Бриг «Меркурий» - Черкашин Геннадий Александрович - Страница 3

• Предыдущая
• 3/18
• Следующая

Стена тумана встретила бриг на широте Инады, огни которой уже мерцали с правого борта. Она встала на пути будто айсберг — таким плотным и светлым был туман. Но бриг вошёл в эту стену, не уменьшая парусов, вонзился как нож, чтобы оставшиеся до пролива девяносто миль идти в сплошной пелене. И они шли, словно слепцы, доверившиеся поводырю. Поводырём был невысокий коренастый человек с крупной головой и вислыми усами — поручик корпуса штурманов Прокофьев. Он выходил на палубу, запрокидывал голову в надежде увидеть просвет, чтобы сориентироваться по звёздам, но мачты вместе с реями и парусами исчезали в клубящейся пелене. Измерив лагом скорость судна, Прокофьев возвращался в штурманскую каюту и, склонившись над картой, делал расчёты. Затем снова выходил на палубу и проверял курс по компасу. «Меркурий» шёл на зюйд-зюйд-ост, строго на зюйд-зюйд-ост. В том же направлении по осени летели журавли…

Наконец туман начал редеть, и над правым бортом в лиловой пелене поплыло мутное белёсое пятно. Штурман направил на него секстан, сделал замеры, взглянул на карту и самым будничным тоном, словно речь шла о каком-то пустяке, проговорил, обращаясь к капитану:

— Ещё несколько миль — и мы у цели.

Теперь в любую минуту слева, справа, впереди, сзади мог возникнуть расплывчатый силуэт турецкого корабля. И Казарский, капитан «Меркурия», отдал приказ приготовиться к бою. Он знал, что бой может разразиться внезапно и в таком случае нельзя было упустить преимущества первого удара.

Согласно боевому расписанию канониры заняли свои места у медных карронад, небольшими группами рассредоточились по палубе парусные матросы, вдоль бортов выстроились абордажная, стрелковая и пожарная партии. Никто не произносил ни слова. Тишину нарушали лишь звонкие шлепки волн о крепкие скулы брига да шорох пробегающих волн.

Неожиданно впереди ослепительно сверкнуло море, и на полном ходу «Меркурий» вырвался из тумана. И сразу же все, кто находился на палубе, увидели высокие зелёные берега, голубое русло пролива, каменные короны батарей на европейской и азиатской сторонах, три линейных корабля на якорях выше Буюкдера и фрегат, идущий под всеми парусами в Чёрное море.

Расстояние между бригом и этим фрегатом сокращалось, но «Меркурий» продолжал идти всё тем же галсом. Стоя на шканцах, Казарский хладнокровно рассматривал в подзорную трубу корабли, над одним из которых трепетал флаг капудан-паши. Дерзкая мысль — лечь на правый галс и пройти на расстоянии пушечного выстрела от турецких батарей — овладела капитаном. Он уже проделал такое неделю тому назад. Турки открыли тогда бешеную стрельбу. Огромные мраморные ядра с шипением пролетали над палубой, вздымали высокие фонтаны воды. К счастью, всё закончилось благополучно. Но в тот апрельский день пролив был пуст, а сейчас здесь стоял трёхдечный корабль самого капудан-паши…

Уже имея намерение скомандовать к повороту, Казарский ещё раз взглянул налево и — похолодел: там, где ещё несколько минут тому назад лежала полоса тумана, теперь в кильватер друг к другу шли под всеми парусами три неприятельских судна: линейный корабль, фрегат и бриг! Не более двух миль отделяло их от брига, но, поглощённые манёвром, турки, как видно, не заподозрили в рядом идущем бриге судно неприятеля. Однако рисковать далее было преступно. Ибо приказ, полученный накануне отхода из Сизополя от командира отряда капитана первого ранга Скаловского, гласил: если будет обнаружено намерение неприятеля выйти в море, немедленно идти в Севастополь за помощью. Иначе запертый в Сизопольской гавани крейсерский отряд Скаловского вынужден будет вступить в неравный бой.

Четырнадцатилетнему штурманскому ученику Феде Спиридонову не спалось. Он натянул сапоги и вышел на палубу, где нёс вахту сосед по каюте кондуктор Селиверст Дмитриев.

Накренившись на правый борт и оставляя за кормой светлый след, бриг резво шёл под всеми парусами. Далеко позади остался Севастополь с выкриками часовых «Слу-уша-ай…» и «Кто гребёт?», с пляшущими на волне отблесками тусклых бортовых фонарей, с заливистым лаем дворняг в слободках, с запахом черёмухи, с мамой и братишками, которые, не зная, что Федин бриг заходил в Севастополь, спали сейчас на топчане.

