Конец авантюристки - Рокотов Сергей - Страница 33

• Предыдущая
• 33/54
• Следующая

— Итак, господа или товарищи, как вам будет угодно, — сказал, вставая с аскетического стула Иляс. — Я поехал. Вы, Олег Александрович, теперь будете неотлучно при товарище Рахимбаеве. Ну а вы, Юнус Абибуллаевич, — загадочно улыбнулся Иляс, — теперь неотлучно при господине Муромцеве. Как сиамские близнецы. И уж совсем напоследок. Никаких шуток, Юнус Абибуллаевич, никаких лишних слов и жестов. Я понимаю, вы окрылены и настроены на борьбу, но учтите, в нашем деле главное — терпение и выдержка. Впрочем, я в вас верю, вы были первым секретарем райкома, как раз, когда я чалился тут неподалеку, — откровенно сказал Иляс. — Ваша фамилия произносилась в нашем цугундере с большим уважением, чем имя Господа Бога или Аллаха. А пути господни неисповедимы, сегодня ты на дне жизни, завтра на гребне славы, а послезавтра опять на дне. И ничего страшного я в этом не вижу. Действуйте господа-товарищи, я поехал…

Он повернулся и быстро вышел в дверь, в приемной строго поглядел на секретаршу и старушек и исчез…

…Застолье получилось довольно мрачным. Верещагин не мог скрыть своего угнетенного состояния, жестокие слова Иляса не выходили у него из головы. На фоне того, что он сказал, давешний инцидент с солдатиком и его выстрелом и впрямь казался детской игрой. А вот его супруге казалось по-другому. Она даже склонна была полагать, что все это не случайность, и это несостоявшееся покушение подстроено врагами Эдика. Но, подумав, все же решила, что это хоть и очень неприятная, но случайность. Если бы Иляс хотел расправиться с мэром, вряд ли бы он прибег к столь ничтожному исполнителю. А то, что солдатик, пытавшийся стрелять в нее, был сыном того самого крутого бравого капитана, это безусловно. Значит, он давно готовился, с первого дня его появления на их территории… А, может быть, и раньше… Но, самое главное, откуда он узнал обо всем этом? Если сейчас ему лет девятнадцать, то тогда было четырнадцать. Да и какая разница, сколько ему было? Откуда он узнал, вот что интересно? От симферопольских оперативников? Вряд ли… От исполнителей? Вообще нереально, они почили в бозе уже через несколько дней после выстрелов, их усердие было вознаграждено соответствующим образом. «Эти вещи я беру на себя», — шепнул ей тогда Эдик. — «Это, как теперь говорится, мои проблемы». Но когда она спустя некоторое время спросила его насчет возможности распространения нежелательных сведений, он зловеще поглядел на неё сквозь роговые очки и, чеканя слова, тихо произнес: «Никто ничего никогда уже не скажет.» И она прекрасно поняла мужа, в очередной раз подивилась на него. А ведь когда она затевала всю эту историю, она не верила ему, она считала его слишком мягким, интеллигентным для осуществления такого грандиозного плана. И лишь одна его черта обнадеживала — полное отсутствие нравственных принципов. Она знала, что для своей выгоды он готов переступить любую черту, только не думала, что у него хватит смелости, изобретательности, а, главное — такой жестокости в выборе средств. А он оказался неутомим в этом коварстве. История с сокровищами Остермана вдохновила его на подвиги, словно полководец он обдумывал каждый шаг, каждую мелочь… И как все замечательно получилось… А теперь? Неужели фортуна отвернулась от них?

«Я, кажется, знаю, кто рассказал обо всем этом солдату», — поняла Вера Георгиевна. — «Это ни кто иной, как следователь Николаев, дотошный, въедливый сухой человек. Какую мы сделали глупость, что не ликвидировали и его, почивали на лаврах. Когда этот Клементьев оторвался от хвостов в Москве, он безусловно встречался с Николаевым и все ему рассказал. Почему же тогда Николаев ничего не предпринял? А что он мог сделать? Понял, что слишком неравны силы… А теперь… Что будет теперь?»

Отсидев тягостное застолье, ещё раз расцеловав Жанну Опрышко за то, что она спасла ей жизнь, Вера Георгиевна проводила гостей и вернулась к сидящему за столом и цедящему виски мужу. Положила ему руку на седую лысеющую голову.

— Рано ты сдаешься, Эдик. Не ожидала от тебя такой слабости.

