Пангея - Голованивская Мария - Страница 57
- Предыдущая
- 57/148
- Следующая
— Ты кто такой? — заорал вдруг верзила, тыча ему гигантским пальцем в грудь.
Мышьяк ответил мысленно. Он не мог лезть в драку и прийти потом грязным или окровавленным. Он вечером отомстил иначе, выложив в интернет видео жесточайшей казни черного подонка, совершенной с полгода назад в парижском пригороде.
Война черной и белой розы. Простого и сложного. Культивированного и дикого. Во веки веков под желтым солнцем сатаны.
— Я сам не светлый, — возмутился тут сатана, — если бы кто-нибудь знал, сколько всякой чухни мне приписывают!
— И что, — поинтересовался Господь, — тебя это расстраивает?
— Тебя расстраивает, — делано вздохнул он, — ведь очередной апокалипсис припишут мне, хотя эти штуки устраиваешь всегда ты! И ты будешь завидовать, что якобы опять остался не у дел.
— Да ладно тебе, — устало парировал Господь и зевнул, — зачем ты придумываешь небылицы, когда их столько и без придумок?
— А кто же будет их придумывать? — изумился сатана. — Не ты же?!
Когда Мышьяк вырвался из черной толпы, он уже не шел по Парижу, но топтал его. С его ароматами свободы, кондитерской роскошью и парикмахерским искусством, с его бабами, почему-то ушедшими с баррикад.
Голощапов уехал домой, довольный новобранцем, не забыв при этом в один момент невыносимо жестоко унизить его. Гордости новому герою он оставить не мог. Прощаясь, он назвал его, как будто перепутав, чужим именем — и повторил это чужое имя несколько раз. Мышьяк не знал, как реагировать, не был готов — и откликался на Анвара, вспоминая потом с отвращением это свое малодушие.
Выйдя от Лили, Мышьяк отправился в парк Горького, побродить, поесть шашлычка, покататься на Чертовом колесе — чем черт не шутит? Он любил простые увеселения, которых в его ароматной французской глуши было не сыскать. Милые французские крестьяне и цветущие голубые луга совершенно не давали той крови, что рождалась на парижских улицах района Порт-де-Клиньянкур, полных всякого сброда. Парк Горького хоть и был центровым — даром что именно в его фонтанах любили плескаться десантники, все же годился для обострения чувств: именно туда азеры и прочие ары водили московских девок, клюнувших на их велеречивые ухаживания или толстые портмоне.
Он свистнул таксисту, спустился вниз с Крымского моста, лишний раз восхитившись красотой панорамы, и вскоре входил сквозь гремящие советской музыкой помпезные ворота парка.
Пошел по аллее. Выпил газировки. Стрельнул закурить, хотя у него и были свои. Уселся на скамейку глядеть на реку, залюбовался. К нему подошел мальчонка попросить денег. Сказал, не хватает на аттракцион. Мышьяк протянул ему бумажку.
Потом он пошел по набережной вдоль Нескучного сада, забыв про шашлыки и Чертово колесо. Справа серебрилась река, слева зеленел парк. Шел долго, пока не увидел целующуюся пару: девушка сидела на парапете, а молодой человек стоял перед ней, между ее ног, и отчаянно пытался пробраться внутрь.
Мышьяк присвистнул:
— Смелее давай! — крикнул он, когда парень оглянулся.
Все правильно: азер и русская девка. Девка размалеванная, разгоряченная, азер в одышке, чувствует, что распахнется она, расплывется, как тесто, и сейчас он ее начинит, нафарширует по самую макушку.
«Что же он выберет, — привычно поставил вопрос Мышьяк, — мордобой или девку? Держу пари, что мордобой!»
Не ошибся.
Азер молча развернулся и пошел на него.
— Ты что-то сказал?
Девушка соскочила с парапета, крикнула:
— Дамир, не надо, слышишь меня!
Он достал нож.
— Извинись перед ней.
— Извиняюсь, — равнодушно произнес Мышьяк.
— Не так извинись!
— А как? Продай мне свою девку, — спокойно сказал Мышьяк и достал пачку денег.
Девушка развернулась и пошла прочь, назад, к центральным аллеям, где были редкие гуляющие.
— Да бери, чего там. Твоя! — быстро, радостно согласился азер, кивнув в ее сторону. — Только я ее не пробовал и гарантий не дам.
Мышьяк пошел за девушкой, быстро нагнал ее, схватил за волосы.
