Туз в трудном положении - Мартин Джордж Р.Р. - Страница 34

• Предыдущая
• 34/100
• Следующая

Официантка вернулась и резко поставила перед ним кофе, выплеснув часть на блюдце.

– Извините, – сказала она совершенно неискренне. – Что-то еще желаете?

Спектор секунду помолчал, а потом ответил:

– Подумаю еще несколько минут.

Официантка возвела глаза к небу и удалилась.

Спектор взял чашку и сделал большой глоток. Кофе обжег ему рот и горло. Не страшно, все заживет еще до того, как он решит, что именно заказать. У него на языке больше не бывает волдырей.

Спектор посмотрел на очередь людей, ожидающих столик. Подтянутый бородатый пожилой мужчина прошел мимо толпы и медленно обвел взглядом зал. Мужчина заметил Спектора и решительно направился к его столику. Спектор напряг колени, готовясь при необходимости бежать. Мужчина показался ему чем-то знакомым. Он остановился у столика и улыбнулся.

– Извините, сегодня тут довольно много народа. Можно мне сесть с вами? Меня зовут Джош Дэвидсон.

Спектор уже собрался послать его подальше, когда вспомнил, что Дэвидсон – один из его любимых актеров. И когда Дэвидсон снова улыбнулся, он расслабился.

– Конечно. Садитесь, мистер Дэвидсон.

Спектор вручил актеру свое меню и стал искать взглядом официантку. Будь он проклят, если допустит, чтобы Джош Дэвидсон вынужден будет ждать, чтобы его обслужили – если от него это как-то зависит.

Спектор высмотрел официантку и уже собрался ее позвать, когда из толпы вышел массивный мужчина. Хирам Уорчестер пригладил лацканы пиджака и стал обводить столики взглядом.

– Можно позаимствовать вашу газету?

Спектор потянулся за первым разделом, который Дэвидсон отложил в сторону.

– Пожалуйста.

Спектор схватил газету и поспешно ее развернул, а потом осторожно посмотрел поверх нее. Фэтмен продолжал осматриваться. «Если он ищет Дэвидсона, я пропал», – подумал Спектор. Как бы ни приятно было прикончить этого жирного ублюдка, он не может провалить дело. Какой-то официант подошел к Уорчестеру и почтительно кивнул.

– Мне придется уйти, мистер Дэвидсон, – сказал Спектор. – Неважно себя чувствую. Вы не возражаете, если я заберу эту часть?

– Нисколько. Рад хоть что-то для вас сделать.

Спектор встал и медленно направился к выходу, держа газету перед собой. Это выглядело глупо, но все равно было лучше, чем если бы Уорчестер его узнал.

Пока он шел, мимо него скользнула его официантка.

– Вот и катись! – проговорила она так, что он услышал.

Спектор был слишком озабочен, чтобы обратить на это внимание.

11.00

Тахион привалился к боковине церковной скамьи и слизнул пот с верхней губы. Он опасался, что в душной жаре упадет в обморок: четыре громадных вентилятора у задней стены храма Богородицы Всескорбящей почти не перемешивали тяжелый влажный воздух. Он подумывал о том, не снять ли свой бархатный пиджак, но тогда стали бы видны потемневшие от пота подмышки на рубашке, а такой возмутительный вид был бы неподобающим для прощания с Кристалис. Предполагалось, что он произнесет прощальное слово. Яркими и щемящими душу словами охарактеризует то, что Кристалис означала для Джокертауна. А он понятия не имел, что будет говорить. Он не был по-настоящему знаком с Кристалис – и в глубине души даже не испытывал к ней симпатии. Однако в прощальном слове такого говорить не положено.

Глядя на ее усыпанный цветами гроб, Тах размышлял, не задержался ли где-то поблизости призрак Кристалис, слушающий, как Общество живых четок бормочет молитвы и просит упокоить ее душу.

Началось шествие, которое возглавил юный алтарник-джокер с бронзовой хоругвью, на которой был распят джокер Иисус. За ним последовали еще двое, размахивавшие кадильницами, из которых облака фимиама поднимались и в без того благоухающий воздух. Тах закашлялся и прикрыл рот платком.

– Ненавижу эту католическую абракадабру. Ее растили баптисткой, так что и умереть ей следовало баптисткой.

