Те же и скунс–2 - Воскобойников Валерий Михайлович - Страница 17
- Предыдущая
- 17/179
- Следующая
– Ах ты, мой красавчик… – Алла нежно обхватила плод пальцами, быстро оборвала шкурку до середины и прикоснулась языком к самому кончику. Чуть помедлила… и принялась употреблять. А именно, облизывать белоснежно-бархатистую мякоть. С чувством, неспешно… Ее зрачки расширились и замерцали, грудь, не стеснённая мещанскими оковами лифчика, трепетала под лёгкой импортной тканью, а лицо светилось ожиданием, предвосхищением восторгов блаженства…
Это был высший класс!.. Гости ощутили томление во всех членах и перестали жевать. Между тем, взасос поцеловав фрукт, Алла принялась погружать его в рот – всё глубже и глубже, умело расслабив мышцы гортани, так, будто хотела проглотить его не жуя… Говорят, нечто подобное делают начинающие порнозвёзды. И кончающие «живоглотки».
Эффект был достигнут – гости подозрительно тихо застыли на месте. За столом ещё продолжались какие-то разговоры, но для них ничто уже не существовало. Не шевелясь, смотрели они на белоснежное Аллино горло, в глубинах которого натужно и сладострастно двигалось нечто… Объёмом и формой напоминавшее… Вот она, женщина! Совершенно готовая к использованию по прямому своему назначению!.. Как она естественна, как волнуется и живёт её тело, как трепещет от невыразимых желаний… Нет, такого ни в каком кино не увидишь. Незабываемое зрелище – «если женщина просит»…
…Какая-то сила без предупреждения шарахнула Гнедина в грудь, опрокинув его навзничь вместе со стулом. Катя Дегтярёва, о которой он успел благополучно забыть, стояла над ним, держа двумя руками небольшой пистолет, и воронёное дуло сурово указывало на что-то, находившееся за спиной у Мишани. Лёжа на спине, Владимир Игнатьевич невольно проследил направление её взгляда… Там, у стены, стоял гигант Фаульгабер. И сжимал в занесённой руке мясницкий устрашающий нож Изготовленный для удара в ту самую точку, где мгновение назад находилась его, Гнедина, голова…
Мишаня медленно оборачивался, держа похожий на мохнатую картофелину недоеденный киви. От неожиданности он подавился – по подбородку тёк сок.
Фаульгабер опустил свой тесак и принялся дружески хлопать его по спине. Ясно, мол, пацан, кто есть ху?..
…У нас ведь как говорят? Попал в больницу или, скажем, в армию, и ты уже не человек. Какие глупости! В больнице, где поправлял здоровье известный питерский коллекционер Владимир Матвеевич Виленкин, как раз и можно было ощутить себя человеком, а не букашкой. Чистота и гармония, приборы дистанционной диагностики, одноразовые шприцы… Сестры тактично улыбаются, санитары придерживаются цензурного лексикона, а доктора задумчивы и учёны. Среди всего этого великолепия Владимир Матвеевич быстро шёл на поправку. Вкусно ел, много спал, а чтобы не скучать – ибо от скуки начинают одолевать лишние мысли, – сражался с персональным компьютером в тетрис… Так проходили дни, но по ночам не было ни процедур, ни компьютера, ни иных отвлекающих моментов, и устроенный ему эгидовцами кошмар неотвратимо оживал. Пока что Дубинин с Пиновской щадили его подорванное здоровье и, будучи людьми деликатными, к теме золотого дуката не возвращались… но они ЗНАЛИ. Или догадывались, что было, в общем, не лучше. И рано или поздно говорить с ними придётся. И оттого господин Виленкин просыпался в поту и стонал: «Господи! Да когда ж это кончится!..» Не кончалось. Наверное, Бог не слышал его. Или, наоборот, слышал очень даже хорошо…
Во сне он видел себя совсем молодым, подающим надежды искусствоведом. Затем появлялась харя полковника Кузьмиченко – двойной подбородок, пронизывающие глаза. Взгляд его был красноречивее слов – кто не с нами, тот против. Товарищ, вы против?.. Лица, морды, рожи… хари и рыла. Листы бумаги с убористыми строчками, надписи «Хлеб» на автозаках, блеск найденных при обысках бриллиантов… Глаза людей, меняющих бриллианты на хлеб. Тихий голос старого друга «Володя… за что?..»
«За что, Господи?..»
Послеобеденный сон оказался едва ли не хуже ночного. Владимир Матвеевич даже прослезился от жалости к самому себе – старому, слабому, с больным, надорванным сердцем… Надумав утешиться хотя бы гастрономически, Виленкин открыл холодильник и только собрался съесть что-нибудь вкусное, как дверь распахнулась: в палату пожаловал посетитель.
– Добрый день, почтеннейший Владимир Матвеевич! Как здоровьичко драгоценное?..
На пороге стоял осанистый россиянин в дорогом строгом костюме. Породистое лицо, украшенное явным сходством с академиком Лихачёвым. Добрая улыбка. Дышащие благородством манеры, понимающие глаза… Только вот господину Виленкину эти глаза показались страшнее полковничьих, тех, из сна. Он охнул и без сил опустился на стул:
– Что… вам… ещё от меня…
Это был он. Негодяй и мерзавец. Хладнокровнейшим образом уперевший золотой дукат. Тот самый дукат…
– Все ПОРЯДОЧНЫЕ люди искусства желают вам скорейшего выздоровления, – склонив убелённую сединами голову, визитёр вытащил объёмистый пакет и элегантным жестом убрал его в тумбочку: – Витамины… А то не comme il faut[1] получается… Мы ведь с вами люди искусства, дражайший Владимир Матвеевич, n'est-ce pas?[2]
– Я… мы, – Виленкин от ужаса едва мог вымолвить слово, но посетитель на беседу и не напрашивался.
– Так вот, mon cher monsieur[3] , лучшее средство для укрепления здоровья, а тем паче для долгой и счастливой жизни – это молчание. Так французы считают. Не стоит дожидаться, пока «колумбийский галстук» повяжут, лучше просто держать рот на замке… Правда, велика мудрость народная?
Егo глаза вдруг стали жуткими и опасными, он резким вижением полоснул себя ладонью поперек гортани. Потом учтиво раскланялся… и уже в дверях покачал головой:
– Совсем забыл! Ах, память, память… Годы, наверное. Что лучше – склероз или маразм? Наверное, Склероз: о маразме как-то забываешь… Так вот, это вам, уважаемый Владимир Матвеевич, так скажем, звоночек. Из прошлого. Мы же старики с вами… Нам и освежить память не грех…
Вытащил из кармана фотографию, положил на стол и неслышно исчез. Господин Виленкин взглянул и вторично схватился за сердце: «Ну, святая Богородица, ну, сука, ну, падла!..» Выругался… и заплакал.
- Предыдущая
- 17/179
- Следующая
