Капитан полевой артиллерии - Карпущенко Сергей Васильевич - Страница 4

• Предыдущая
• 4/72
• Следующая

Кривицкий прервал Васильева неожиданно строгим, серьезным тоном:

– После того, значит, крепость получает нравственное право сдаться противнику? Так, что ли? Выходит, такие крепости, как Туль, Эпиналь и Бельфор, в районе которых не проводилось никаких существенных операций полевых армий, не играли никакой роли в сопротивлении Франции врагу?

– Я не то хотел сказать, – замялся Васильев.

Но Кривицкий, не слушая штабс-капитана, горячо продолжал:

– Да, мы едем на поддержку Новогеоргиевска, в котором и без нас почти сто тысяч гарнизонов, но здесь с решением Верховного главнокомандующего я согласен полностью! Крепость должна быть усилена, ибо не она по причине своей слабости призвана опираться на полевую армию, а, наоборот, крепости должны служить поддержкой войск, оперирующих в их районе. При каждом стратегическом задании крепость обязана быть способной обороняться собственными силами, оставаясь и совершенно изолированной!

Васильев еще сильнее запыхтел, ничего не ответил Кривицкому, а, бросив поводья, полез в карман брюк за портсигаром, долго раскуривал папиросу. Сказал небрежно:

– Это тебя, Паша, немцы в твоем училище подучили, чтоб ты в поле боялся выйти. От выспренних ненужных мудроделий твоя теория.

В разговор вмешался Лихунов:

– Я, по правде сказать, крепостям не доверяю – они лишь сковывают способности огромных масс обороняющихся, а противнику сосредоточенно действовать дают, что всегда врагу на пользу, но вспоминаю, как нас в японскую «шимозами» забрасывали – сами знаете, граната полевая. Психический эффект на солдат наших произвела колоссальный: когда летит, как сатана, воет, разрывается с диким треском, а запах от разрыва такой скверный, будто и впрямь ворота адовы распахнулись. Солдаты едва заслышат «шимозу», сразу кто куда разбегаются, даже куст спасением казался. А ведь потом научились не бояться, укрытия стали строить. В легком блиндаже, в окопе с верхним настилом солдат себя куда покойней чувствовал, не боялся уже и стрелял вернее, потому что руки не дрожали…

– Вот и я о том же! – видя в словах командира поддержку своей теории, воскликнул радостно Кривицкий. – В крепостях есть резон, господа! Особенно в сильных. Посмотрите, Осовец вон совсем маленький, почти игрушка, а пятый месяц обороняется, против немца стоит, шестнадцатидюймовые орудия имеющего! А Новогеоргиевск ему не чета – первоклассная, сильная крепость! Да и разве ж не помните вы русской истории военной? На открытой местности русак всегда пасовал,- или по большей части пасовал,- а вот обороной крепости мы прославились. Русские на твердыню опираться привыкли. Рязань вспомните, Козельск, лавру Троице-Сергиеву!

– Когда я об укрытиях говорил, – твердо сказал Лихунов, – я легкие, полевые укрепления в виду имел, а не крепости. Под прикрытием стен, при знании, что за трехметровым бетоном спрятаться можно, моральный настрой солдат лишь к разложению приводит. Ненавижу крепости!

Поддерживая Лихунова и словно жалея Кривицкого за непонятливость, Васильев плаксиво протянул:

– Па-а-а-ша! Да разве ж стенами крепость сильна? Не-ет! Силой и крепостью солдатского духа! Вот чем!

Кривицкий рассмеялся:

– Да какой там дух, ваше благородие! Я хоть и недавно призван, но кроме нечистого духа, от нижнего чина исходящего, ничего иного не приметил! Да и откуда, подумайте, взяться у солдата этому самому духу боевому? Понимают ли они, зачем их каждый Божий день, как капусту, крошит немецкая шрапнель и секут пулеметы? Ни причин, ни целей, ни наших союзников солдаты не знают. Появись сейчас перед нами француз или англичанин, так, не предупреди он нашего Ваньку, он же по нему тотчас стрелять начнет, приняв за немца или австрийца.

– Ну, положим, – с раздражением пробасил Васильев, – француза или англичанина они в глаза не видали, но ведь идея защиты Отечества, как дела правого, святого, именем Бога православного узаконенного, для солдата близка и понятна.

