Путь на Грумант - Бадигин Константин Сергеевич - Страница 34

• Предыдущая
• 34/58
• Следующая

«Беспокоится, видно, крестный: не сказал я ему, куда собрался».

— Лови! — закричал Ваня, бросив на берег ременный конец, и Федор, легко перебирая ремень сильными руками, вытащил лодку на береговой песок.

Ваня бросился к хмурому Федору и, глотая слова, стал рассказывать свои приключения.

Федор молчал, слушая его рассказ. Он не одобрял поступка мальчика, нарушившего запрет отца. Непослушание старшему — большая вина. Это знал и Ваня и решил задобрить крестного.

— Вот тебе, Федор, ларчик, — заглядывая в глаза, тихо произнес он.

Федор внимательно осмотрел маточку, светильник и, сам искусный мастер, особенно долго любовался затейливой резьбой на старинкой шкатулке.

— Хорошая работа и древняя. Ларчик, Ваня, не будем открывать, Алексея подождем, — сказал он.

Рассказал мальчик и о странном поведении моржа, катавшегося по берегу, и про птиц, что-то клевавших там, где возился морж.

— Это, Ваня, морские клопы его кусали, большие, как жуки, ростом-то. Никто моржу в Студеном море не страшен, а клопа он боится. А на берегу любит морж лежать потому, что там клоп его меньше ест. А птицы клопами лакомятся. Другой раз прямо из шкуры их таскают. От птиц моржу только польза.

Перед сном Федор сказал мальчику:

— По-настоящему бы, Ванюха, за ослушание тебя вицей отодрать надо. От души говорю… Разве что простит отец, помилует за находки.

Федор попал не в бровь, а в глаз. Ваня и сам все время думал о встрече с отцом, но, не желая признаваться в этом даже Федору, ничего не ответил и нарочно громко захрапел.

Только через два дня возвратились Алексей со Степаном. Они принесли на плечах свою добычу — по две оленьих туши.

— Новое пастбище нашли. Оленей много и недалеко совсем, вот только через ту гору перевалить, — довольный сказывал Химков.

Улучив момент, когда отец, сытно поев, был в отличном расположении духа, Ваня повинился в самовольной отлучке.

— Ишь ты, неслух! — Жалко розог нету, не растут на острове, а то бы…

Алексей побранил сына, но только для виду, в глазах у него загорелись лукавые огоньки; он, видимо, был доволен мальчиком. За маточку поблагодарил и бережно поставил драгоценный прибор на полочку у своей койки.

— Ну, показывай ларчик свой, посмотрим, чем еще удивить нас собрался.

Вскрыв ящик лезвием топора, Алексей вынул оттуда кусок синего шелка, сильно поблекшего от времени, на котором были изображены какие-то святые. В одном углу золотом был вышит диковинный зверь, а под ним написано славянской вязью: «Господин Великий Новаград».

— Да это, братцы, стяг новгородский, видишь, с правой стороны древко было. Вот и следы остались, раньше-то древко всегда с правой стороны бывало.

Все залюбовались тонкой работой, расписное шелковое знамя, как скатерть, закрыло стол. Это было большое полотнище, срезанное сбоку, углом, аршин пяти в длину и шириной в два аршина.

— Думаю я, стяг этот из самого Новгорода привезен. Вышивать новгородцы мастера были, — сказал Алексей, разглаживая толстый шелк знамени.

— Значит, верно старики сказывают, что наши поморяне со спокон веков на Грумант плавали, — обратился к Химкову Федор. — Ведь вот еще Великий Новгород салом, да шкурами, да моржовой костью с заморскими странами торговал. Охотники наши в Студеном море для него промышляли. Трудами дедов и прадедов наших богатым и сильным Новгород стал.

— А я, Алексей, слыхал, — перебил Шарапов, — дед Никифор сказывал, — знаешь Никифора-то, мезенский наш? — дацкий король на Грумант собрался ехать — это при Грозном царе было, — да дорога ему неведома оказалась. Так он письмо написал, чтобы нашего промышленника Павла Никитина сыскали. Наслышан был король-то, что Никитин на Грумант, почитай, каждый год плавал, все места там знал…

— А вот Амос Корнилов прошлую зиму в Петербурге у Михаилы Васильича гостил, и Ломоносов ему карты аглицкие да немецкие показывал. Там Грумант-то наш Шпицбергеном прозывается. Сказывал Амос, будто галанский корабельщик Баренц один раз Грумант издали увидел да Шпицбергеном прозвал, и с тех пор так его называть стали.

