Черный Янгар - Демина Карина - Страница 33

• Предыдущая
• 33/88
• Следующая

Нахмурился Вилхо: нехорошо, когда люди забывают о своей судьбе, которая им богами предначертана. Пойдут хлебопашцы воевать, да кто тогда на полях останется?

Вгрызается Каапо бешеным волком в земли Ину. Отхватывает кусок за куском. И объявляет своими по праву добычи. Прибывает у него земель. И скоро затрещит, переломится хребет Ину, не станет великого гордого рода.

Покачал головой Вилхо.

Не жаль ему было рода, но остальные запомнят, что не вмешался кёниг, и злобу затаят. А хуже всего, что Янгхаар Каапо уверится, будто бы во власти его подобное творить.

И земель у него прибудет.

И людей.

И золота.

И как знать, какие мысли поселятся в этой непокорной голове?

Верен был до того дня Янгхаар, но ведь говорят, что сколько волка ни корми, а собакою не станет. И не решит ли однажды Черный Янгар пойти на Олений город? Лишить Вилхо законного трона?

Он ведь презирает кёнига. Пытается скрыть, но Вилхо умеет глядеть. И сколько раз случалось ему видеть насмешку в черных глазах. Удивление. Мол, как это вышло, что столь немощное создание правит Севером?

Нет, нельзя дать роду Ину иссякнуть. И нельзя позволить Янгхаару в полную силу войти.

Остановился паланкин у дверей в тронный зал. Откинули рабы полог, и вновь залюбовался Вилхо, как два золоченых оленя сплели рога в вечном противостоянии. Сверкали грозно сапфировые их очи. И клонилась под копытами изумрудная трава.

Хороши были двери.

И гордился ими Каррту-шаом, хозяин Побережья, гордец, которых мало. Но и он склонился перед волей Вилхо да мечом Янгара, сам прислал дивные двери в дар. А с ними – подводы с золотой и серебряной утварью, китовым усом и железным деревом, что растет на холодных северных берегах.

Двери отворились медленно. И слуги, поддерживавшие Вилхо, поспешно отступили. Протяжный сип рогов возвестил о появлении кёнига, и все, кто находился в зале, опустились на колени. Вилхо шел по красной дорожке, щедро усыпанной лепестками роз, и считал шаги, жалея, что трон его столь высок.

Девятнадцать ступеней скрыты в золотой горе.

И каждая дается с трудом.

Но здесь Вилхо не покажет слабости. Он опустился на подушки и с немалым облегчением откинулся на жесткую спинку. Руки привычно легли на подлокотники, оживляя скрытые внутри махины трона механизмы.

– Встаньте!

Голос его, преломленный в латунных патрубках, разнесся по залу. Казалось, он исходил со всех сторон сразу, и люди, прежде во дворце не бывавшие, испытывали страх и трепет.

Солнечный свет окутал Вилхо, и привычно заслезились глаза.

Ничего, Вилхо потерпит, зная, что те, кто взирают на кёнига снизу вверх, будут поражены сиянием, что исходит от его фигуры. Он же, глядя на подданных сверху вниз, не узнавал никого. Да и то, многие желали быть взысканным благодеяниями кёнига.

И потянулись просители. По одному подходили они к подножию трона, падали на колени и, склонив голову, излагали просьбу. А Советник, стоявший здесь же, доносил слова до Вилхо. Просьбы были обыкновенны и скучны. Споры. Тяжбы. Из-за земли… из-за воды… из-за наследства… имущества…

И Вилхо, позволив просителю выговориться, взмахивал рукой, давая понять, что просьба услышана. Он желал быть хорошим кёнигом, внимательным к нуждам подданных своих и оттого проводил часы на жестком троне. Правда, просьбы, такие одинаковые, никчемные, почти сразу забывались. Но на то и были у Вилхо Советники, чтобы судить его именем.

Сегодняшний прием был обыкновенен, и Вилхо изрядно заскучал. А заодно уж спину стало прихватывать, несмотря на уверения лекаря, что стоит надеть пояс из собачьей шерсти, и Вилхо разом полегчает. Пояс натирал поясницу, она прела, и шерсть кусалась.

Лекаря надо гнать взашей и нового найти, а лучше нескольких. Вилхо нравилось слушать, как они спорят.

– Мудрейшего кёнига прошу о милосердии! – Этот голос выдернул Вилхо из раздумий. Был он звонок, словно песня жаворонка. – Не за себя прошу, но за отца.

