Смелая жизнь - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 41
- Предыдущая
- 41/57
- Следующая
Красавица пани осталась одна.
На ее лице мелькнула тревога.
«Ах, зачем убежал этот длинный барон? – думала она с тоскою. – Это почти единственный, кого она знает здесь на балу! И куда запропастился ее милый Казя, которому пришло в голову тащить на этот бал ее, скромную маленькую провинциалочку!»
И она тревожно оглядывалась во все стороны, отыскивая среди блестящих мундиров синий колет мужа.
«Вот он, наконец-то!»
И разом тревога покинула прелестное личико, а глаза засветились радостным блеском навстречу высокому, уже не очень молодому, но красивому ротмистру.
– Ты одна, крошка? – изумленно произнес он, приблизившись и улыбаясь жене. – А я думал, что барон Штакельберг займет тебя и развлечет немного, пока я поговорю с кем мне следовало.
– Ах, милый Казимир, – чистосердечно вырвалось из уст молодой женщины, – мне так скучно здесь на балу! Я никого не знаю, и никто не знает меня… И этот этикет, и это степенное веселье! О, как все это не похоже на наши домашние вечера! Право, гораздо лучше было бы мне остаться в замке…
– Ну не ребенок ли ты, Зося? – произнес с нежным укором ротмистр. – Твоему мужу необходимо было попасть на этот бал, поговорить с начальством, отблагодарить его как следует за полученное назначение… Иметь эскадрон в славном Литовском полку – ведь это большая честь, Зося… И вообще, носить мундир этого полка не то что служить в гродненских уланах, моя малютка!.. Увы! Ты вряд ли поймешь это, дитя!
– О нет! Я понимаю! Я все понимаю, Казимир! Но от этого мне не лучше, право… Я так боюсь за тебя… – с невольной грустью произнесла молодая женщина, и глаза ее затуманились слезами. – Литовский полк стоит первым по соседству с неприятелем, и я боюсь, ах, я боюсь за тебя, мой друг!
– Не будь ребенком, Зося! – произнес с укором ротмистр. – Успокойся, дитя! Бог милостив, со мной не случится ничего дурного… Взгляни, однако, вон идет сюда барон Штакельберг с молодым генералом! Он ведет к тебе танцора, крошка! О-о! И какого танцора. Ты удостоилась большой чести, дитя!
Взглянув на приближающегося свитского генерала, еще очень молодого и красивого, юная пани так и вспыхнула румянцем удовольствия и удовлетворенного тщеславия.
Действительно, Зося Линдорская – так как это была она, маленькая паненка из старого замка Канутов, – удостоилась большой чести: ей предстояло танцевать с Ермоловым, одним из корпусных командиров, входившим тогда в большую славу любимцем императора Александра.
Среди перекрестного шепота зависти, зазвучавшего теперь вокруг Зоси, молодая женщина подала руку Ермолову и под плавные, удивительно мелодичные звуки экосеза вступила с ним в ряды танцующих пар.
Полная неги мелодия, казалось, наполняла собою все уголки залы. Она поднималась волною и уносилась чарующими звуками через открытые окна ярко освещенной беннигсеновской виллы куда-то вдаль, словно поддразнивая безмолвие и тишину благоуханной июньской ночи…
Все плавно кружилось, двигалось и скользило под эти чарующие звуки: и ордена, и ленты, и золотом шитые мундиры придворных, и легкие, как облако, наряды красавиц…
Под эти звуки хотелось подняться над толпою и нестись куда-нибудь высоко, быстрее птицы, скорее ветра и слушать их, эти звуки, без конца слушать…
Высокий красивый человек в генеральской форме, стоявший впереди нарядной толпы, отступившей от него на почтительное расстояние, невольно глубоко задумался под эту чудную мелодию, под эти чудесные звуки… Высокий человек думал: «Они танцуют… они веселятся – эти взрослые большие дети… И пусть танцуют… и пусть веселятся… Через несколько дней многие из них будут находиться под градом картечи… иные звуки наполнят их слух… А эти нарядные женщины в роскошных туалетах, они улыбаются, щебечут… Но эти бальные платья, подумать только, заменятся траурными плерезами[59], и все это – по одной безумной прихоти ненасытного корсиканца, мечтающего победить в своих дерзких мыслях Европу…»
Высокий человек думал, а бал вокруг него кипел и бил ключом веселья… Свита почтительным полукругом стояла за ним, глядя ему в глаза, стараясь предупредить малейшее его желание.