В Севастополе «Меркурий» уже не застал эскадру Грейга, — накануне она ушла в Сизополь, и, пока капитан ездил на берег с рапортом командиру Севастопольского порта вице-адмиралу Беллинсгаузену, пока пополняли запасы воды и провизии, Федя всё мечтал вырваться домой, в свою Аполлонку, Дом был рядом, в пяти минутах от Павловского мыска, возле которого стоял бриг, но капитан отдал строгий приказ — никому на берег не сходить. Казарский намеревался настигнуть ушедшую эскадру в море и поэтому поторапливал и офицеров, и боцмана, и матросов. Пока «Меркурий» покидал родную гавань, Федя всё смотрел на свой домик — крошечный белый домик на берегу.

Жаль, что не удалось побывать дома… Федя вздохнул и пошёл на корму к штурвалу, где слышались приглушённые голоса. Фонарь «летучая мышь», мерно покачиваясь, едва освещал участок палубы перед штурвалом. Два матроса, стоя лицом друг к другу и навалившись на рулевое колесо, исполняли команды Селиверста.

Заметив мальчика на палубе, Селиверст не стал бранить ученика за то, что он разгуливает в ночное время, а, поманив его пальцем, поставил рядом с собой. Столкнувшись с крупной волной, бриг вздрогнул и зарыскал.

— Лево руля! — скомандовал Селиверст. — Навались, навались, ребята!

Матросы налегли, поворачивая штурвал. Один из них застонал.

— Худо, Гусев, да? — шёпотом спросил Селиверст, когда бриг выровнялся.

Закусив губу, Гусев стоял, вцепившись в штурвал, и Федя понял, что матрос едва держится на ногах.

Гусев был одним из четырёх штрафников, которых накануне отхода из Севастополя доставили на бриг. Самому старшему из них, Артамону Тимофееву, было уже лет пятьдесят. Значилось на его счету не одно сражение с французами и турками под флагом адмирала Сенявина. Был он приземист, могуч, краснолиц. В день святых сорока мучеников сошёл он на берег и целую неделю не показывался — гулял. Пропил он и казённую голландку, и брюки, явился на свой корабль в каком-то рванье. Когда об этом доложили Грейгу, велел адмирал отпустить ему сорок пять линьков, пригрозив, что, ежели такое ещё раз повторится, получит старый матрос все сто.

Столько же линьков досталось Ипполиту Ерофееву. На шестнадцатом году службы бежал матрос, потому что не вынес побоев невзлюбившего его боцмана. Поймали его в Симферополе, когда он уже пристроился к чумакам, собравшимся на Сиваш за солью.

Марсовый матрос Филипп Васильев отделался на первый раз легко — всего пятнадцатью линьками. Пожаловался бедняга адмиралу на своего командира.

Больше всего досталось Афанасию Гусеву, который был пойман после третьей попытки убежать с корабля. После первой попытки получил он полагающиеся по такому случаю сто линьков, после третьей — пятьсот! Это был невзрачный матросик с запавшими глазами. Морщась от боли, он по приказу фельдшера Прокофьева, однофамильца штурмана, снял голландку, и Федя чуть не вскрикнул, когда увидел нечто багрово-красное, вспухшее, гноящееся, что должно было быть человеческой спиной.

— Как же можно принимать такого матроса на службу, Дмитрий Петрович? — обращаясь к вахтенному начальнику мичману Притупову, недоуменно проговорил фельдшер. — В лазарете Гусеву место.

— Ну вот ещё, станем теперь опекать арестанта, — мичман брезгливо поморщился. — Бросьте, фельдшер, зарастёт на нём шкура ако на собаке, смажьте карболкой — и всё.

С безразличным видом Гусев поплёлся за фельдшером, а Федя, свесившись за борт, стал пристально смотреть на воду. Нежные краски заката тихо плыли по гавани, всплёскивая то синей, то жёлтой волной. И слава богу, что никто в ту минуту Федю не окликнул.

Солнце вставало с левого борта, оранжево-красное, в утренней пепельной дымке. Шли под лиселями, скользили по молочной зеркальной воде навстречу берегу, переплетённому тугими синими жилами Балканских гор. Где-то там, в поднебесье, сражались друг с другом две армии, и не было пока перевеса ни у той, ни у другой стороны, а вдоль побережья, лишённого поддержки с моря, проходил другой фронт, и в постоянном страхе, в ожидании нападения пребывали усиленные сераскером Румели турецкие гарнизоны в крошечных приморских крепостях Мидии, Инаде, Агафополе, Василико, Ахиоло и Месемврии. Дробя и рассекая прозрачную как хрусталь воду Фаросского залива, «Меркурий» плыл мимо городов, которые были городами ещё задолго до походов Александра Македонского, мимо родины Спартака — Фракии, мимо тех самых берегов, откуда некогда начинались земли славянской страны Болгарии. Чайки, гордые птицы, не ведающие, что такое неволя, парили рядом с белыми парусами или взмывали над мачтами, распластав выгнутые как серп крылья.

• Предыдущая
• 3/18
• Следующая