Три Закона роботехники - Азимов Айзек - Страница 3

• Предыдущая
• 3/72
• Следующая

И протянул ему бумажку с уравнениями. Клиф внимательно прочел их и сказал:

– Здесь все правильно. Но откуда они у тебя? Ты ведь не вывел их сам.

– Я же сказал тебе – ты их продиктовал по телефону.

Клиф покачал головой.

– Но я ушел из лаборатории в четверть восьмого. Там сейчас никого нет.

– Уверяю тебя, я с кем-то разговаривал.

Мэри Энн нетерпеливо теребила перчатки.

– Мы опаздываем, – напомнила она.

Я махнул ей рукой – погоди минутку – и спросил у Клифа:

– Послушай, а ты уверен…

– Да нет там никого, если не считать Малыша, конечно.

Малышом мы называли наш механический мозг.

Мы стояли, переводя взгляд с одного на другого. Носок туфельки Мари Энн отстукивал чечетку – этакая бомба замедленного действия, готовая взорваться в любую минуту.

Вдруг Клиф расхохотался.

– Знаешь, о чем я думаю? – заявил он. – О карикатуре, которую недавно видел где-то: там был нарисован робот, отвечающий на телефонный звонок. Он говорил в трубку: “Честное слово, босс, в доме нет никого, кроме нас, думающих агрегатов”.

Мне это показалось совсем не смешным.

Я сказал:

– Поехали в лабораторию.

Мэри Энн встрепенулась:

– Но мы не успеем на спектакль.

Я обернулся к ней:

– Послушай, Мэри Энн, это очень важно. Мы забежим на одну минутку. Поедем с нами, а оттуда прямо в театр.

– Спектакль начинается…

Она не закончила фразы, потому что я схватил ее за руку и потащил на улицу.

Вот вам доказательство того, насколько эта история выбила меня из колеи. В обычное время мне бы и в голову не пришло командовать ею. Я хочу сказать, что Мэри Энн настоящая леди. Просто у меня все смешалось в голове – я даже не помню, хватал ли я ее за руку вообще, но когда опомнился, мы все трое сидели в машине, и она растирала правую кисть, бормоча что-то о громадных гориллах.

Я спросил:

– Надеюсь, я не причинил тебе боли, Мэри Энн?

Она ответила:

– Ну что ты, милый, мне ведь каждый день выдергивают руки из суставов – это такое удовольствие!

И носком туфли она пнула меня в икру.

Она сделала это потому, что у нее рыжие волосы. В сущности Мэри Энн добрая девушка. Но она вынуждена время от времени оправдывать миф о рыжеволосой фурии – положение обязывает. Я-то вижу ее насквозь, но подыгрываю ей, бедняжке.

Через двадцать минут мы подъехали к лаборатории.

По ночам институт пустует. Он кажется особенно пустым оттого, что предназначен для толп студентов, снующих по коридорам и заполняющих аудитории. Когда их нет, здание выглядит заброшенным и одиноким. А может быть, мне так казалось потому, что я страшился подняться наверх в свою лабораторию и увидеть то, что ожидало меня там. Как бы то ни было, шаги звучали до нелепости громко, а кабина лифта выглядела неприлично грязной и мрачной.

Я шепнул Мэри Энн:

– Это не займет много времени.

Но она только фыркнула, и это у нее получилось очень здорово. Она ничего не может с собой поделать – она всегда все делает здорово.

Пока Клиф отпирал дверь в лабораторию, я заглянул через его плечо, но ничего не увидел. Малыш находился на том же месте, на котором я оставил его. Если бы не светящаяся шкала, на которой сейчас ничего не отражалось, никто бы не догадался, что это думающий агрегат. Обыкновенный ящик, от которого к розетке в стене тянется черный провод.

Мы с Клифом обошли вокруг Малыша. Мне кажется, мы оба были готовы наброситься на него, сделай он хоть малейшую попытку сдвинуться с места. Но он был недвижим. Мэри Энн с любопытством разглядывала агрегат. Она даже провела по его крышке указательным пальцем, а затем брезгливо стряхнула пыль.

Я воскликнул:

– Берегись, Мэри Энн, не подходи! Стой там, где стоишь.

Она сказала:

– Здесь ни капельки не чище.

