Семь трудных лет - Чехович Анджей - Страница 3

В ходе подготовки я понял, кем являются мои противники. Ими должны были стать агенты американского Центрального разведывательного управления. Поэтому я не удивился, получив официальную информацию о задании, с которым в ближайшее время меня направляли на Запад. Моей главной целью была радиостанция «Свободная Европа».

Эта станция является учреждением двоякого характера.

С одной стороны, наиболее широко известной, она служила и по-прежнему служит правящим и милитаристским кругам Соединенных Штатов в качестве орудия антикоммунистической пропаганды и идеологических, диверсий, направленных против социалистических стран. Исходя из этих предпосылок и готовятся радиопередачи «Свободной Европы». Для достижения этих целей используются разные методы: в пятидесятые годы запускались воздушные шары с листовками, в наше время выпускаются специальные бюллетени для буржуазной прессы на Западе, а также финансируются издания книг и журналов для контрабандной засылки их в социалистические страны.

С другой стороны, «Свободная Европа» является одним из важных центров шпионской сети ЦРУ и выполняет для американской разведки довольно серьезные задания. Эта двоякая роль «Свободной Европы» была хорошо известна моим шефам и инструкторам в МВД. Обсуждая со мной детали плана моей деятельности за рубежом, они неоднократно повторяли:

— Старайся прежде всего проникнуть в разведывательные ячейки, законспирированные в радиостанции «Свободная Европа».

«Легенда» — известное слово, но на языке работников разведки оно имеет особое значение. Очень часто используются глагольные формы, производные от этого слова, ибо «легенда» означает здесь все, что служит прикрытием. В истории разведок известны случаи инсценировки громких событий, которым газеты многих стран посвящали специальные выпуски, в то время как в действительности речь шла о создании «легенды», имеющей целью вызвать доверие к подлинности специально сфабрикованных документов или, наоборот, подвергнуть сомнению достоверные материалы, добытые противником. История второй мировой войны дала уже десятки таких примеров. Сотни новых появятся, когда историкам будет предоставлен доступ к закрытым архивам.

Перед выездом на Запад товарищи из Центра много раз проработали со мной мою «легенду» и систему оперативной связи. Моя «легенда» состояла из следующих элементов: бегство из Польши и просьба об убежище, детальная биография, в которой упоминалось мое помещичье происхождение и высылка всей моей семьи советскими властями (отец — кавалерист, во время сентябрьской кампании оказался в немецком плену), учеба в средней школе и студенческий период в Варшаве. В составленной таким образом биографии вполне укрывался и факт поступления на работу в МВД и специальной разведподготовки. В ней просто не было никакого просвета во времени.

Из «легенды» вытекал один из основных пунктов данной мне Центром инструкции: «Во время всех допросов говорить правду, и только правду за одним исключением. Ты не вспоминаешь, что послало тебя МВД, а также зачем оно тебя послало». Такая установка очень облегчала мне дачу показаний, сокращая до минимума возможность ошибиться. Однако она затрудняла мотивировку моего желания получить политическое убежище на Западе. Простое утверждение, что я «боюсь возвращаться», могло прозвучать искусственно. Здесь я уже должен был играть, ссылаясь на факты из моей биографии, связанные с военным периодом. Мне не было и трех лет, когда в начале 1940 года вместе с матерью, бабушкой и младшей сестрой я был переселен в Северный Казахстан. В Польшу мы возвратились весной 1946 года. Эти шесть военных лет — не худшее воспоминание в моей жизни. Однако я мог соответствующим образом приукрасить повествование о матери, помещице по происхождению, которая вынуждена была собирать в степи кизяк для отопления жилища. Анализируя мои показания, психолог без труда нашел бы в них, как следовало ожидать, глубокую обиду, вынесенную с детских лет, которая в его глазах объясняла бы мою боязнь возвращения на родину. Разумеется, аргументы были не из самых убедительных, но, возможно, это было и к лучшему…

После этого необходимого отступления я возвращаюсь к изложению событий в Кельне, к первому допросу на территории ФРГ. Двое сотрудников полиции задали мне более ста вопросов, но, как я думаю, не слишком утомились. Ведь они знали, что это только предварительная формальность. Я отвечал в соответствии с инструкцией. В результате они получили представление о моей биографии.