— Ну-к что ж, знатный, видать, галанец-то был, потому и остров звать стали, как он приказал, — вмешался Степан. — Русские-то наши все простые мужики, разве их послушают короли да князья!

— И еще Амос сказывал: мало писали поморяне книг о плаваньях-то своих, — продолжал Алексей. — Иноземцы, те все подробно описывали да еще и врак полный короб прибавляли. Ежели бы им такие плаванья, как наши деды ходили, вовек бы в песнях не напелись и в колокола не назвонились.

— А может, русские книг потому не писали, что не считали за диковинку на Грумант ходить, — не то спрашивал, не то отпевал Федор. — Справляли поморяне свою работу, обычное дело — и все. Тут и писать нечего. А иноземцам в Студеном море редко бывать приходилось, вот и писали. Да и бумаги в те времена мало было. Чертежи, и те, случалось, на березовой коре рисовали.

— Правильно говорите, братцы, — удовлетворенно сказал Алексей. — Русские ни в каком деле иноземцам не уступят, а наипаче в кораблеплавании во льдах грумаланских. Нет мореходов таких, чтобы с нашими поморами в один ряд пошли, оттого и иноземцы отказаться не могут. Слушайте дале: видал еще Амос у Михаилы Васильича карты римские або францужанские. Море-то наше Студеное там Московским морем названо — русским то есть. Тут уж, видно, францужанам отступиться некуда было…

Горячо обсуждали поморы свои плавания. Вспоминали своих предков, древних русских мореходов, делали предположения, как могла попасть сюда, на остров, лодья с новгородским флагом и когда она погибла.

Наговорившись вдосталь, снова обратились к ларчику. Вынули с пригоршню монет, поглядели на деньги Великого Новгорода, чеканные, со зверями да воинами в латах.

— А это что? — Ваня вынул из ларчика большой сверток бересты и кусок пергамента.

Алексей развернул пергамент и долго его рассматривал. По листу тянулась извилистая линия с большим числом надписей и пометок.

— Да ведь это Грумант наш тут нарисован… и путь лодьи этой…

Мореходы склонились над пергаментом, изучая старинную карту Груманта.

— Вот берег Большого Беруна, ишь, сколь северно лодья-то забралась. А вот и Малый Берун — наш остров. Вот остров, у которого лодья погибла, — твой Моржовый остров, Ваня. Хорошо чертеж сделан, по тем временам лучше и нельзя было.

Химков отложил в сторону карту и стал разбирать записки на кусках березовой коры.

— Братцы, да ведь записи эти кормщик Тимофей Старостин вел… вот тут указано. Слыхали, может, род Старостиных древний, многим известный. Да сколь их тут! — воскликнул Алексей, перебирая согнутые полоски березовой коры, густо исцарапанные угловатой скорописью. — Как свободнее будет — займемся, почитаем.

— Отец, посмотри, вот еще бумага… Печать какая большая на ней поставлена и год… — мальчик как будто споткнулся и, пораженный, произнес несколько неуверенно: — Тысяча четыреста шестьдесят восьмой год!

Алексей распрямил большой свиток и долго мучился, стараясь понять текст: многие буквы выцвели, расплылись. Трудно было уловить смысл в старинных витиеватых фразах. Наконец он поднял голову:

— Ну и ну! Нашел ты, Ваня, грамоту посадницы новгородской боярыни Марфы Борецкой. Прописан в ней приказ сыновьям Антону да Феликсу… Осмотреть-де должны сыновья поморскую землю от Колы и до самых Холмогор. И Грумант-остров осмотреть им было велено… На промыслы разбойные, на добычу морского зверя, значит, посадница книги приказные завести велела. Все становища в эту книгу записать. Шкуры, сало да кость моржовую велела Марфа без остатка купцам новгородским продавать. Да еще писано в грамоте про рыбу великую — кита. Хотела, видно, посадница китовый промысел на Груманте завести… Тут много еще написано, только разобрать не можно… Да вот еще: в поход велела две лодьи снарядить, каждому сыну свою лодью иметь. Сыновья, ежели что, помогу друг другу оказывать должны…

• Предыдущая
• 34/58
• Следующая