На затонувшем корабле - Бадигин Константин Сергеевич - Страница 19
- Предыдущая
- 19/91
- Следующая
Через час лодка всплыла на перископную глубину. Длинная огненная полоса заката лежала по краю моря. Красноватыми бликами взблескивали волны. Ночная тень своим краем коснулась земли, но ещё не закрыла её. Полукруглый на карте мыс выглядел ковригой ржаного хлеба.
Старший лейтенант Арсеньев оторвался от перископа и протёр глаза: ему мерещились какие-то огоньки и тёмные силуэты кораблей, но он тут же убеждался в ошибке.
Наступила ночь. Отвинтив крышку люка, Арсеньев с биноклем поднялся на мостик. Погода изменилась, небо заволокло тучами, стояли непроглядная темень и глухая тишина. Опять в голову лезли посторонние мысли. Посторонние?! Арсеньев вспомнил дочку Наташеньку и жену, они ждали его в старом деревянном домике на берегу Соломбалки. Как быстро идёт время!.. Два года назад Арсеньев закончил курсы подводников и был назначен на Балтику помощником командира субмарины. Он прошёл хорошую школу: лодка потопила много вражеских кораблей, но и сама не раз побывала в тяжелейших положениях. «Смерть в упор», — говорили о своих походах матросы, возвратившись на базу.
В это плавание старший лейтенант Арсеньев пошёл командиром подводной лодки. Казалось, он должен был думать о кораблях противника, о том, как он их будет торпедировать, прикидывать всякие там углы атаки, выходить на залповый пеленг. Но о всем этом думалось раньше, а сейчас, когда наступает решающий миг, в голове совсем другое. Идут и идут мысли о далёком, он и не гонит их. Перед трудным, опасным делом, когда томится душа, простые думы помогают обрести покой и твёрдость.
Арсеньев родился в Архангельске. Мать умерла рано, он не помнил её, отец ходил по морям боцманом и подолгу не бывал дома. Маленький Серёжа жил с бабушкой в Мезени, на самом берегу Студёного моря. Марфа Фоминична, простая деревенская женщина, воспитывала внука в строгих правилах. В её доме никто не лгал и не лукавил. Мальчик рос правдивым и честным… Вспомнилась крепкая мезенская зима. Мужики ходили на зверобойный промысел в лодках с полозьями. Брали с собой харчи, дровишки, оружие и мучились во льдах иной раз месяцами. Отцы Сережиных друзей часто рассуждали о ветрах, о водах, о сальном звере, о его повадках и, главное, о льдах. Промышленники говорили: сморозь, ропаки, нилас, стамухи, поляны. Тогда же он узнал о приливах и отливах: движение вод решало другой раз судьбу промысла. Ветры зверобои называли так: полуночник, всток, обедник, шелоник, побережник…
Иногда чей-нибудь отец или брат не возвращался с промысла. Говорили, сгиб во льдах, попал в относ. Других переворачивала крутая волна. Льды и море были коварными и страшными. Но они кормили людей.
Потом сбились в колхозы, прогнали кулаков, судовладельцев. Промышлять стало не в пример добычливей. Однако течения, льды и морозы остались. Вспомнил Арсеньев товарища — вихрастого, белобрысого Сашку Малыгина. С тех ещё пор повелась у них дружба…
Дизель все тянул и тянул однотонную песню.
Арсеньев посмотрел на сигнальщика, тот усердно рассматривал темноту в бинокль. Море по-прежнему пустынно. В открытый люк сквозь глухое постукивание двигателя из лодки доносились голоса; старший лейтенант тронул большую английскую булавку, приколотую к кителю. Булавка из тёплого шарфа маленькой Наташеньки.
— Вот тогда — вперёд колхозники! — расслышал он знакомый окающий говор. — Зверя что пня в лесу, аж черно… Корабль против ветра идёт — зверь сторожкий. Мужики в белых халатах, с карабинами и прочее тому подобное… Вернёмся с промысла, затопим баню, отпарим душеньку, тогда и погулять не грех. Веселье в деревне… Что уж там говорить, соскучали мы, братки, о своём… Однако ждать недолго осталось… Конец войне, и мы торпедой её, проклятую, поторопим…
Говорил боцман Попов — земляк Арсеньева.
Неожиданно снизу вырвался резкий металлический звук. Командир вздрогнул: напряжение последних дней сказывалось.
— Тише вы, черти, зверя распугаете! — сразу отозвался боцманский голос.