Вдруг что-то необычное произошло в зале… Какое-то движение… словно шелест ветра пробежал по этой веселой, смеющейся, нарядной толпе.
– Посланный с передовых позиций!.. – пронеслось по зале, и взоры всех присутствующих обратились к двери.
В лице высокого человека, окруженного свитой, дрогнуло что-то… Музыка разом смолкла… Танцы остановились… Толпа подалась назад, раздвинулась, очищая дорогу…
Прямо к государю шли двое. В одной небольшой, но плотно сколоченной фигуре все сразу узнали генерал-адъютанта Балашова. Рядом с этим, известным всему Вильно, свитским генералом, пользовавшимся любовью и доверием Александра, подвигался, с усталым, измученным лицом, в покрытом пылью литовском мундире, совсем молодой офицерик.
Вот он быстро приблизился, вот вытянулся в струнку перед государем… Вот с уст его срываются слова рапорта… Рука, подавшая донесение от начальства, дрожит.
– Французы подошли к Неману, ваше императорское величество… Наши аванпосты[60] заметили их на заре около местечка… Они готовятся к переправе, – рапортует негромко, но ясно и четко юный офицерик, и глаза его, впившиеся в глаза государя, так и сыпят искры, так и горят…
Что-то знакомое чудится Александру в этом юном лице, в детски чистом, открытом взоре, в добродушной складке крупного рта, во всем полудетском лице, смуглом и усталом.
– Наши разведчики, – продолжает рапортовать офицерик, – открыли аванпосты неприятельского передового разъезда…
Молодой, чуть глуховатый голос офицерика так и звенит… вот-вот надломится… оборвется… а сам он стоит, не шелохнется, вытянувшись в струнку, с окаменелым, как у статуи, лицом, и только глаза, одни глаза горят неизъяснимым чувством восторга и обожания…
Император выслушивает рапорт молча, спокойно, но в лице его, в морщинах лба заметно волнение… Прежде чем отдать приказание окружавшей его свите, Александр, движимый непреодолимым желанием осчастливить смуглого офицерика, положил ему руку на плечо и спросил кратко:
– Ваше имя, поручик?
– Александров, ваше величество!
Александров?! Так вот кто это! Его нареченец-герой!
И все лицо императора затеплилось лаской… В один миг мелькнул перед ним его дворцовый кабинет… массивная дверь… и юный солдатик-улан, рыдающий у ног его, монарха… Но видение пришло и так же быстро умчалось куда-то… Привезенная важная новость поглотила целиком все внимание императора…
Вокруг государя уже толпились в ожидании приказаний все его первые слуги, все его главнейшие полководцы: и Барклай-де-Толли, с длинным, немецкого типа лицом, и Багратион, с добродушием и отвагой в восточных глазах, и молодой Ермолов, только что покинувший свою даму, и целый сонм молодых и старых генералов, ожидавших царского слова.
И слово было произнесено. В двадцать четыре часа по этому слову русские войска очистили Вильно, сожгли мосты и отступили внутрь России… По этому же слову доверенный Александра помчался к стану неприятеля с письмом от императора к его могучему противнику – императору Наполеону.
Молоденький офицерик, привезший доклад государю, видел, какою тенью подернулось обожаемое лицо монарха, какая мучительная борьба отразилась во всех его благородных чертах. Молоденький офицерик знал лучше всякого другого, что Александр жалеет каждую пролитую каплю крови своих солдат и что нарушение мира Наполеоном тяжелым камнем пало ему на душу.
Но молоденькому офицерику некогда было предаваться тяжелым мыслям. В один миг его оттеснили от свиты, и целая толпа нарядных дам и блестящих мундиров окружила его непроницаемой стеной.
– Вы сами видели неприятеля? – слышалось сквозь перекрестную трескотню вопросов.
– Много их? Готовятся к переправе?
- Предыдущая
- 41/57
- Следующая