Она закричала.
Достал нож.
— Жить хочешь?
Никого не было вокруг, она знала, поэтому больше не кричала.
— Если хочешь, значит, сделаешь две вещи: первая — заявишь, что он тебя изнасиловал, я свидетель.
Она кивнула.
И второе. Он потянул ее к кустам, расстегнул ширинку, силой опустил на колени.
— Поработай, давай.
Она принялась за дело, а он уставился на реку и на ту часть набережной, где всего минут тридцать назад прогуливался он сам. Теперь уже там были люди, кто-то шел с коляской, кто-то в компании веселых одноклассников, пудель гадил на газон, несколько мужчин бежали в тренировочных костюмах — прелестный майский вечер брал свое среди этих склонов, покрытых свежей травой, деревьев с молодыми листьями и медленным движением реки, забитой мертвой рыбой.
Арсентий Камола происходил из рода царских почтовых гонцов, известного еще со времен Ивана Грозного. Схождение его прапрадеда с его прапрабабкой по отцу было связано с заключением 18 мая 1665 года договора между приказом Тайных дел (органом, который занимался вопросами, интересовавшими царя Алексея Михайловича лично) и голландцем Яном ван Сведеном. Связь между ними как раз и осуществлял Гришка Камола, звавшийся в то время не Камола, а Крамола, но поскольку делом он был занят важным, государственным, одну буковку ему поправили. Договор этот был заключен как раз по поводу организации почты. Ван Сведен обязался привозить в Тайный приказ «вестовые письма всякие Цесарской, Шпанской, Францужской, Польской, Свейской, Дацкой, Аглинской, Италианской, Галанской и Недерлянской земель…» На расходы ему было выделено 500 рублей деньгами и на 500 рублей соболиных шкурок. Шкурки эти потом сыграли немаловажную роль в судьбе Камолы, скрал он отдельные из них и прельстил ими Аграфену Игнатьеву, купеческую дочь, что родила ему впоследствии трех сыновей — Ваньку, Николашу и Миколу. Увидал Камола Аграфену впервые тоже по служебной части. Ван Сведен привозил европейские газеты, на основе которых для царя и Боярской думы готовили обзоры прессы (куранты). Так вот, готовить эти обзоры ему в аккурат и помогала Аграфена, выучившая от отца языки и знавшая приказные нравы и вкусы. Сошелся Камола с Аграфеной очень вовремя.
Поскольку почта оказалась очень выгодным предприятием уже в 1668 году, на право содержать ее начал претендовать иноземец Леонтий Марселис, семейству которого покровительствовал глава русского внешнеполитического ведомства А. Л. Ордин-Нащокин. Между Марселисом и ван Сведеном был утроен торг, в результате которого победил Марселис, обязавшийся поставлять для нужд российского правительства «всякие подлинные ведомости» бесплатно. В этот приказ и были устроены служить все трое сыновей Камолы, но не простыми нарочными, а ямскими начальниками.
Лиля Балаховская, так страшно желавшая зачать от Мышьяка как от героя, вышла не из евреев, а из татар, предки ее имели фамилию Мамлеевы — татарский княжеский род, происходящий от мурзы Мамлея, жившего в середине семнадцатого века. Род князей Малеевых был внесен в V часть родословной книги Пензенской губернии, но весть о нем разносилась далеко за пределы здешних мест.
Лиля сказалась еврейкой оттого лишь, что знала о ненависти Мышьяка к кавказцам, а кто знает, может, и татары казались ему столь же отвратительными и враждебными, как и другие неславянские народы. Бабушку ее звали Венера мурза-ханум Мамлеева, она была знаменитой вышивальшицей и родилась от татарского князя и мурзы Амиры Мамлеева. Лиля через нее получила все густоту и крепость родового характера.
Лиля забеременела от Мышьяка, но сохранять ребенка не стала. Это был мальчик, которого должны были наречь Виктором и который мог бы быть единственным продолжением Арсентия. Лиля также не продолжила свой род, прервав свою историю, и о ней больше записей не было.
Аршин — Даниил Аршинов — происходил из рода сибирских казаков. Сведений о них сохранилось крайне мало. Прадед Даниила выучился на казначея, а его сын, дед Аршина, в середине 1930-х поступил в Институт дипломатических работников и дослужился до секретаря торгпредства в Индии.
- Предыдущая
- 57/148
- Следующая
