Люди в погонах - Рыбин Анатолий Гаврилович - Страница 54

• Предыдущая
• 54/105
• Следующая

— Оно понятно. Сам в артиллерии служил. Давно, правда, до революции. Раз на позицию выехали, а мороз под сорок. Лошади от инея белые. У нас руки что кочерыжки и дух захватывает. А батарейный кричит: «К бою». Эх и дела! Как вспомнишь, мурашки по коже бегают... Ну, а вы-то что, проездом али как?

— Проездом, папаша.

— Понятно. А я думал, по случаю солдата. Тут ноне целая делегация приезжала.

— Какая делегация? — спросил Нечаев. Старичок ухмыльнулся:

— Смешно получилось. Приехали с доктором. Вроде как помощь оказывать. А солдат сидит целехонький да молоко попивает. Оно и понятно, куда ему в такой мороз одному идти. Сам знаю, как в поле-то бывает. До сих пор ту самую позицию помню. Кричат нам тогда: прицел, мол, такой-то, трубка такая-то. А тут разве до этого? Дрожим так, что зуб на зуб не попадает. Вдруг, смотрим, сам генерал появился. Подошел и говорит: «Проверить, куда орудие наведено». Батарейный посмотрел и отвечает: «Прямо в халупу, ваше благородие». Это мы, значит, на целых сорок градусов лишний поворот дали. Эх, тут и началось. Нас, конечно, под ружье, батарейному арест.

— Сразу, наверно, жарко стало, — засмеялся Нечаев и как бы между прочим спросил: — А этот солдат, которого сегодня искали, он у кого же сидел-то?

— У меня.

— Здесь, в сельсовете, что ли?

— Зачем здесь? Дома. Он с моей внучкой Татьяной дружит.

— Давно?

— Как сказать? Бывал у нас и раньше.

— Когда, не вспомните?

Старичок насторожился. Прищурившись, он пристально поглядел на капитана, спросил:

— А вы почему так интересуетесь?

— Да просто...

— Э-э-э нет... я понимаю, — встревожился старичок. — Вы, похоже, не проездом, а тоже к солдату касательство имеете?

Нечаев улыбнулся.

— Вот видите, как нехорошо получается, — продолжал старичок. — Я все начистоту выкладываю, а вы, можно сказать, с замыслом.

— Да нет у меня никакого замысла, — начал было оправдываться Нечаев. Но старичок обиженно махнул рукой, присел поближе к печке и стал пошевеливать железной палкой горящие дрова.

Джабаев тем временем сходил к машине, выпустил воду из радиатора и, вернувшись, устроился спать на широкой лавке. Лег он по-походному, не раздеваясь, только расстегнул полушубок у ворота и положил под голову рукавицы. Старичок принес откуда-то стопку газет и положил ему вместо подушки. А когда снова подошел к печке, Нечаев сказал дружеским тоном:

— Зря вы на меня сердитесь, папаша.

— Как сказать, — снова оживился тот. — Вы, командиры, народ строгий. Чуть солдат оступится — сразу ему наказание.

— А вы своих детей разве не наказывали?

— Детей-то? Бывало. Но это статья особая.

— Почему же особая? Все для воспитания.

— Э-э-э, я знаю!.. Вот, скажем, вы командир...

— Нет, я политработник, — сказал Нечаев.

— Ну, это другое дело, — вздохнул старичок, и голос его сделался мягче. — Политработники, может, душевнее. Они солдата лучше понимают. У меня один сынок, Митя, тоже по политической части, на корабле в Балтике плавает. Был я в гостях у него в прошлом году. Прямо, знаете, на палубу пригласил и матросам по всем правилам представил: любите, говорит, и жалуйте старого солдата Ивана Тимофеевича Брагина. Все, конечно, руки подали, махорочкой угощать начали. Словом, гостеприимство полное. А вот другой сынок, Федя, что командиром в ракетной артиллерии служит, этот не такой душевный. Просил я его, просил дивизион показать, так и не уважил. Нельзя, говорит, посторонним лицам в нашу часть заходить. А какой же я, разобраться, посторонний? Родной отец ведь! И так я на него, признаюсь, разобиделся, что полгода писем не писал. Пусть знает...

Нечаев удивился:

— Твердый у вас характер, Иван Тимофеевич.

— А как же иначе? — Старичок снял ватник, поправил тоненький ремешок на рубахе и, опустив на колени жилистые руки, добавил: — Человек без характера, что птица без крыльев, на вершок единый не поднимется.

