Римские фантазии (сборник) - Родари Джанни - Страница 22

• Предыдущая
• 22/148
• Следующая

Теперь Джельсомино уже знаменитый певец. Его знают повсюду — от Северного полюса до Южного! Он придумал себе громкое и пышное имя, но его даже не стоит упоминать здесь, потому что вы, конечно, сто раз встречали его в газетах. А в детстве его звали Джельсомино. Пусть же под этим именем он и действует в нашей истории.

Так вот, жил да был однажды самый обыкновенный мальчик, быть может, ростом даже поменьше других ребят. Но едва он появился на свет, как всем стало ясно, что природа наделила его совершенно необыкновенным голосом.

Джельсомино родился в глухую ночную пору, и люди в селении тотчас повскакали с постелей, вообразив, что слышат заводские гудки, зовущие на работу. Но это был всего-навсего крик Джельсомино, который пробовал голос, как это делают все только что появившиеся на свет дети. К счастью, Джельсомино быстро научился спать с вечера до утра, как и подобает всем порядочным людям, кроме газетных репортеров и ночных сторожей. Его первый крик раздавался ровно в семь часов утра, как раз в ту минуту, когда людям надо было вставать, чтобы идти на работу. Заводские гудки стали теперь ненужными, и их скоро выбросили на свалку.

Когда Джельсомино исполнилось шесть лет, он пошел в школу. Учитель начал перекличку и вскоре дошел до буквы «Д».

— Джельсомино! — произнес он.

— Здесь! — радостно ответил новичок.

И вдруг раздался грохот — классная доска разлетелась на куски и превратилась в груду обломков.

— Кто разбил доску? — строго спросил учитель и взялся за указку.

Все молчали.

— Что ж, повторим перекличку, — сказал учитель. Он снова начал с буквы «А».

— Это ты бросил камень? — спрашивал он каждого ученика.

— Не я… Не я… — испуганно отвечали мальчики. Когда учитель снова дошел до буквы «Д», Джельсомино встал и тоже вполне искренне сказал:

— Не я, синьор…

Но он не успел сказать «учитель» — оконные стекла последовали примеру доски. На этот раз учитель внимательно следил за классом и мог поручиться, что ни у кого из его сорока учеников не было в руках рогатки.

«Наверное, это напроказил кто-нибудь на улице, — решил он, — какой-нибудь сорванец, который, вместо того чтобы сидеть в классе, шатается с рогаткой и разоряет птичьи гнезда. Вот доберусь до него, возьму за ухо и отведу в полицию».

В то утро все на этом и кончилось. Но на следующий день учитель снова стал делать перекличку и снова дошел до имени Джельсомино.

— Здесь! — ответил наш герой и гордо осмотрелся, в восторге оттого, что он снова в школе.

«Трах-тарарах-цвяк-цвяк-цвяк!» — сразу же ответило ему окно. Стекла, которые служитель вставил всего полчаса назад, посыпались во двор.

— Странное дело, — заметил учитель, — стоит дойти до твоего имени, как начинаются несчастья. А, все понятно, мой мальчик! У тебя слишком громкий голос! Когда ты кричишь, получается что-то вроде урагана. Так что, если ты не хочешь разорить школу и наше село, тебе придется отныне разговаривать только шепотом. Договорились?

Джельсомино, покраснев от стыда и смущения, попробовал возразить:

— Но, синьор учитель, это же не я! «Трах-бах-тарарах!» — отозвалась новая классная доска, которую служитель только что принес из магазина.

— А вот тебе и доказательство! — заключил учитель. Но, увидев, что по щекам Джельсомино текут крупные слезы, он подошел к мальчику и ласково погладил его по голове: — Послушай меня хорошенько, сынок. Твой голос может принести тебе либо множество бед, либо великое счастье. А пока старайся как можно реже пользоваться им. За хорошее молчание еще никого не бранили. Всем известно, что слово — серебро, а молчание — золото.

С этого дня для Джельсомино начались адские мучения. В школе, чтобы не натворить новых бед, он сидел, зажав рот платком. Но все равно его голос так гремел, что остальным школьникам приходилось затыкать себе уши пальцами. Учитель старался вызывать его как можно реже. Но учился Джельсомино отменно, и учитель был уверен, что все уроки он знает назубок.