Они узнали, что я родился 17 августа 1937 года в Швенчёнисе, на Виленщине, в шляхетской семье. Слова «шляхетский», «шляхта» звучат ныне в Польше совершеннейшими анахронизмами. В ФРГ же дворянское происхождение и сейчас является качеством, которое ценится или подчеркивается, а аристократические титулы по-прежнему продаются. Я сказал также, что мой отец имел поместье Колодно в Швенчёниском районе. Это имение было национализировано, когда Красная Армия в 1939 году вступила на территорию Западной Белоруссии. Я весьма много распространялся о том, как не по собственной воле мы оказались в Северном Казахстане и в каких колхозах работала моя мать. Я объяснил, что аттестат зрелости получил в Груйце, под Варшавой, а экзамен на звание магистра сдал в Варшавском университете в июне 1962 года.

Когда я назвал Груйце, старший из полицейских, который немного говорил по-польски, очень оживился. Он сказал, что хорошо знает этот городок, так как во время второй мировой войны в течение нескольких лет служил недалеко от него на полевом аэродроме. Хвалил окрестности, городок, свиной копченый бочок, самогон. Позднее я уже привык к тому, что в ФРГ многие мужчины старшего возраста, те, которые в 1939—1945 годах подлежали мобилизации, встретив поляка, любят вспоминать о своем пребывании на наших землях и искренне удивляются, когда собеседник принимает их рассказы без энтузиазма.

Для меня не были неожиданными и последующие вопросы. Я объяснил, что, защитив диплом на историческом факультете, остался студентом и уже почти окончил первый курс отделения германистики. Во время летних каникул в августе 1963 года мне удалось воспользоваться приглашением от знакомых в Великобританию, где я провел более трех месяцев. На обратном пути остановился в Кельне, так как решил просить политическое убежище в ФРГ.

Допрашивавших меня полицейских заинтересовало мое пребывание в Лондоне. Они захотели узнать, что я там делал. Здесь я также не должен был ничего выдумывать, чтобы удовлетворить их любопытство. Мои знакомые не были людьми зажиточными, и мне не хотелось быть для них обузой. Во время учебы в университете я подрабатывал, нанимаясь ремонтировать квартиры у людей, которые обращались за подобного рода услугами в наш студенческий кооператив. Я занимался этим часто и набил руку на покраске стен, окон и дверей. Эти навыки очень пригодились в Лондоне. При помощи знакомых мне удавалось находить клиентов, так как по сравнению с английскими мастеровыми я выполнял заказы за полцены. Таким образом я создавал себе новую «легенду». Зарабатывал шиллинги на свое содержание и, кроме того, сумел отложить немного фунтов, чтобы иметь кое-что на первое время в ФРГ. Конечно, я не упомянул о том, что в Центре очень обрадовались, когда весной 1963 года я рассказал о приглашении, которое совершенно случайно получила моя мать из Великобритании. Благодаря такому стечению обстоятельств отпадала необходимость выдумывать или создавать «легенду», объясняющую, как и почему я оказался на Западе.

Кельнские полицейские поинтересовались, сколько я заработал в Великобритании и удалось ли мне сделать какие-либо сбережения. Я назвал сумму, которую они тут же записали. На следующий день я убедился, что они интересовались моими финансами не случайно.

После подписания протокола я подвергся аресту. Это был не арест в буквальном смысле — со всеми ритуалами, сдачей всех личных предметов на хранение и т. п. Просто мне велели забрать все вещи и заперли в камере. Это была одиночка. Вечером я даже ее не осмотрел как следует. Я чувствовал себя очень усталым, и мне казалось, что я усну тотчас же, как только переоденусь в пижаму и улягусь на топчан. Но сон пришел не скоро. В Центре меня предупредили о возможности ареста, поэтому заточение в камеру не было для меня неожиданностью. Впрочем, я никогда не был настолько наивным, чтобы думать, что каждого перебежчика из социалистических стран на Западе встречают с букетом цветов, в котором спрятан чек на сумму, оканчивающуюся несколькими нулями.