Сказки среди бела дня - Ягдфельд Григорий Борисович - Страница 14

• Предыдущая
• 14/38
• Следующая

Удивлённый Федя выбежал во двор и увидел белого кота, который шёл по забору. Кот вдруг посмотрел на Фёдю, будто хотел что-то сказать. Но раздумал и пошёл дальше.

В углу двора счастливый Ромашкин протирал замшей новенькую «Чайку» возле гаража из дюралюминия.

— Прокатить? — спросил Ромашкин.

— Здорово нарисовано. — Федя по-хозяйски похлопал машину по радиатору.

— Что?

— Хорошо я нарисовал?!

— Кто нарисовал? Что нарисовал? — засмеялся Ромашкин. — Я её купил! Я получил премию за отличную работу. И как раз подошла моя очередь на машину — один миллион четыреста пятьдесят тысяч седьмая.

— Но вас же уволили! — вскричал Федя.

— Кого уволили? Ты что? Варфоломей, облей Федю!

Федя уныло поплёлся к клумбам. Там на скамейке сидела бабушка Лида, а тётя Липа ей говорила:

— Это ещё что, вязать во сне! Я сейчас пасьянс раскладывала. Гадала для Сени, какая будет погода. Вышла на кухню крышку с кастрюли снять. Прихожу назад — карт нет.

Федя посмотрел на тётю Липу, ущипнул себя и вдруг увидел два дерева, те, что он нарисовал с Мишкой. Он осторожно пощупал кору — настоящие. Но рядом с ними чернела какая-то яма. В это время в ворота въехал грузовик. Из его кузова торчала большая липа.

— Третья, и последняя! — крикнул шофёр Варфоломею. — Принимай!

И они начали выгружать дерево с огромными узловатыми корнями, облепленными землёй.

— Федька! — раздался голос Мишки.

— Мишка! — закричал Федя. — Знаешь, я волшебной кистью уничтожил проклятую резинку!

— Какой волшебной кистью? — спросил Мишка.

— Ну, которой мы рисовали гараж, дождик...

— Ты что... спишь? — спросил Мишка.

Федя посмотрел на товарища, силясь понять, что всё-таки было и чего не было.

— Я тебя искал... — сказал Мишка. — Идём к управдому. Он даст нам гвозди — будем вешать флаги!

Мальчики выбежали на улицу, которую украшали к празднику. Они прошли мимо парадного подъезда. И опять увидели маленькую пятерню — оказывается, её никто не стирал, и она совсем засохла, и теперь можно было быть совершенно уверенным, что она останется так до Первого мая на тот год, когда Феде будет уже не семь лет, а восемь.

Есть ли на свете что-нибудь лучше утра 31 декабря! Когда всё впереди: и новогодняя ёлка, горящая разноцветными огнями, и подарки, которые тебя уже ждут, но ты не знаешь какие, и новогодние пироги впереди — румяные, пышные, выпеченные из самой белой муки, купленной в городе Ярославле по сорок шесть копеек за килограмм!

Ты просыпаешься в ещё не убранной к празднику деревенской избе, где против печи в зеркале — тусклом, с увядшими цветами за рамой — танцуют ржаво-красные языки пламени и из квашни, фыркая, всё в пузырях, лезет тесто, а мать летает по избе, то скребёт ложкой по дну кастрюли, то грохочет кочергой в русской печи, то в ступке сахар толчёт, то держит над огнём ощипанного гуся, поворачивая его так, что кожа гуся дымится, потрескивая, и всё это значит, что праздник приближается с каждым мгновением…

Как раз в такое утро, в такой избе и начались удивительные события, о которых мы расскажем. Они случились в деревне Неверково с учеником третьего класса Митей Коньковым.

Утро было как утро. Митя проснулся в своей постели, открыл один глаз, лежал и думал — вставать или не вставать, когда кто-то постучал в окошко.

Митя вскочил и в одной рубашке подбежал к окну, покрытому ледяными узорами, багровыми от солнца. Ничего не было видно, только снежные цветы на стекле. Положив голову на подоконник, Митя заглянул в оттаявший мутный уголок стекла и увидел улицу, снег и ребят своего класса.

Схватив шубейку, Митя стрелой бросился к двери. Но мать успела его перехватить:

— Ты куда?

Заскулив, Митя опять подбежал к окну и посмотрел в глазок: катают снежных баб! Не попадая в штанины и рукава, Митя стремглав стал одеваться. Нахлобучив ушанку, он кинулся к двери.

Держа в одной руке кочергу, мать снова ловко схватила его:

— А мыться?

Митя знал, — маму не переспоришь. В отчаянии он стащил шубу. Минуты полторы, не спуская глаз с матери, он гремел умывальником, делая вид, что моется. И, вытерев сухое лицо, опять бросился к шубе.

— А молоко? — неумолимо спросила мать и налила из крынки в гранёный стакан тёплое молоко с пухлой коричневой пенкой.

Митя тяжело вздохнул, уселся на скамью, двумя пальцами вытащил пенку, бросил котёнку. Мальчик медленно пил и дышал в стакан. Взгляд его упал на календарь: остались два последних листочка! Отставив стакан, Митя подбежал к календарю, оторвал вчерашний день, прочёл на последнем листочке:

Вот тут-то Митя и вспомнил про часы! Про свои новенькие часы с нарисованными стрелками, которые показывали без пяти двенадцать! Их мама вчера купила ему в городе на базаре, и они пролежали всю ночь под подушкой. Митя подбежал к кровати, вытащил их, потом впрыгнул в валенки. Мать обмотала его длинным шарфом, завязала сзади узлом. И Митя выбежал из избы.

Снег хрустел и искрился под ногами. Над избами качались столбы дыма, всюду жарили и пекли. Тускло блестел серебристый плюш инея на бревенчатых стенах изб. А снег вокруг ещё не успели протоптать, он был пушист и толст.

Мальчишки катали баб. В кармане у Мити гремело: это прыгали его заветные сокровища в железной коробке от монпансье. Митя пробежал мимо колодца, который весь обледенел, покрылся сосульками и ледяными уступами.

— Гляньте, что мне мамка купила!

Прыгая на одной ноге, Митя начал хвастливо вертеть часики.

Вредный мальчишка Сашка Тимошкин взял часики и приложил к уху:

— Без пяти двенадцать? Немножко спешат!

Мальчики покатились со смеху.

— Отдавай, — сказал Митя и вырвал часы.

— Чего ржёте? — сказал Тимошкин голосом дяди Андрея, председателя сельсовета. — Эти часы ничего. Эти часы два раза в сутки показывают правильное время.

И все опять: «Ха-ха-ха…» Митя тяжело дышал от негодования.

— Много ты понимаешь, — сказал он и надел часы на руку. — Знаешь, какие это часы?

— Знаем, знаем! — закричали мальчишки. — Раз твои, — значит самые главные! Главнее нет!

И все начали смеяться так, что на деревне залаяли собаки. Митя был один против всех. Губы его дрожали, в глазах стояли слезы. Неожиданно для себя он сказал:

— Если эти часы остановить, — остановятся все часы на свете!

Ребята притихли, даже Тимошкин такого не ожидал.

— Остановятся? Как остановятся?!

— А вот так!..

Митя уже не мог удержаться, его понесло.

— …Все будильники остановятся, и все ходики, и школьные часы!

С состраданием посмотрев на Митю, Тимошкин покрутил пальцем около лба.

— И на башнях встанут часы?

— И на башнях, — заносчиво сказал Митя.

От вранья у него загорелись уши, и он взялся катать свою снежную бабу.

• Предыдущая
• 14/38
• Следующая