Люди в погонах - Рыбин Анатолий Гаврилович - Страница 60

• Предыдущая
• 60/105
• Следующая

«Значит, отвоевали силы небесные», — решил Нечаев, повернувшись на спину, и сразу вспомнил о Груздеве. В голове сплелись в один узел и разговор со старичком в домике Чигиринского сельсовета, и беседа с его черноглазой внучкой, которая очень ласково называла Груздева Митей, и мучительная мысль о том, что уход ефрейтора с занятий в село уже не первый.

Вместе с тем Нечаев чувствовал, что происшествие с Груздевым таит в себе еще что-то важное, и в этом важном ему хотелось тщательно разобраться.

Он спустил ноги с кровати, поймал ими на полу тапочки и подошел к окну. В небольшом просвете на замороженном стекле был виден кусок улицы. Все казалось пустынным. На месте дороги горбатились высокие наносы. У соседнего дома сугроб доставал чуть не до крыши.

Любуясь сугробом, Нечаев продолжал, однако, думать о Груздеве. У него постепенно возник план беседы с ним. «Поговорю сегодня же. Пойду на гауптвахту и там поговорю спокойно, как товарищ с товарищем. Нужно расположить человека, добиться откровенности».

Рассвет медленно входил в комнату. Растекаясь по стенам и полу, он метил синеватыми пятнами кровать, стол с книгами, тумбочку, накрытую бумагой.

Нечаев поглядел на бумагу и вдруг вспомнил свой переезд из гостиницы в эту маленькую комнату. Был август. Выходной день. Двое солдат помогали ему заносить вещи, подсказывали, как лучше их расставить.

Последней принесли тумбочку, обыкновенную солдатскую тумбочку, взятую на время из гарнизонного склада. Поставили ее возле кровати. С улицы в раскрытые двери заглянула соседка Ольга Борисовна, весело сказала: «С новосельем вас, товарищ капитан». Он ответил «спасибо» и попросил ее окинуть женским оком обстановку. Она зашла в комнату и сразу начала распоряжаться: «Кровать подвиньте вот к этой стенке. Стол вот сюда переставьте. А тумбочку... тумбочку надо накрыть. Обождите, у меня есть кое-что». Сходила домой, принесла большой лист голубой бумаги, быстро примерила его, пригладила, и тумбочка приняла совсем другой вид. «Ну вот», — сказала Ольга Борисовна и, посмотрев на Нечаева, улыбнулась.

С тех пор прошло более четырех месяцев. Бумага на тумбочке давно уже выцвела. Однако заменять ее Нечаев не собирался. Ему приятно было смотреть на этот скромный подарок и думать об Ольге Борисовне.

Однажды, возвращаясь вместе с ней из клуба, он сказал, переборов неловкость: «А ваша бумага все лежит у меня на тумбочке». Спутница посмотрела на него чуть растерянными глазами, тихо заметила: «Какой вы бережливый». Потом попрощалась и ушла...

Сейчас, ожидая, пока рассвет заполнит всю комнату, Нечаев подумал: «Неужели она не догадалась тогда, почему я сказал ей о бумаге?» Он шумно вздохнул и посмотрел на часы. Идти в батальон было рано, в столовую — тоже. А бездействие томило. Тихо, чтобы не потревожить соседей, он отыскал в коридорчике деревянную лопату и вышел на улицу. Свежие сугробы лежали у крыльца, как заснувшие белые медведи. Прежде чем прикоснуться к ним лопатой, Нечаев постоял с минуту на крыльце, полюбовался мастерством лихого степняка, вволю погулявшего над спящим городком, потом принялся за работу.

Сначала он прорыл дорожку до середины улицы. Воткнув лопату в снег, посмотрел назад. Получилась настоящая траншея. Нечаев присел на корточки. Края траншеи были вровень с его плечами. «Вот поднасыпал. Еще бы сутки побушевал — и укрыл с головой».

Немного отдохнув, он стал прокладывать вторую дорожку, теперь уже от крыльца к соседнему дому, где живет Ольга Борисовна. Делал он это с необычной торопливостью, время от времени поглядывая на ее окно. Ему хотелось расчистить снег до того, как проснется молодая хозяйка. Он уже представил себе: откроется дверь, выйдет Ольга Борисовна на крыльцо и удивленно всплеснет руками. Она, конечно, догадается, кто это сделал. Догадавшись, что-то подумает. А что?

Проделав дорожку до самого крыльца, Нечаев вскинул на плечо лопату, но уйти не успел, Ольга Борисовна открыла дверь.