Она в первый раз попала в нашу лабораторию, и ей было трудно понять, что сборочная мастерская – это совсем не то же самое, что, скажем, современная детская. Два раза в день к нам заглядывает сторож и опорожняет корзины для бумаг. Раз в неделю с помощью швабры и мокрой тряпки он оставляет лужи на полу и грязные разводы на столах и полках.

Клиф заявил:

– Телефон не на том месте, где я его оставил.

Я спросил:

– Откуда ты знаешь?

– Потому что я оставил его там, – он указал рукой, где именно, – а теперь он здесь.

Если это так, то телефон переместился поближе к Малышу. Я проглотил слюну и заметил:

– Может быть, ты запамятовал?

Я попытался рассмеяться как можно естественнее, но у меня это не получилось.

– Где отвертка?

– Что ты собираешься делать?

– Заглянуть внутрь. Для смеха.

Мэри Энн заметила:

– Ты испачкаешься. Надень халат.

Она очень заботливая девушка, Мэри Энн.

Я пустил в дело отвертку. Конечно, когда мы доведем Малыша до кондиции и пустим его в производство, наши модели будут заключены в сплошной литой ящик. Мы даже подумывали об оболочке из цветного пластика для образцов домашнего типа. Однако наш лабораторный вариант держался на винтах, что позволяло нам всякий раз, когда было необходимо, разбирать его и снова собирать.

Впрочем, на этот раз винты не вывинчивались. Я пыхтел и сопел, но все было напрасно.

– Какой-то шутник приложил немало сил, чтобы вогнать их так глубоко, – пробормотал я.

Клиф заметил:

– Кроме тебя, никто не прикасался к этой штуке.

Он был прав, но от этого мне не стало легче. Я выпрямился, тыльной стороной ладони вытер лоб и протянул ему отвертку.

– Хочешь попробовать?

Он попробовал, но ничего не добился.

Он сказал:

– Забавно.

Я спросил:

– Что именно?

Он сказал:

– Винт повернулся. Он выступил на одну восьмую дюйма, и после этого отвертка сама выскользнула у меня из рук.

– И что же тут забавного?

Клиф отступил назад, подобрал отвертку и, держа ее на весу двумя пальцами, заметил:

– А то, что я видел, как винт свернулся назад – на ту же восьмую дюйма – и плотно вошел в гнездо.

Мэри Энн начала терять терпение. Она сказала:

– Ох, уж эти умники! Если вам так нужно его открыть, почему вы не воспользуетесь паяльной лампой?

На одной из скамеек действительно лежала паяльная лампа, и на нее-то и указывала Мэри Энн.

Вообще-то идея применить паяльную лампу к Малышу показалась бы мне такой же нелепой, как идея попробовать ее действие на самом себе. Но меня мучила одна мысль, которая, по-видимому, мучила и Клифа – мы оба думали об одном и том же. Малыш не желал, чтобы его открывали!

Клиф сказал:

– Что ты об этом думаешь, Билл?

Я сказал:

– Не знаю, Клиф.

Мэри Энн сказала:

– Поторопись, тупица, мы не попадем в театр.

Тогда я взял паяльную лампу и открыл кран кислородного баллона. Все это было похоже на убийство друга.

Но Мэри Энн остановила меня, заявив:

– До чего же глупы бывают мужчины! Смотрите, у вас все винты вывинчены. Вы, наверно, вертели отвертку в обратную сторону.

Вы, конечно, понимаете, что только идиот может вертеть отвертку в обратную сторону. Но я не люблю противоречить Мэри Энн, поэтому я сказал только:

– Мэри Энн, не стой так близко к Малышу. И вообще, почему бы тебе не подождать за дверью?

Но она воскликнула:

– Смотрите!

И на ладони у нее оказался винт, который она вытащила прямо так, руками, из наружной стенки Малыша.

Клиф сказал:

– Господи помилуй!

Они выползали – все двенадцать винтов, сами по себе, подобно крохотным червякам, медленно выворачиваясь из своих отверстий, а затем выпали. Я подобрал их все, за исключением одного, самого последнего, на котором висела, болтаясь, передняя панель, пока я не подхватил ее. Затем и этом винт выпал, и панель нежно плюхнулась в мои объятия. Я осторожно поставил ее на пол.

Клиф сказал:

– Он это сделал нарочно. Он услышал, как мы говорили о паяльной лампе, и сдался.

Его пухлое, обычно розовое лицо побелело. Я тоже чувствовал себя неважно.

• Предыдущая
• 3/72
• Следующая