У подножия трона на коленях, протянув вперед белые руки, полные алмазов, стояла девушка.

– Я кладу к подножию вашего трона окаменевшие мои слезы.

Камни сыпались сквозь пальцы. Но не на них смотрел Вилхо, а на деву. Во дворце было множество женщин, желавших снискать милость кёнига. И в прежние времена Вилхо бездумно тратил себя на них. Кто бы объяснил ему тогдашнему, жадному до жизни, что с мужским семенем уходит из тела живительная сила. Много лет уже как бережет себя Вилхо. И постель его пустовала тридцать ночей из тридцати одной. Да и в ту, дозволенную лекарем для естественной разрядки, Вилхо старался проявлять сдержанность. Но сейчас, глядя в синие, яркие глаза, он готов был забыть обо всем.

– Встань, – сказал он. – Подойди.

И девушка поднялась с колен.

На ней было простое белое платье, которое лишь оттеняло удивительную красоту ее. Чем ближе подходила девушка – а поднималась она по ступеням медленно, позволяя Вилхо разглядеть себя, – тем быстрее стучало сердце его.

– Мы желаем знать, кто ты.

– Пиркко Ину, – ответила она шепотом, который слышал лишь кёниг. – Несчастная дочь, чье сердце разрывает отцовское горе. Сестра, чья судьба – оплакивать гибель братьев.

Сама она опустилась на колени у ног Вилхо. И, глянув в глаза, добавила:

– Твоя раба, если того пожелаешь.

– Чего же ты хочешь?

– Отзови Янгара.

– Разве не по праву он мстит?

Опустились ресницы. И полыхнули щеки румянцем.

– Я женщина, – тихо сказала Пиркко-птичка. – Разве понимаю я что-то в мужских делах? Мне ли думать о праве, когда вот-вот лишусь я и отца, и братьев, и всех родных, которых имею. А сама стану наложницей человека, измаравшего руки в их крови.

Наложницей?

Вскипела кровь Вилхо. Вот, значит, что пожелал взять себе Янгар!

– Что ж, нас тронули твои слезы. – Вилхо старался говорить ласково. – Передай своему отцу, чтобы явился он к нам. Оба они, и Ерхо, и Янгар, должны предстать перед нами до первого дня зимы. И оба, поклонившись друг другу, поклясться в мире и дружбе.

Тень легла на круглое лицо Пиркко.

Легла и исчезла.

– Благодарю, мой кёниг, – сказала она и, протянув руку, коснулась, словно невзначай, ладони. – И прошу простить меня за дерзость. Много я слышала от отца о твоем величии, однако слова оказались неспособными передать истину.

– Какую же?

– Нет на Севере мужчины, способного сравниться с тобой. – Пиркко-птичка зарделась. – И я буду хранить твой образ в собственном сердце.

Она прижала ладони к груди.

И пятна золотой краски остались на белом одеянии.

Зверь, попавший в капкан, – законная добыча.

Беспомощная.

И легкая.

Но все равно опасная, если подойти ближе. Тем более когда речь идет о медведе.

Почему Янгар не ударил? Хотел ведь. Руку занес. И смерть подарил бы быструю, милосердную. Медведица, предвидя ее, распласталась на листьях.

У нее были зеленые глаза. Яркие, как камень, который даже осенью ловил солнце, ненадолго возвращая Янгара в лето. И в них Янгар увидел тоску и страх.

Звери на арене не боялись. Измучены были. Разъярены.

А эта…

Слеза вдруг выкатилась и повисла на длинной реснице, вот-вот скользнет по морде…

…по побледневшей от боли щеке. И губы дрожат, сдерживая крик. Чужая боль впервые не кажется далекой. И Янгар, наклоняясь, подбирает слезы губами. Они горьки, как соль, что остается на старых сваях, отмечая высоту прилива.

Память отступила, только оставила эту полузабытую горечь, и в груди знакомо заныло.

И лежала маленькая медведица с шерстью рыжей, как опавшая листва, и человеческими глазами. Ждала приговора. И Янгхаар Каапо, который никогда прежде с ударом не медлил, опустил руку.

– Спокойно, девочка, – сказал Янгар и положил копье на листья.

А медведица зарычала, но не грозно, жалобно скорее.

Она позволила себе помочь. И вернулась на следующий день. И возвращалась вновь и вновь. Пожалуй, эти встречи делали Янгара почти счастливым. Правда, он уже привык к тому, что его счастье не длится долго.

• Предыдущая
• 33/88
• Следующая