«Наверно, уронили ключ или плоскогубцы, — подумал Арсеньев. — А кажется, будто якоря в лодке громыхают».
Внизу затихло, смолкли голоса. Только дизель постукивал деловито да уныло гудел вентилятор.
Мирные мысли одолели Арсеньева. Он видел себя в Архангельском мореходном училище, он вступил в комсомол. В мечтах ходил в далёкие плавания, опять боролся со льдами. Арсеньев учился хорошо. В те трудные, но радостные годы Саша Малыгин опять был с ним.
Молодого штурмана Арсеньева, окончившего с отличием мореходное училище, назначили помощником капитана на один из ледокольных пароходов, промышлявших зимой морского зверя. Арсеньев умел в нужный момент действовать решительно и смело. Жил с раздумьем, друзей выбирал трудно. Много читал. В судно своё был влюблён. Он решил помочь мореплавателям и зверобоям: собрать воедино все о студено-морских льдах, обобщить, написать рекомендации… Решил и приступил к делу. На ледокольном пароходе его дружно приняли в партию.
Началась Отечественная война. Арсеньев стал военным лоцманом, водил через мелководный речной бар корабли и носил лейтенантские погоны. Но о льдах никогда не забывал, к морю был приглядчив, и каждый день плавания открывал ему что-нибудь новое.
«Как влияют ветры на состояние льдов? Можно ли заранее предсказать ледовую обстановку, даже если в море действуют течения?» — опять подумал он.
Арсеньева позвали в радиорубку. Кто-то быстро говорил по УКВ на немецком языке. В эфире начались оживлённые радиоразговоры.
Акустик уловил шум винтов большого корабля.
За береговой возвышенностью вспыхнул и погас прожектор. Лодку слегка покачивало.
Втиснув свой вместительный чемодан на багажную полку, Эрнст Фрикке с облегчением вздохнул. Теперь в каюте третьего класса, номер 222, оказавшейся чуть не в самой глубине пароходного чрева, все пассажиры были налицо. На нижних местах расположились немолодые супруги: оба небольшого роста и, несмотря на тяготы военного времени, не в меру полные.
На верхней койке Эрнст заметил серую ворсистую шляпу. Хозяин её, худой черноволосый мужчина в пенсне на кончике длинного носа, сидел на раскладном стуле и вертел во все стороны маленькой головкой. Время от времени он обмахивался газетой, сложенной веером. В каюте, тесной и душной, как камера-одиночка, все выглядело убого: койки, заправленные зелёными одеялами с изображением якоря и вензелем пароходной компании, умывальник, два складных стула, рундуки, выкрашенные масляной краской в палевый цвет, потёртый коврик под ногами. От паровых котлов, расположенных где-то неподалёку, доносилось жаркое дыхание.
— Черт возьми, — захныкал толстенький человек, вытирая большим платком вспотевшую лысину; голос у него был писклявый, как у евнуха. — Черт возьми… Да здесь, в этих катакомбах, задохнуться можно! Почему вентиляция не работает? Безобразие, распустились, все распустились!
— Альберт, — тронула его жена за рукав, — перестань. Мы должны быть благодарны. Вспомни, что делается в Кенигсберге. Сколько наших друзей не смогли получить билета на этот пароход. Они соглашались ехать даже на палубе.
— Благодарны! Хайль Гитлер! — истерически выкрикнул толстяк. — Мы благодарны! Пустили бы вентиляцию, — уже другим голосом добавил он, опасливо взглянув на Фрикке и на пассажира в пенсне. — Глоток свежего воздуха…
Внезапно в репродукторе что-то щёлкнуло, и спокойный голос произнёс:
«Если спуститься по штормовому трапу или канату нельзя, прыгайте ногами вниз. Нырять головой вниз опасно. Прыгая в воду, придерживайте нагрудник, охватив перекрещёнными руками плечи. В противном случае нагрудник может оглушить вас или сломать вам шею…»
— Альберт, выключи радио, — со слезами сказала женщина, — ведь это ужас какой-то!
Толстяк потянулся к металлической коробке и повернул регуляторы.
— Напрасно, господин, — поблёскивая стёклами пенсне, заговорил черноволосый мужчина, — судовая администрация передаёт инструкцию пассажирам на случай аварии парохода. Передача принудительная, выключить нельзя. Советую, вам, господа, примерить спасательные нагрудники.
- Предыдущая
- 19/91
- Следующая
