Боярыня Морозова - Бахревский Владислав Анатольевич - Страница 89

• Предыдущая
• 89/114
• Следующая

– Батюшка, не говори так! – Голос у Федосьи Прокопьевны задрожал. Руками замахала. – Батюшка! Вот дура, чуть не забыла порадовать тебя, света нашего! Письмо от Анастасии Марковны!

Дрожали у Аввакума руки, когда брал узенький короткий столбец. Прочитал, перекрестился. Утер рукавом полившиеся из глаз слезы.

– Боже мой! Сколько же помучилась со мною, грешным, голубица моя. Ох, исповедаюсь я тебе, боярынька! Нет тяжелее – разлучения. Уж как нас ни ломали, ни истребляли, а станем вместе перед Богом – и живы. Один – как в колодце. Вода ледяная, небо далеко. – Улыбнулся. – Видишь, как слаб твой отец духовный. Не из камня, не из железа я, Федосья Прокопьевна, такой же, как все, плакальщик по самому себе. Поучил меня Ефрем: не стыдно Господа просить о царстве и о чирье на седалище. Сказано у Ефрема: «Моли Бога о малом и о великом. Открывая нужды свои, говори: «Если есть, Владыко, воля Твоя, чтоб состоялось это, то соверши и сделай успешным, а если нет на это воли Твоей, не попусти совершиться этому… Подкрепи только и сохрани душу мою, чтоб я был в состоянии перенести это». Добрый был старец. Нам бы так жить, столь просто да истинно рассуждать о Господе, о тайнах его.

– Батюшка! – Глаза у Федосьи Прокопьевны блистали. – Прости грешницу! Не было ли тебе откровения, сколько нам терпеть?

Аввакум горой вздыбился.

– Ненамного тебя хватило, государынька! Радуйся, что терпишь. Господь в скотских яслях родился, умер на кресте – казнь позорнейшая. Верь, твои малые муки для кого-то тоже будут воскресением. Может, я и зломудрствую, но Господу нужны наши слезы. Слезами праведников победит Исус Христос врага рода человеческого.

– Истинно так, батюшка!

Аввакум потянулся к вину, выпил чашу досуха.

– Чует сердце, приготовляет меня Господь к испытанию.

Расправа

С Аввакумом, с попом Никифором, с Лазарем, с Епифанием носились царские слуги, как с писаной торбой. Из деревеньки на Воробьевых горах перевели в стоявший на тех же горах Андреевский монастырь. Из монастыря – в Саввину слободку, ближе к городу. Вдруг ни с того ни с сего примчались ночью, упрятали в Никольский монастырь, на Угреше. Слава богу, не на ледник посадили, по кельям.

5 августа 1667 года Аввакума, Лазаря, Епифания вернули в Москву, поселили на Никольском подворье. Здесь учинили им допрос три архимандрита: Филарет Владимирский, Иосиф Хутынский, Сергий Ярославский. Ответы записали, покричали, погрозились, вернули в монастырь. 22 августа приехал к Аввакуму стрелецкий голова, управляющий царским имением в селе Измайлове Юрий Петрович Лутохин.

– Великий государь велел передать тебе, протопоп: «Спаси Бог!» – и поклониться. – Лутохин поклонился. – И просил великий государь благословения твоего себе, царице, Алексею Алексеевичу, царевичам и царевнам. И просил, протопоп, твоих молитв о здравии.

– Дивлюсь! – Аввакум смиренно улыбался. – По указу государя меня извергли из сана, а он, свет, протопопом меня величает.

– Покорись патриархам – в Кремле будешь жить. Как прежде.

– Покорился бы, да некому. Паисий с Макарием – бродяги безместные. И Лигарид такой же, да еще папежник… Скажи ему, христолюбцу, помолюсь о нем, горемыке, авось Господь вернет ему разум.

– Эй, не заговаривайся! – закричал Лутохин.

– Тебя, сотник, прислали за благословением, так посмирнее будь! – грозно рыкнул Аввакум. – Благословляю царя, раба Божьего Алексея, царицу, рабу Божью Марию, и все царское семейство. О Михалыче, о горемыке, помолюсь, заступницу же мою Марию Ильиничну я всякий день в молитвах поминаю, прошу здравия у Господа и многих лет жизни.

Лутохин глядел на Аввакума жалеючи. Сказал, прощаясь:

– Эх, батька! Смирись, пока не поздно. Богом тебя молю! Смирись хоть на вершок!

– Дьявол и за ноготок в пекло утянет, – сказал Аввакум, посмеиваясь.

Лутохин заплакал вдруг. Видно, знал, что ожидало несокрушимых ревнителей святоотеческого благочестия.