Ну а дома, когда Джельсомино, рассказывая о своих школьных подвигах, вдребезги разбил дюжину стаканов, ему тоже строго-настрого запретили открывать рот.

Чтобы отвести душу, Джельсомино уходил куда-нибудь подальше от селения — в лес, в поле или на берег озера. Убедившись, что он один и поблизости нет застекленных окон, Джельсомино ложился ничком на землю и начинал петь. Через несколько минут земля словно оживала: кроты, муравьи, гусеницы — в общем, все живущие под землей звери и насекомые разбегались кто куда, думая, что началось землетрясение. Только один-единственный раз Джельсомино позабыл про осторожность. Дело было в воскресенье, и на стадионе шла решающая футбольная встреча.

Джельсомино не был заядлым болельщиком, но игра мало-помалу захватила и его. И вот настал момент, когда местная команда, подгоняемая неистовыми криками своих болельщиков, бросилась в атаку. (Сам-то я не очень понимаю, что это такое — броситься в атаку, потому что плохо разбираюсь в футболе. Я пересказываю все это со слов Джельсомино. Но если вы читаете спортивные газеты, то уж, конечно, поймете, в чем тут дело.)

— Давай! Давай! — орали болельщики.

— Давай! — крикнул во весь голос и Джельсомино. Как раз в эту минуту правый крайний послал мяч

центральному нападающему. Но мяч, поднявшись на глазах у всех в воздух, вдруг на полдороге свернул в сторону и, гонимый какой-то неведомой силой, влетел прямо в ворота противника.

— Гол! — взорвались зрители.

— Вот это удар! — воскликнул кто-то. — Видели, как тонко он был рассчитан? До одного миллиметра! У этого парня золотые ноги!

Но Джельсомино, придя в себя, понял, что допустил оплошность.

«Так и есть, — подумал он, — я забил этот гол своим голосом. Нужно будет взять себя в руки, а то спорту придет конец. И пожалуй, надо, чтоб было справедливо, — забью-ка я гол и в другие ворота. Тогда все встанет на свои места!».

Во втором тайме и в самом деле представился подходящий случай. Когда команда противника перешла в нападение, Джельсомино снова закричал: «Давай!» — и загнал мяч в ворота своей команды. Можете себе представить, как обливалось кровью его сердце! Даже через много лет, рассказывая мне об этом случае, Джельсомино сказал:

— Я бы дал отрубить себе палец, лишь бы не забивать этого гола! Но не забить его я не мог. Иначе было бы несправедливо.

— А ведь на твоем месте кто угодно подыграл бы своей любимой команде, — заметил я.

Кто угодно, но только не Джельсомино! Он был честен и правдив, как прозрачная родниковая вода. Таким он и рос, и скоро из мальчика стал юношей. Правда, роста он был скорее низкого, чем высокого, а сложения скорее щуплого, чем крепкого. Так что имя его — Джельсомино, что означает «маленький жасмин», — очень подходило ему. Будь у него имя потяжелее, он, пожалуй, нажил бы себе горб, нося его. Когда Джельсомино подрос, он оставил школу и стал заниматься крестьянским трудом. Наверное, он так бы и прожил всю жизнь, и мне не пришлось бы рассказывать о нем, не попади он в одну неприятную историю, о которой вы сейчас и узнаете.

Однажды утром Джельсомино вышел в сад и увидел, что груши уже поспели. Ведь груши — они такие: никому ни гугу, а сами зреют да спеют. И в одно прекрасное утро вы обнаруживаете вдруг, что они совсем уже поспели и пора их снимать.

«Жаль, что я не захватил лестницу, — подумал Джельсомино. — Придется пойти за нею домой. А заодно уж захвачу и жердь, чтобы сбивать груши с самых высоких веток».

Но в эту самую минуту ему пришла озорная мысль. «А если попробовать голосом?» — подумал он.

Он встал под грушевым деревом и не то в шутку, не то всерьез крикнул:

— А ну-ка, груши, падайте вниз!

«Пата-пум, пата-пум!» — ответили ему груши и дождем посыпались на землю.

Джельсомино подошел к другому дереву и проделал то же самое. И каждый раз, когда он кричал «Падайте!», груши, словно только того и ждали, срывались с веток и шлепались на землю. Джельсомино очень обрадовался.

• Предыдущая
• 22/148
• Следующая