— Товарищ капитан!.. Что вы придумали? Ведь столько труда. Зачем?

— Просто так, — растерянно сказал Нечаев, — расчистил, и все. Если не нравится, извините.

Ольга Борисовна улыбнулась.

— Ну, спасибо.

— Пожалуйста.

Он повернулся и зашагал к своему крыльцу, в душе ругая себя за нелепую выдумку: «Постарался, называется, снежок расчистил, а она «товарищ капитан». Будто нет у меня имени. Эх, Ольга, Ольга. Холодный ты человек». И долго потом не мог успокоиться...

Во второй половине дня, освободившись от неотложных дел в батальоне, Нечаев отправился к Груздеву. Низенький домишко с грозным названием «гауптвахта» стоял у самой реки. Издали он был похож на обыкновенную сельскую постройку. Но стоило подойти поближе — и впечатление менялось. Домишко окружала колючая проволока, а у проходной будки стоял часовой в тулупе.

Когда Нечаев подошел поближе, часовой тряхнул автоматом, повелительно крикнул:

— Стой!

Затем он тронул пальцем сигнальную кнопку на стенке будки и вызвал коменданта. Рослый офицер, переговорив с Нечаевым, завел его в крошечную комнату, предназначенную для свиданий. Минут через пять туда же вошел Груздев, без ремня, хмурый и неловкий. Вошел и остановился, уставив отчужденный взгляд в угол.

— Садитесь, — тихо сказал Нечаев. Ефрейтор будто не слышал, продолжал смотреть в сторону. Лицо его заметно осунулось, стало серым, злым.

— Садитесь, Груздев, — повторил капитан. — Переборите вы свою обиду. Сил, что ли, не хватает?

Ефрейтор тяжело вздохнул, медленно опустился на табурет.

Нечаев кивнул ему:

— Ну вот. А то, знаете, как-то неловко даже видеть вас таким... Будто никогда в трудной обстановке не бывали. Ведь это не так, я знаю...

Капитан говорил и все время следил за лицом ефрейтора. Оно казалось каменным. Только высохшие губы изредка шевелились, да на виске чуть повыше глаза часто вздрагивало крошечное коричневое пятнышко, похожее на родинку. Нечаев никогда раньше не замечал этого пятнышка, не замечал, вероятно, потому, что не присматривался к Груздеву так пристально, как сейчас.

Ему на мгновение припомнился тот вечер после стрельб, когда ефрейтор неожиданно лег на койку и заявил, что болен. Почти полчаса просидел с ним тогда Нечаев, но так и не понял, действительно человек заболел или притворился. Это воспоминание встревожило его. Сразу возник вопрос: удастся сегодня расположить Груздева к откровенности или нет? Нечаев подумал и, не отрывая взгляда от коричневого пятнышка, спросил:

— Вы недовольны, что я пришел?

Ефрейтор продолжал молчать.

— Странно, Груздев. Вы же не робкий школьник, а солдат. Откуда у вас эта хандра? — Нечаев снял шапку, расстегнул шинель и сел поудобнее на табурете. — Скажите, вы помните последние окружные стрелковые состязания?

— А что? — удивился неожиданному вопросу ефрейтор и посмотрел на капитана.

— Я хочу знать, помните или нет?

Груздев неловко качнул головой:

— Как же не помнить?

— И я помню, — сказал, Нечаев. — Очень радовался тогда вашим успехам. Расцеловал вас при всех солдатах. И вдруг... — Он развел руками. — Такая нелепость. Непонятно.

— Где же тут понять? — медленно и глуховато произнес Груздев. — Был чемпион, а теперь арестант. За колючую проволоку определили. На работу под автоматом водят. Да что толковать? Меня, товарищ капитан, с детства судьба не жалует. У немцев за проволокой сидел...

Губы его вдруг задергались, брови поползли вниз, и весь он как-то сжался, будто пружина, громко и прерывисто засопел. Потом опустил голову и заплакал. Нечаев, сначала растерялся. Но тут же, взяв себя в руки, сказал серьезным тоном:

— Слабость это, Груздев. К тому же непростительная. Я ведь тоже круглым сиротой остался. В детском доме рос. Выходит, и мне надо слезы лить: пожалейте, дескать, сделайте снисхождение.

Ефрейтор вскинул голову и долго в упор смотрел на Нечаева, словно не узнавал его. Потом достал из кармана платок и стал вытирать лицо.

— Извините, товарищ капитан. Я не о том. У меня, знаете.... Ну, как бы сказать...

• Предыдущая
• 60/105
• Следующая