Крайнов промолчал, поглядывая куда-то вниз.
— Плохая у вас память, — продолжал Мельников. — Может, о последнем происшествии хоть откровенно расскажете? Почему о девушке не доложили?
— Как же я мог доложить о том, чего не знаю?
Мельников посмотрел Крайнову прямо в глаза:
— Напрасно вы нас наивными считаете. Если Груздева будем судить, вам тоже не поздоровится.
Опять воцарилось молчание. Степшин не вытерпел, поднялся и прошел к двери.
— Я все-таки покурю, — сказал он, разминая в пальцах папиросу.
Мельников подумал: «Волнуется человек».
Григоренко все это время сидел молча. Он только медленно поворачивался то в одну, то в другую сторону, внимательно всматриваясь в лица выступающих. Когда почти все высказались, а поведение Крайнова осталось неизменным, он вдруг вскинул голову и попросил слова:
— По-моему, всем ясно, — заговорил он мягким негромким баском, — ясно, что падение Груздева произошло из-за нетребовательности коммуниста Крайнова. Крайнов скрыл происшествие и тем самым открыл путь к новому проступку. Именно такие выводы, мне кажется, и должно сделать бюро.
— Я не согласен, — повысил голос Крайнов. — Это неправильно. К тому же бюро не может, не имеет права...
— Что ж, — сказал Григоренко, не теряя спокойствия. — Обсудим ваше поведение на бюро полковой парторганизации. А если нужно будет, поставим вопрос перед партийной комиссией.
Крайнов снова хотел возразить, но только махнул рукой и еще больше нахмурился.
Когда участники заседания стали расходиться, появился Жогин. Ответив на приветствия офицеров, спросил сдержанно:
— Что у вас тут за совет?
— Бюро состоялось, — ответил Мельников.
— По какому поводу?
Комбат почувствовал неловкость, посмотрел на Григоренко. Тот понял его и стал объяснять сам.
— Повод очень серьезный, товарищ полковник. Придется разговор вести большой.
— А ну-ка, расскажите. — Жогин отвернул полу шинели, чтобы не помять, и присел на стул. Григоренко, Мельников и Нечаев тоже сели. Слушая замполита, полковник заметно нервничал. Желтоватое лицо его багровело. Бросив недоверчивый взгляд на комбата, он вдруг ударил ладонью по колену:
— Ясно!
Встал, заходил торопливо по комнате. Остановившись перед Мельниковым, повторил:
— Все ясно. Вы хотите замазать свои грехи с облавой. Выгораживаетесь. Черните все прошлое, чтобы выглядеть чистым. Очень красиво! — Прошел еще раз по комнате и снова повернулся к Мельникову: — Вторые стрельбы получаются. Ну нет, на этот раз ваш номер не пройдет. Сами облаву организовали, сами отвечать будете.
— Да дело тут не в облаве, а в системе воспитания, — попытался объяснить Григоренко.
Жогин остановил его:
— Вы мне свои лекции не читайте. Я все прекрасно понимаю. Не Крайнова, а Мельникова обсуждать надо. Вот так!
Он резко повернулся, и вышел из комнаты. Григоренко еще с, минуту постоял на месте, задумчиво посматривая куда-то в сторону. Потом, словно забыв о Жогине, сказал спокойно:
— Ну, значит, ставим на бюро полковой парторганизации.
На улицу вышли втроем. Постояли, посмотрели на яркие звезды, распрощались. Мельников шагал домой медленно, пытаясь совладать с тревожными мыслями: «Как все это получилось... Действительно, можно подумать, что я специально копаюсь в прошлом батальона. Полковник так и сказал: «Вторые стрельбы получаются». Хорошо еще, что начали разговор с Крайновым на бюро, а не в административном порядке. Иначе быть бы не такому грому. А впрочем, гром еще может грянуть. Жогин не успокоится. Я, кажется, начинаю понимать его характер».
Размышляя, Мельников не заметил, как подошел к дому. Остановившись у крыльца, посмотрел в сторону реки. Под яркими звездами верхушки деревьев сверкали, будто хрустальные. Из-за реки донесся длинный басовитый гудок паровоза. Потом невидимой волной накатился и постепенно пропал дробный шум пассажирского поезда. «Кажется, на Москву», — подумал Мельников тоскливо. И голову заполнили мысли о семье. Он зашел в дом, разделся и вынул из кармана зеленый конверт с письмом Наташи.