Тах медленно повернул голову и посмотрел на мужчину, сидевшего рядом с ним. Это оказался крупный мужчина с обветренным лицом, пунцовым под слоем загара. Черный костюмный пиджак плохо застегивался на пузе, ручейки пота оставили блестящие следы на обвисших щеках. Отвечать на это было нечего. Тах и не стал.

– Я Джо Джори. Папа Дебры Джо.

– Очень приятно, – промямлил Тах в тот момент, когда отец Кальмар, облаченный в самый великолепный стихарь, с тяжелой торжественностью прошествовал мимо них.

Священник дошел до алтаря, положил требник и, повернувшись к толпе, воздел руки. Печальным мягким голосом он произнес:

– Помолимся!

В течение всей службы Джори и Тахион выбивались из сил, постоянно чуть отставая от прихожан, которые вставали, преклоняли колена и садились. В прошлом году на похоронах Деса все было так же. И внезапно Тахион понял, что скажет в прощальном слове. Он прекратил попытку разобраться в чуждой церемонии и просто сидел опустив голову, и пока он пытался собраться с мыслями, слезы медленно вытекали из-под его век.

Джокер-алтарник тронул Тахиона за плечо, выводя из задумчивости. В корзинке оказались крошечные хлебцы. Такисианец отломил кусочек и передал корзинку дальше. Хлеб словно распух в его пересохшем рту и застрял в горле. Быстро осмотревшись по сторонам, он вытащил фляжку и отпил немного бренди.

Отец Кальмар сделал приглашающий жест, и Тахион встал за кафедру. Вытащив из кармана носовой платок, он вытер лицо, глубоко вздохнул и начал:

– Ровно год назад, в двадцатый день июля тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года, мы собирались в этом храме, чтобы похоронить Ксавье Десмонда. Я говорил слово прощания с ним, как сейчас буду прощаться с Кристалис. Я тронут, что мне предложили это сделать, но печальная истина заключается в том, что я устал хоронить друзей. Джокертаун стал беднее с их уходом, а моя жизнь – и ваша – от этой потери оскудела.

Тах помолчал, глядя на свои пальцы, впившиеся в кафедру. Он заставил себя немного расслабиться.

– В прощальном слове положено похвально отзываться о человеке, но сейчас мне очень непросто это сделать. Я называл себя другом Кристалис. Я часто с ней встречался. Мы даже облетели вместе мир. Но сейчас я понимаю, что на самом деле я ее не знал. Я знал, что она называла себя Кристалис и жила в Джокертауне, но я не знал, какое имя ей дали при рождении или где она родилась. Я знаю, что она играла роль англичанки, но так и не понял зачем. Я знаю, что ей нравилось пить «Амаретто», но так и не узнал, что вызывало у нее смех. Я знаю, что она любила тайны, любила контролировать ситуацию. Ей нравилось казаться холодной и неприступной, но я так и не узнал, чем это вызвано. По дороге из Атланты я задумался над этим и решил: раз я не могу похвально отзываться о ней самой, я могу хвалить ее дела. Год назад, когда на наших улицах бушевала война и наши дети оказались в опасности, Кристалис предложила свой дом – свой дворец – в качестве убежища и крепости. Это было опасно для нее – но опасность никогда не тревожила Кристалис. Она была джокером, который отказался быть джокером. Хрустальная леди никогда не носила маску. Вы принимали ее такой, какая она есть, – или шли к черту. Возможно, этим она научила кого-то из натуралов терпимости, а кого-то из джокеров – мужеству.

У него по лицу текли слезы. Чтобы проталкивать слова через вставший в горле ком, он говорил все громче и пронзительнее.

– На Такисе поклоняются предкам, и наши похороны важнее даже рождения. Мы верим, что наши мертвые остаются рядом, чтобы направлять своих глупых потомков, и эта вера может и пугать, и утешать, в зависимости от личности предка. Думаю, что присутствие Кристалис будет скорее пугающим, чем утешительным, потому что она многого от нас потребует. Ее убили. Это не должно остаться безнаказанным. Ненависть удушающей волной захлестывает нашу страну. Мы должны ей сопротивляться. Наши соседи бедствуют и голодают, живут в страхе и нищете. Мы должны кормить, укрывать, утешать и поддерживать их. Она будет ожидать от нас этого.

• Предыдущая
• 34/100
• Следующая