— Что рано?! Что?! — вскочил с места Верещагин. — Он требует, чтобы я снял свою кандидатуру, и тогда они помогут мне уладить дела на комбинате. Но разве им можно верить? Это же совершенно беспринципные люди, это бандиты, понимаешь ты — б а н д и т ы! Надо, наконец, назвать вещи своими именами. Мы связались с бандитами, и разбогатели благодаря бандитам, а теперь мы стали им не нужны. И он совершенно прав, этот воин Чингисхана, цена моей жизни отныне копейка!

— Тому, кто не умеет держать себя в руках, всегда цена копейка, — заметила Вера Георгиевна. — Тут важно не горячиться и проанализировать ситуацию. Про ту историю он тебе ничего не говорил? Ну, с сокровищами Остермана и… тому подобным…?

— Нет, — твердо ответил Верещагин. — Насчет этого ни намеком, ни единым. Он другое кое-что говорил… Но это не важно, — отвел глаза он.

— Ты не темни! — рявкнула на него супруга. — Нам сейчас не до церемоний. Говори прямо, чем он тебя шантажировал?

— Во-первых, делами на комбинате, а во-вторых, ну… была одна поездочка с правительственной делегацией в Амстердам. Там один… Белый его фамилия… Он устраивает высоким людям… как тебе сказать…

— Высоким людям интересный досуг, — охотно подсказала жена. — Это уже проходили на самом высоком уровне. Короче, тебя там снимали на видеокамеру. Так?

— Я там не один был, там были… ой, страшно сказать…

— Потом расскажешь, на д о с у г е, — скаламбурила супруга. — А пока нам не до них. Нам до нас. И что, ты там узнаваем на этой кассете?

— Я её не смотрел! — заорал Верещагин и залпом выпил рюмку виски. — Но… судя по тому, что он говорит… Ты помнишь мой шрам…?

Вера Георгиевна не удержалась и плюнула в сторону.

— Тварь, — прошептала она. — Поганая тварь…

— Заткнись!!! — надрывая глотку, орал мэр, бегая по зале туда-сюда. — Нечего тут ярлыки вешать. Можно подумать, что ты высоконравственная личность… Забыла…

Вера Георгиевна приложила палец к губам и зловеще улыбнулась.

— Тихо, — прошипела она. — Т и х о… Тут кругом уши… Вся прислуга продажная. Т и х о…

— Короче, насчет э т о г о он ничего не говорил…

— Я тебе скажу. Солдатик этот, который хотел в меня стрелять, это сын того самого капитана Клементьева, который в Симферополе расследовал это дело и который…

— Нет, я не знаю, можно подумать, я не знаю, к о — т о р ы й! — выпучил глаза от ярости Верещагин. — Не который, а к о т о р о г о… Я все понял, все… Все это заговор, заговор против нас!

— Никакой это не заговор, это случайность, понимаешь ты, случайность, совпадение! Эти бандиты сами по себе, а солдат сам по себе. Но ему кто-то рассказал про нас с тобой. И я знаю, кто это. Это следователь Николаев, который вел это дело в Москве. Мы должны убрать Николаева и ликвидировать как угодно этого солдатика, пока он не раскрыл свою пасть. Вот каким языком приходится изъясняться бывшей учительнице! А кандидатуру снимай, раз говорят… И вообще, Эдичка, не пора ли нам рвать отсюда когти, пока не поздно…?

— Куда? К Ленке, что ли?

— А хоть бы и к ней. Ведь о ней никто ничего не знает. Н и к т о! То есть знают только, что она жива, но где она, я этому капитанишке не рассказала. Сказала — режь, коли, но не скажу. И она будет жить по-человечески. Так что, и она, и банковский счет в безопасности. А с такими деньгами нам весь мир — дом родной, — успокаивала сама себя Верещагина.

— Что ты говоришь? — всплеснул руками Верещагин. — Неужели ты всерьез думаешь, что я брошу все, брошу комбинат, в котором у меня такое количество акций и сбегу, как преступник, рассовав по карманам доллары?

— По карманам? — усмехнулась Вера Георгиевна. — А счет-то? Ты совсем обезумел от горя? Да мы на наш счет сто лет проживем, и ещё на тысячу лет останется…

— У нас с тобой никаких счетов нет. Счет на имя Лены, — уточнил Верещагин.

— Ну и что? Что она не отдаст нам наших денег?

— Всякое может быть. Этот господин Шварценберг гусь ещё тот… Скряга и хитрец, каких свет не видел…

• Предыдущая
• 33/54
• Следующая