Классические тексты дзэн - Маслов Алексей Александрович - Страница 31

Восьмая глава отражает споры о «внезапном» и «постепенном» просветлении, а также записи бесед с учениками, в том числе и с последователями школы Шэньсюя. Девятая глава рассказывает о беседе Хуэйнэна с императорским посланником евнухом Пи Вэнем, а также о том почитании, которое оказывал Хуэйнэну императорский двор. Наконец, десятая глава включает в себя описание последнего года жизни Шестого патриарха и развернутую запись его последней проповеди перед ближайшими учениками.

Биография Хуэйнэна изложена в первой главе в виде автобиографии – он включил ее в свою проповедь, дабы показать свой путь безграмотного и изначально необразованного паренька до знатока Чань. Автобиографический рассказ доведен до того момента, как он получает «патру и рясу» Шестого патриарха и отправляется на юг. Большой кусок его жизни, в частности, между его уходом на юг и проповедью в Дафаньсы, отсутствует. В юаньском варианте этот пробел заполнен несколькими весьма интересными и порой детективными подробностями. В частности, рассказывается, как враги пытались убить патриарха, он скрывался в лесах и горах, преследователи подожгли заросли, где он прятался и т. д.

Раздел о вопросах наместника Вэй Чжоу также является важнейшей частью изначального костяка сутры, в том числе и кардинально важный вопрос о смысле ответов Бодхидхармы на вопросы У-ди и о возможности переродиться в чистой земле. Здесь же содержится неприкрытый выпад против теории, что проповедовала буддийская школа в Сычуани, берущая свой исток в уезде Чисянь.

Большинство историй во второй главе Сутры практически не связаны между собой и в основном призваны подтвердить авторитет как самого Хуэйнэна, так и его учения. Все они построены по одинаковой схеме: монах, что долго практиковался в буддизме, но так и не смог достичь просветления, задает Хуэйнэну вопрос и после его ответа достигает «Великого пробуждения».

В «Сутре Помоста» можно различить несколько слоев проповеди, из которых в качестве основных можно назвать два: проповедь для мирян и послушников и проповедь для посвященных монахов. Монашеская проповедь занимает в основном всю десятую главу.

Десятая глава престольной сутры целиком представляет собой изложение гносеологических постулатов Махаяны. В определенном смысле она выбивается из общего контекста Сутры и сравнение нашего варианта с дунхуанским (т. е. самым ранним) показывает, что эта часть действительно была добавлена позже. Она не отличается той легкостью слога, зачастую тяготеющего к разговорной речи, которую можно заметить в других главах. Примечательно, что изначальные, дунхуанские куски текста написаны значительно более легким языком, чем поздние пассажи, скорее всего принадлежащие XI в. Это косвенно свидетельствует, что первоначальный текст Сутры мог родиться из устных рассказов и действительных воспоминаний о Хуэйнэне, собранных его учеником Шэньхуэем. Имеет свое объяснение, с другой стороны, и невероятная сложность поздних кусков текста, ведущая к сухости изложения, типа той, которую мы встречаем в 10-й главе. Ко времени создания этих абзацев Чань уже монопольно занимал место ведущей буддийской идеологии, был высоко оценен официозом, почитался аристократией и богемой. Эта прочность положения заставила проявиться ряду фундаменталистских тенденций в чань-буддизме, в основном затронувших именно религиозно-философскую, но не эстетико-онтологическую сторону Чань. Теперь Чань стремился доказать, что он «самый правильный» из всех буддийских течений, самый сложный и наиболее прочно придерживающийся изначальных буддийских постулатов. Благодаря этому в ряде сутр и прежде всего в «Сутре Помоста» на первый взгляд внезапно появляется тезисное изложение неких прописных, но при этом крайне важных буддийских истин, характерных для буддизма Махаяны вообще, а не только для Чань. В 10-й главе можно наблюдать и возврат к мощной буддийской логике, характерной для ранних индийских сутр. Так, в последней проповеди своим ученикам Хуэйнэн наставляет их о том, что Срединный Путь появляется как некая результирующая между двумя противоположностями. Для того, чтобы самому познать или объяснить другим смысл Срединного пути (чжун дао), следует на любой вопрос отвечать через его противоположность: «спросят о бытие, отвечай о небытие», «спросят о мирском, говори о священном, будут вопрошать о священном, расскажи о мирском»