Кривицкий насмешливо фыркнул:

– Оставьте ваши тирады для бесед с бригадным батюшкой! Подумайте, ведь солдат на девяносто процентов из крестьян набирают. Оставил он у себя в деревне пашню, скотину, жену, детишек, да и хлеб по большей части убрать не успел. Деревня для него – мир. Вселенная. Что для Ваньки смерть эрцгерцога, хотя бы и с супругой или союзнический долг? Да ничего абсолютно! Он дальше своего поля и не ходил, быть может, никуда. Ну разве еще в город на заработки съездит. Для него война эта, что бабе его – сабля.

Васильев возмущенно затряс усами:

– Ты, Паша, хоть и молод, а уж циник-то из тебя порядочный выглядывает! А все столичное образование, в душу бога мать!

Кривицкий неожиданно обиделся:

– Ладно! А вот мы сейчас посмотрим, а мы сейчас проверим, кто из нас прав! Господин капитан, – обратился он к Лихунову, – позвольте я кого-нибудь из канониров на минуту позову, проверим!

Лихунову не нравился Кривицкий, не нравилась его затея, но, желая полностью загладить свою недавнюю неловкость, он молча кивнул. Поручик круто повернулся в седле в сторону колонны и прищурился, выбирая кого-нибудь.

– Левушкин! Левушкин! – мальчишеским фальцетом прокричал он. – Слышишь! Шагом марш сюда! Да поторапливайся, когда тебя господин обер-офицер подзывает!

Сквозь облако пыли было видно, что кто-то, как заводной паяц, быстро спрыгнул с передка и побежал к продолжавшим ехать офицерам. Придерживая шашку, Левушкин нагнал офицеров, совсем не уставным, а каким-то глухим, больным голосом доложил, прикладывая руку к околышку фуражки:

– Канонир третьей батареи Левушкин по приказанию вашему явился.

– Явился! – передразнил канонира Кривицкий, разглядывая низкорослого канонира с бритым, скуластым лицом, покрытым пылью густо, как и его гимнастерка. – Экий ты братец грязный, как черт. Ну да ладно, ты нам вот что сейчас расскажи. Как понимаешь, почему государь император Николай Александрович имеет сейчас с германцами войну?

Левушкин шел рядом с лошадью Кривицкого и смотрел в землю. Говорить ему, как видно, не хотелось.

– Ну же. Ну! – поторопил его поручик. – Отвечай господину офицеру!

– А нам откель знать? – со вздохом вытолкнул Левушкин слова из почерневшего от пыли рта. – Хлопнули, говорят, какого-то герцога-перца, вот и зачали люди из-за него друг дружку истреблять.

– Ну а стоило ли из-за него с германцами связываться? Отвечай!

– Поручик, что вы себе позволяете? – прогудел сквозь усы Васильев.

Левушкин же замотал головой:

– А вот энтого, ваше благородие, нам и вовсе неведомо, да, наверное, и знать не положено.

– Хорошо, ну а кто он хоть был, этот герцог-перц и жил-то где?

Левушкин подумал, прежде чем дал ответ:

– А бають, что был он императору нашему двоюродным братом, а проживал от Турции неподалеку, но сам не турецкой породы.

– Верно, не турецкой! – задорно рассмеялся Кривицкий и со снисходительностью победителя взглянул на Васильева, а Лихунов сквозь батист платка сказал:

– Да, хоть и не знает Левушкин, кто такой эрцгерцог Фердинанд, но незнание это ничуть не мешает ему хорошо воевать. Мы ведь с ним под Львовом за четверть часа целый батальон австрийцев шрапнелями положили. Так ведь, Левушкин?

– Было дело, ваше высокородие, – по-прежнему глухо и уныло, совсем без радости согласился канонир.

День перевалил за половину. Лихунов видел, что измучены не только люди, но и лошади. По обеим сторонам от дороги все так же поднимались покатые холмы, вдалеке то здесь, то там царапала знойное небо черная игла деревенского костела. Лихунов поднялся на стременах, желая увидеть крыши Вымбухова, небольшого польского местечка, в котором, как доносили, еще вчера хозяйничали два немецких батальона, прорвавшиеся через наши позиции. «Если дивизионный не даст привала, сам буду просить его остановиться хотя бы на час. Лошади не поены, заморить можно. Этак и живыми до поезда не дойдут».

– Смотрите-ка! – вдруг воскликнул Кривицкий, показывая хлыстом на внезапно поднявшуюся из-за холма высокую колокольню богатого костела, сложенного из белого камня. – Да, умеют строить поляки! Сколько вкуса в этих плавных изводах раннего барокко!

• Предыдущая
• 4/72
• Следующая