Это письмо Мельников получил перед заседанием бюро. Наташа впервые не упрекала мужа за переезд в степную глухомань, не жаловалась на свою судьбу. Она писала:
«Милый Сережа, здравствуй. Ужасно скучаю. Кажется, пошла бы пешком в эту самую приуральскую степь, чтобы повидаться с тобой. Не знаю, сколько еще будем в разлуке. Это мучительно. В то же время хочу подольше побыть в Москве. Странно, да? Не удивляйся. Рассуди сам. Ведь я нахожусь в центре медицинской науки. У самых ее родников. И вдруг... Пойми, дорогой, мне хочется знать все. Я сейчас, как губка, впитываю в себя каждую новую научную мысль. Стараюсь не пропустить ничего. Профессор Федотов относится ко мне с удивительным вниманием. О детях не волнуйся. Здоровы. Володя вчера принес пятерку по письму. Старая болезнь молчит. Ах, Сережа, как досадно, что мы врозь. Я так устала от всего. Отдохну только с тобой. Да, как у тебя дела с редакцией журнала? Почему об этом не сообщаешь мне? Надеюсь, что все будет хорошо. Начальник академии, вероятно, в редколлегии очень влиятельный человек. Пиши ему чаще».
Прочитав письмо дважды, Мельников сказал вслух:
— Эх ты, девчонка, девчонка!
Он положил письмо на стол, снял не торопясь китель и пошел к кровати.
5
В выходной день Мельников проснулся, как всегда, ровно в семь. Натянув сапоги, проделал несколько энергичных гимнастических упражнений, затем сбросил нательную рубаху и выбежал на улицу. Растирать тело снегом давно стало его привычкой.
На улице было еще темно. За ночь все вокруг покрылось свежей порошей. Сергей хватал снег пригоршнями, жадно прижимал его к горячему телу, громко покрякивал. Снег на теле таял мгновенно, будто на разогретой плите, и тонкими струйками сбегал с плеч, рук, подбородка.
Распалив докрасна грудь и спину, Мельников зашел в дом, умылся и тщательно растер кожу мохнатым полотенцем. Затем, наскоро позавтракав и выпив из термоса стакан чаю, уселся за стол. Прежде чем сосредоточиться над рукописью, придвинул к себе газету с окаймленной красным карандашом заметкой из-за рубежа «По следам «Ноева ковчега». Другой бы, может, не обратил на нее особого внимания или недоуменно пожал плечами: вот, мол, чудаки господа империалисты. Делать им нечего, что ли? Но Мельников прочитал заметку еще раз. Повернулся к висевшей на стене карте и долго смотрел на горы Араратские, где, по религиозным преданиям, остановился якобы этот самый ковчег старца Ноя после всемирного потопа. Горы были на турецкой территории и подступали почти вплотную к границе Советской Армении. «Вот это как раз и нужно искателям в поповских мантиях, — подумал Мельников. — Местечко для новой военной базы подыскивают. Атомные ракеты поудобнее разместить стараются. А маскировка-то какая — «Ноев ковчег». На простачков рассчитывают».
Больше всего возмущало Мельникова то, что эта подозрительная возня с военными базами усилилась в связи с советскими предложениями о разоружении и запрещении атомного оружия. «Какая великолепная иллюстрация истинных намерений некоторых западных политиков.
Взяв карандаш с циркулем, Сергей тщательно промерил расстояния от Большого Арарата до пограничной реки Аракс и дальше до гор, которые господствуют над Араратом. Сделал пометки, покачал головой: «Неужели господа атомные короли думают, что запугают нас этими базами? Ну нет, у нас нервы крепкие».
Он отодвинул газету, раскрыл одну из зеленых тетрадей, стал вчитываться в последние записи о наступательных действиях подразделения. Потом взял цветные карандаши и чистый лист бумаги. На нем начали появляться извилистые зубчатые линии, овалы, круги и дуги с жирными стрелками, ромбы, квадраты, треугольники, флажки. Для несведущего человека все это — лес темный, а для Мельникова — воображаемое поле боя: траншеи, окопы, танки, артиллерия. И вот среди множества знаков легло на бумагу круглое фиолетовое пятно — эпицентр ядерного взрыва. Как быть дальше? Нужно преодолеть участок, зараженный радиоактивной пылью. Карандаш снова забегал по бумаге, перенося знаки с одного места на другое.
- Предыдущая
- 64/105
- Следующая
