Еська - Першин Михаил - Страница 35

• Предыдущая
• 35/37
• Следующая

Знать, чары и впрямь спали.

А стража докладает:

– Ступай, матушка-царица, к сынку свому. Потому недоброе деется: с опочивальни евонной шум-грохот доносится, как бы не злые люди туды забрались.

Подбежали к опочивальне, а дверь-то заперта. Она завсегда изнутри лишь отворялась – так Долматий повелел ишо в самом начале царствования. Да для Панюшки – что? запор любой! Он плечиком навалился, дверь с петель-то и слетела.

Тут и видать стало, что? внутри творится. А тама два пальца агромадных в рост человечий, ровно два змея, дерутся. Один – цвета розового с ногтем светлым, а другой – коришневый. И коготь на ём чёрный. Видать, долго уж сраженье длилось, потому светлый палец обессилел, а тёмный его так и язвил. Вот поднялся он ввысь, чтоб последним, смертным ударом на противника обрушиться, но тут в двери царица показалась.

И словно силы у светлого пальца возродились. Выставил он ноготь свой врагу навстречь, тот так и напоролся. Кровь с него брызнула, да и не кровь, а жижа, вроде, болотная. Глядь: ан пальцев-то словно и не было. Только на обеих царицыных руках – по пяти. А ворожея, выходит, до последней точки исчезла. Потому коли б ейный палец цел остался, он бы и всю её за собою на свет Божий вытянул.

Тут-то они плач детский услыхали. Глядь: на постели дитя лежит, словно только что нарождённое.

Девочка, понятное дело. Така славненька, розовенька, и голосочек тоню-усенькой! Царица: «Ах!» – и наземь – брык, хорошо её Панюшка подхватил.

Вот пошли Еська-старшой да Еська-меньшой, да Панюшка своей дорогой. Еська-старшой и говорит:

– Молодец, тёзка! Смекнул, как ворожею её же собственной ворожбою провесть.

– Да что я-то, дядюшка! Ты вот самого? Хранителя провёл. Чё уж нынче скрывать: ведь не стал бы ты камень на себя тянуть, пуганул его просто.

– Знамо дело, не стал бы. Да ты-то откель про это знаешь?

– Откель-откель! Он сам мне и сказывал, когда ночью приснился аль наяву явился, я так и не понял. И ишо тебе передать велел, что, перво дело, он в обиде, а второ – что он старшого свово просил и тот ему разрешенье дал от тя отстать, раз ты так с им обошёлся.

– Вона как! – Еська молвит. – Ну, так и я тебе кой-что скажу. Отныне он за тобою следить будет. А я к Фрянюшке моей воротиться могу. Добрый тебе путь, только гляди: на Хранителя больно не полагайся. Ну, да ты, я гляжу, и сам – парень не промах.

Идёт Еська своей дорогой. А впереди – девчушка лет этак десяти аль двенадцати. Окликнул. Та оглянулась – и дале идёт. Еська недоброе почуял и сызнова: «Эй, ты куда? Не бось, не обижу». И шагу прибавил.

Он быстрее, и она быстрее. Он прибавляет, и она. Глаз скосит и – дале без остановки. А глаз-то зелёный. Еська бежит почти, а догнать не могёт.

Долгонько так бежали, до рощицы добёгли.

Дорога кру?гом пошла. Девчушка свернула, и Еська – следом.

Выбежал, ан её и нету. Только чуть впереди – козочка обочь дороги стоит, травку грызёт да на Еську глазом косит. Зелёным. «Эге!» – Еська подумал, и – к ей. А та словно того и ждала: головкой мотнула да в рощицу потрусила.

Ну, Еське отставать-то нельзя. Ан и догнать сил нету. Да ишо деревья мешают. Одно корнем за ногу уцепит, другое – веткой по глазам оттянет.

Тропинка виляет, вот-вот козочка из виду потеряется. Только кажный раз, как Еська на ровно место выскочит, – и она тут как тут: стоит да зелёным глазом косит. Увидит его, и – ходу!

Роща кончилась, за нею – болото. Выбежал Еська, глядь: а козочки-то и нет. Неужто утопла? Может, и так, а может, и нет. Потому на кочке лягуха сидит, лапки – враскоряк, на Еську глазом косит. Опять же зелёным. Еська руку протянул, а та с кочки на кочку – скок да скок.

Еська к рощице воротился – лягуха аж замерла вся. Уж не косится, а прямо глядит: куды, мол, собрался, мил-дружок? А Еська ветку сломил подлиньше, и – обратно. Листья оборвал – знатная слега вышла, по любой трясине идтить не страшно. Увидала лягуха, что он не навовсе ворочался, и вздохнула, будто с облегченьем. А сама – скок-скок в самую топь.