26 августа приехал в монастырь Дементий Башмаков. Сидельцев, симбирского попа Никифора, романовского попа Лазаря, соловецкого инока Епифания, безместного протопопа Аввакума, привели в храм, зачитали указ великого государя о ссылке всех четверых в Пустозерский острог. В сторожа раскольникам назначен сотник Федор Акишев из приказа стрелецкого головы Василия Бухвостова да десять стрельцов.

Ссыльных тотчас увели из монастыря, поселили в Братошине, в крестьянских избах, крестьян из тех изб на время вывели.

– Хорошее жилье тебе досталось, батька Аввакум! – сказал Дементий Башмаков, шлепая ладонью по беленой, по теплой печи. – А теперь слушай. Великий государь велел сказать тебе: «Ведаю твое чистое, непорочное, богоподражательное житие. Кланяюсь и прошу твоего благословения, и благослови государыню царицу и чады мои. Помолись о нас, Аввакум!»

Дементий трижды поклонился, а потом сказал:

– Так велено было. Государь трижды поклонился тебе. А провожая меня, напутствовал: «Пусть протопоп пожалует меня, послушает слово, сказанное от сердца: «Соединись, батька, со вселенскими патриархами, хотя небольшим чем! Не хочешь складывать персты по-ихнему – «аллилуйю» признай. Признай в «Символе веры» такую малость, вместо твоего «рожденна, а не сотворенна» – «рожденна, не сотворенна». Признай пять просфор…»

– Горемыки вы мои! – прервал Башмакова Аввакум. – Да казнит меня великий государь лютой смертью – не соединюсь с отступниками! Ты, Дементий, так и скажи Михалычу: «Я, грешный Аввакум, не сведу рук с высоты небесной, покамест Бог не отдаст тебя, православного царя, в мои руки». Ты слушай, Дементий! Слово в слово скажи Михалычу: «Ты – реку ему – мой царь, а им, бродягам вселенским, какое до тебя дело? Своего царя они потеряли да и тебя проглотить сюды приволоклися». Господи! Всего-то и прошу: пусть русский православный царь будет с православными, с русскими людьми – единая семья. Нынче-то он, горемыка, сам по себе, с пришлыми соблазнителями. Ох, да будет ему за отступничество горькая доля. Горше не бывает…

– О себе бы, Аввакум, подумал, – тихо сказал Дементий Башмаков.

– Со мною Бог! Царя жалею. Так и передай Михалычу. Аввакум о нем да о его семействе помолится, поплачет. Да ведь маловата сила у низверженного протопопа, не вымолю… Не вымолю его, глупенького, не вытащу из когтей Сатаны!..

– Не хочу, не хочу слушать тебя! – замахал руками Дементий Башмаков. – Но запомни: сам себе ты уготовил то, что ожидает всех вас, упрямцев.

Быстро поклонился и ушел.

А наутро примчался в Братошино со стрельцами стрелецкий голова Василий Бухвостов. «Яко злой и лютый разбойник – да воздаст ему Господь по делам его!» – напишет в своем «Житии» о страшном дне 27 августа смиренный инок Епифаний. Читаем у него: «И ухватили нас, священника Лазаря и меня, под руки и помчали скоро-скоро и зело немилостиво и безбожно. И примчали на Болото. И посадя нас на плаху, и отрезаша нам языки, и паки ухватиша нас, яко зверие лютии, лютии, суровии, и помчаша нас також скоро-скоро. Мы же от болезней и от ран горьких изнемогохом, не можем бежати с ними. И они ухватили извощика, и посадиша нас на телегу, и паки помчаша нас скоро; и потом на ямские телеги посадиша нас и свезоша нас в Братошино».

Попа Никифора спасли от казни преклонные годы. Челобитных он не писал, с соборными судьями не спорил. Плакал, а от пятиперстия не отступал. Бил поклоны смиренные, да только о новые служебники рук не осквернил. Аввакума уберег от казни сам царь, а вот у Лазаря да Епифания заступников не нашлось.

Первым на плаху посадили кряжистого Лазаря. Не даваясь палачу, успел закричать людям, пришедшим посмотреть, кого царь не милует:

– Оклеветали меня папежники, бродяги вселенские! Аз – богомолец великого царя! На мне благословение святейшего патриарха Филарета Никитича… Люди! Рукоположен-то аз во священнический сан митрополитом ростовским… Варлаа… Варлаамом! Люди!..

Лазарю наконец защемили голову бревном, палач ухватил щипцами за язык да и отрезал.

• Предыдущая
• 89/114
• Следующая