Он помолчал немного, потом опять заговорил о своей, поездке на Балтику, о том, как водили его моряки по кораблю, показывали машины, орудия и как он, вернувшись в село, рассказывал обо всем этом колхозникам. Нечаев слушал внимательно. Это ободряло Ивана Тимофеевича, делало его еще более общительным. Нечаев, слушая, ожидал, что вот-вот снова зайдет разговор о Груздеве, не вытерпел, спросил:

— Может, все же расскажете о нашем солдате-то, Иван Тимофеевич? Человек вы понимающий, да и характер у вас не такой, чтобы скрывать.

— Что верно, то верно, — согласился старичок, — скрытничать не умею. Только вот рассказать-то не смогу. Не помню, когда в точности приходил он. Татьяна все знает. А ее дома нет. Уехала ноне к родне в Максимовку.

— Далеко это? — спросил Нечаев.

— Нет, недалеко. Верст десять всего.

— Ну что ж, утром на машине подъехать можно.

— Вряд ли на машине проедете, — усомнился Иван Тимофеевич. — У нас тут на санях-то не проберешься. Овраг на овраге, и снег по оглоблю. А еще, скажу я вам, девчонку пугать не нужно. Поняли?

— Понимаю. Но как же быть?

Старичок задумался, поскреб ногтями за ухом.

— Вот что, милый человек, придет утром председатель, попросим у него лошадь. Аккурат мне тоже в Максимовке побывать нужно. За денек, может, и обернемся.

— Спасибо, Иван Тимофеевич, — сказал Нечаев.

— Да чего там, — махнул рукой старичок. — Нужно — значит, нужно. Только вы уж того — солдата в обиду не давайте. Хороший он парень, ей-богу. Поручительство хоть сейчас дать могу.

Нечаев долго смотрел на старичка, не зная, что ему ответить. Тот, видно, понял это и, многозначительно крякнув, сказал:

— Ну ладно, спать будем, что ли?

Павлов уехал из полка во второй половине следующего дня. Проводив его, Жогин решил серьезно взяться за воспитание людей. «Хватит либеральничать, — рассуждал он. — Этак можно потерять все, что достигнуто».

Проходя штабным коридором в свой кабинет, полковник приказал дежурному позвать Григоренко.

— Он в клубе семинар проводит, — доложил тот, вытянувшись.

— Ах, да, — вспомнил Жогин и остановился в раздумье. Потом резко повернулся и пошел к клубу. На улице было морозно, дул ветер. Местами снежок вихрился, хлестал по лицу, забирался под воротник шинели. Хромовые сапоги Жогина скользили, и поэтому собственное тело казалось ему небывало грузным, неловким. Проходя мимо кустарников, утонувших в сугробах, он свернул с дороги и, не изменяя старой привычке, выломал небольшой тоненький прутик. С прутиком полковник всегда чувствовал себя устойчивее.

Семинар руководителей политическими занятиями проходил в читальном зале библиотеки. Жогин вошел сюда не раздеваясь, только снял папаху. Офицеры встали. Григоренко доложил о теме занятий. Полковник обвел присутствующих суровым взглядом, кивнул головой, чтобы садились.

— Заседаем, — сказал он, играя хлыстиком. — Философствуем, а в полку дисциплина падает. Вместо учебы на волков ходим, людей теряем. Очень красиво получается!

Он помолчал, положил папаху перед собой, резко вскинул голову.

— Вы понимаете, что происходит? Уже сам замкомандующего приезжает к нам разбираться в происшествиях. А мы высокие материи преподаем солдату, ходим возле него, как возле красной девицы. — Жогин поднял папаху и чуть пристукнул ею по столу. — Кончать надо с поблажками. Нельзя, чтобы отдельные лица позорили нас перед всем округом. Недопустимо.

Воспользовавшись небольшой паузой Жогина, Григоренко сказал тихо:

— У нас, товарищ полковник, разговор уже был об этом.

— Разговор, — пренебрежительно бросил Жогин. — В том-то и беда, что разговорчиками занимаемся да шарады загадываем. А того не хотим понять, что дисциплину разговорчиками не наладишь. Тут нужна твердость. — Пробежав глазами по лицам офицеров, спросил вдруг: — Старший лейтенант Крайнов здесь?

— Здесь, — послышался ответ, и длинная, чуть сутуловатая фигура выросла над головами сидящих. Жогин окинул офицера недружелюбным взглядом и сразу повысил голос: — Почему ваш солдат дезертировал с занятий?

• Предыдущая
• 54/105
• Следующая