Дошёл Еська до края болота и слегою путь нашшупать хотел. Но не успел ею ткнуть, как тина топная раздвинулась махонькою мандою и – цоп за конец. Еська слегу выдернул, а топь чмокнула и обратно гладкою стала, будто ничего и не было.

Еська глаза поднял. А лягуха, на его глядючи, пасть разевает – щерится, будто спрашивает: чай, спужался?

Ну да Еську спужать непросто. Была не была!

Ступил на болото.

Нога враз по щиколку провалилася. И така нега её охватила, что сказать слов нету. Будто-словно волна тёплая снутри по всем жилочкам побежала.

И бежучи, то там, то тут покалывала, пощекатывала да пузырьками неведомыми кажну косточку обволакивала. А снаружи-то – и того шибче: ровно масло по ноге полилось, да уж не волною, а током ровным от пятки да по лодыжке, да после – округ коленки и выше растеклося аж до самого пояса. И дрожью мелкою нога затряслася, то сжимаяся, то обратно расправляяся, и сама с себя вытягиваясь да вкруг себя же самой оборачиваясь и в тот же миг обратно вертаясь. А того после две волны эти: нутряная с наружною – в самом брюхе у его схлестнулися да пеною бесплотною по всему-то телу до самого распоследнего волоска разбрызгалися. И уж не нога одна, а вся личность Еськина сперва дрожью меленькой пошла, а после комком в груди свернулася, волчком завертелась, обратно книзу промеж рёбер да прочей околесицы ринулась и чрез ногу обратно в воду утекла, только истому опосля себя оставив в кажной прожилочке Еськиной.

Глянул Еська вниз: а кругом ноги не тина валком лежит, а мандушечка отворилася да губками за ступню его держит и легонько этак подрагивает, будто выпущать её не желает, разве что на самую малость, чтобы после ишо глубже в себя воспринять и сладостней обласкать.

А лягуха пасть растворила и впервые слово вымолвила. По-своему, по-лягушачьи. И слово это было «ква». Да Еська и без толмача разобрал, что насмехается тварь болотная. Потому, знать, что рожа у его больно растерянная была.

Он второю ногою и шагнул. И обратно мандушка споднизу раскрылася, чтоб объять её ласкою томною. И что с ею произошло – то ишо нежнее да обволочистей было, чем прежде.

И уж перва нога, словно бы взревновавши, сама собою вперёд потянулася. И легко этак трясина её выпустила, чтоб тремя вершками дале заново распахнуться и приять в себя, ровно гостью желанную.

Так и двинулся Еська, уж и понятие утеряв, он ли ноги переставляет, аль они несут его в самую топь. Едва нога к лону болотному приблизится, оно мандою растворяется – чмок, губками лодыжку хвать! Еська ногу вымает, а она ишо тянется малость, а после сосклизнёт, и обратно – чмок! Еська втору ногу двинет – и с ею то же самое. Слегу переставит – и тут та же песня. Чмок да хвать да обратно чмок. И что ни шаг, то волны по телу евонному бегут-р астекаются, с кажным разом всё слаще да потягистей. Уж кажется, предел сласти этой приступит – ан с новым шагом и он преодолеется.

Глянул Еська вперёд – никого. Вовсе пропала лягуха, а может статься, за край топи ускакала, не стала его дожидаться.

Подумал он тогда: «Назад ворочаться надо», – ан тут же в голове и ответ раздался, будто кто ему в ухо нашёптывал: «Э, нет. Тута обратного хода не бывает». И впрямь – ноги назад не переставляются. Видать, всё ж таки опаска, что это не он ими, а они им управляли, верная была.

Ишо немного прошёл Еська. А чем дале – тем всё тяже?ле. Будто словно ма?нды болотные ног его отпущать не желают. Всё потягистей да похватистей их обымают. И так и тянет, так и тянет стать на месте, движению конец положив, да и етить трясину энту, ногами на месте перебирая.

– Нет, не бывать тому, чтоб ты меня затянула! – Еська вслух молвил.

Да и вытянул ногу повыше.

Глядь – ан стопы-то и нет. Заместо неё нога залупою оканчивается. Шагнул, вторую ногу вытянул – и там то же. А голос обратно в ухо шепчет: «Да куды ж, мол, тебе спешить? Стань, мол, на месте. Ведь это всё одно, что и ходить. Стой себе, да и делай своё дело, да и делай?» И этак раз несколько повторилось «делай», покуда голос вовсе не замер.

• Предыдущая
• 35/37
• Следующая