Десятая глава, несмотря на то, что большая ее часть представляет собой более поздню вставку, является одной из важнейших частей сутры не столько в плане жизнеописания самого Хуэйнэна, сколько понимания тех изменений в характере буддизма, которые наметились ко времени возникновения окончательного варианта сутры. Эта глава текста представляет собой изложение последнего наставления Шестого патриарха своим ближайшим ученикам, фактически – его завещание, а поэтому здесь всякое слово должно приобретать символически-знаковый оттенок. В дунхуанском варианте это наставление сокращено буквально до двух абзацев и не содержит даже общего изложения доктрины. В позденем варианте наоборот – завещание Хуэйнэна можно считать самостоятельным дидактическим трактатом, требующим хорошего знания целого ряда ключевых буддийских постулатов. Переписчики трактата верно рассчитали, что проповедь, изобилующая специфическими терминами и теориями, никак не могла быть произнесена перед большой аудиторией, где присутствовали и миряне, и конфуцианцы и даосы. А значит последняя глава – не только дидактическое наставление, но и тайная проповедь Чань, правда дописанная по меньшей мере через четыре столетия после ухода их жизни Хуэйнэна.

«Сутра Помоста» выступает не только как универсальный текст – она задает некий идеал чаньской традиции.

Мацзу Даои (709–788) – одна из самых удивительных и одновременно загадочных фигур не только чань-буддизма, но и всей духовной традиции Китая. Он считается основателем Хунчжоуского течения Чань – одной из трех крупнейших школ VIII в., которая, собственно, и положила начало как своеобразной «парадоксальной логике» Чань, так и особым методам воспитания учеников, которые базировались на сочетании двух способов – канонических проповедей перед всей общиной и индивидуальных беседах.

Предания донесли до нас интересный диалог который состоялся между политиком и философом Ван Аньши (1021–1086) и его советником Чжан Вэньдином. Властительный Ван Аньши спросил философа:

– Через сотню лет после того, как умер Кун-цзы, появился Мэн-цзы. Но за этим человеком Мэн-цзы, что был прозван «Второй за совершеномудрым» (т. е. за Конфуцием – А.М.) уже не идет никто. В чем же причина этого?

– Отнюдь не так! Просто нет таких людей, которые превосходили бы Кун[-цзы] и Мэн[-цзы].

– Так, в конечном счете, кто же они?

– Это – наставник Ма[цзу] из провинции Цзянси, чаньский учитель Таньжэнь, чаньский учитель Уъе из Фэньяна (в Шаньси – А.М.), Сюэфэн, Янье, Данься, Юньмэнь [146, Т.1, 38]

Этот диалог мы можем встретить в нескольких трактатах, что говорит о том, что в определенной мере он отражает общую тенденцию. В частности, он встречается в «У чэ» («Боевые колесницы») монаха Дахуэя или «Мэньфэн синьхуа» («Новые беседы, ловя вшей»), приписываемом самому Ван Аньши (Столь странное название связано с преданием о неком Ван Мэне, который вел беседу с известным полководцем из царства Цзин – Хуань Бэнем. Подразумеваются дерзкие речи, произносимые с независимым видом)

В известной мере этот отрывок иначе, чем поразительным, назвать нельзя. В нем скромный чаньский наставник Мацзу, оставивший после себя в реальности не больше нескольких десятков учеников, следует сразу за такими столпами китайской духовной традиции как Конфуций и Мэнцзы, чье учение оказало влияние буквально на всю культуру Восточной Азии. И хотя здесь Мацзу располагается ниже, чем два великих учителя, тем не менее он идет непосредственно за ними, оказываясь первым среди десятков чаньских учителей, известных к тому времени. Примечательно и то, что в этом списке тех, «кто следует за Куном и Мэном» мы не встречаем ни Хуэйнэна, ни Шэньсюя, ни других наставников, которые сегодня считаются великими патриархами Чань. Конечно, это свидетельствует о том, что слава к ним пришла значительно позже, то есть после того, как разрозненные школы Хуэйнэна, Шэньсюя, Мацзу и других стали рассматриваться как члены единой традиции, называемой Чань.