Краткая Воровская ЭНциклопедия - Майер Вячеслав Андреевич - Страница 55

Впридачу, когда у кого-нибудь спадала рукавица, то ему на руки приходилось лить кипяток из чайника. Весело?! Но главное — работу свою я любил. И о смерти я не думал. Это вовсе не значит, что я полная посредственность, нет, я просто рядовой человек, а в слове «посредственность» есть некий уничижительный оттенок, которого я, право, не заслуживаю.

В армии я увлекся конным спортом. И еще… еще впервые обратил внимание на стихи. Раньше я не обращал на них внимания, даже считал их не мужским занятием. Но вот однажды к нам на вечер поэзии приехал Евгений Евтушенко и прочел цикл стихотворений. Меня поразили тогда вот эти строки:

Люди сильны друг другом.

Спаянностью несходств,

И не безличным крюком

Ибо они не скот!

Теперь же, без стихов, не могу чувствовать себя человеком. В них я нашел все! И свою боль, радость, горечь утрат, счастье, восхищение, нежность и ласку, добро и зло. Ведь стихи — это человеческая души, в них все человечное.

А книги? В книгах каждый из нас рождается снова. Чистота наша, наши взгляды ~ это выверила жизнь, а книги — ответчики наших мыслей, они учат нас любить прекрасное.

Надя, тебе еще не надоела моя скучная демагогия? Честно сказать, я уже заканчиваю свое письмо.

Совсем забыл! Надя, на этот адрес не пиши. Прошел суд на поселение и 9-го числа уезжаю, сразу же как буду на новом месте, напишу тебе. Словом, сколько изменений произошло, что я не знаю — радоваться мне или грустить.

Но вообще-то рад за себя. Свободен!!

Можешь ли ты представить ~ какое сейчас у меня состояние?!

Пожалуй, у меня все, что хотел написать тебе.

До свидания, Саша

P.S. Надя, передай, пожалуйста, Лине, чтобы она мне пока ничего не писала. Я напишу ей. И надеюсь, что в следующем письме, ты напишешь немного о себе.

Письмо от 06.07.1974.

Здравствуй, Надя! Вернулся из кино, а мне письмо. Я думал от мамы, а оно от тебя. Что о себе. В моей жизни абсолютный покой. А еще лучше — тишайшая тишь. Но это не так, на самом деле чувствую себя сидящем на вулкане. И думаю, что извержение этого вулкана не за горами. Впрочем, этому сейсмическому явлению способствуют свои, довольно таки веские явления… И разумеется, причины тоже. Работаю пока у геофизиков, но, вероятно, к осени уйду на новое место. В поселке превосходный клуб, по вечерам — танцы. В общем, в свободное от работы время можно вполне сносно развлечься. Вот и все о себе.

Поздравляю тебя с совершеннолетием, пусть в жизни твоей будет полно счастья, как цветов. Думаю, что ты примешь мои поздравления, ведь лучше позже, чем никогда. Ты видела мою фотографию? А мне, право, она давно уже не попадала в руки. Я и сам не могу представить себя четырехлетним. Наверное, это очень смешно выглядело бы, если б перенестись лет на восемнадцать назад и посмотреть на самого себя в таком возрасте. Знаешь, Надя, ты лучше пиши о себе, а в моей жизни так мало интересного было, мне очень рано, пришлось увидеть всю грязь этого «мирка», а так мало я видел радости.

Пиши. Жду. Саша

Письмо от 16.08.1974.

Moncher amis, Надя!

Прочь все сентиментальные обращения нашего утилитарного века, века XX, века атомного, века экстравагантного и т. д. и т. п. Итак…

Я хотел бы, действительно, отбросить все «здравствуй» и «прощай» и просто сказать тебе: «Милая Надюша, поговорим обо всем, обо всем на свете».

И право, сегодня мне бы хотелось сказать так много и многое, что боюсь — не хватит запаса смелости, но поверь, такое чувство преследует, словно завтра сказать это все, — будет поздно, слишком поздно. Поговорить же хочется о многом, а именно: о красоте поэзии и уродстве человеческих чувств, о листьях зеленых и листьях желтых умирающих: о любви самой разной — прекрасной и подлой (поверь, последний эпитет очень точен, ибо я на собственной шкуре испытал эту ласку подлой любви). А словом…

Я создан весь, чтобы тебя любить,

Когда ты есть, я не могу не быть.

И не все это еще, не все…

Мне далеко до дому,

И труден мой путь впереди.

И до тебя другому

Лишь улицу перейти!

Все так же, твой быстрый почерк

Ложится в моей судьбе,

Не в строчках, так между строчек

Прочесть бы: «Который путь короче лежит к тебе?!».

Так вот, я о поэзии, о детях ее — стихах говорю как о розах. О розах говорить можно вечно, хотя бы вот так: есть розы благоуханные. Нежная красота их похожа на тот оттенок фантастичности, которым улыбка солнца открывает маленькие пушистые облачка, по вечерам провожающие его издали, Есть розы алые: они напоминают цвет свежей раны, и каждый оттенок их похож на кровавое пятно. Есть желтые розы, желтые, как огонек восковой свечи, как лицо осени. Это печальные розы разлуки, розы смирения перед судьбой. Приветствовать эти благородные розы надо молча, увидев на чей-нибудь груди. Есть розы белые, как луна, когда рано утром солнце застанет их на небе и взгляды их встретятся. Это розы безмолвной и безнадежной любви, желания и печальных одиноких грез. Есть розы ~ черные — это розы вечные, потому что никогда не отцветают. У них острые шипы и большие махровые лепестки. Эти странные розы растут в человеческих душах. Это черные розы тоски и печали.

И впрочем, -

Любимая! Грустно, грустно.

Вдали от меня твой след.

Ты хочешь сказать все устно,

А времени нет и нет.

И сердце в тревожной думе,

Ведь там же с тобою он,

А я здесь, как в узком трюме,

И давит со всех сторон.

Плачу в погоду злую —

Хоть бы одно словцо!

И по ночам целую

Придуманное твое лицо.

Губы… глаза и руки…

Слезы так жгут, так жгут.

Спасибо тебе за муки,

За счастье в пять минут.

Милая, милая! Только!

Побудь же со мной, побудь…

Крикнул бы: мук довольно!

Да слезы сдавили грудь.

Бош он)?d£/i поэта, —

Плакать и песни петь.

И до твоего ответа,

Милая, от пустячной беды,

Не дай умереть!

Знай, Надюшка, так и жизнь моя,

Как солнце катится.

И я боюсь, что однажды утром,

В синей свежести нового дня,

Я проснусь очень взрослым и мудрым

И никто не узнает меня.

Тебе, наверное, изрядно поднадоело мое лирическое настроение? Знаешь, хочу задать тебе очень серьезный вопрос — даже не знаю, как подойти к этому…

— У тебя есть парень? Есть человек, которому б ты могла доверить все свое сокровенное? Поверь, но я очень бы хотел услышать твой ответ. Я задаю тебе вопросы эти и невольно отпадает все, что хотел сказать тебе… Ты мне скажи только, — нужен ли я тебе? Если «да», то всегда с тобой буду я, всегда, понимаешь? И если «да» прозвучит, то я очень хочу просить твоей фотографии. Ведь я тебя действительно придумал: в снах моих ты синеока, волосы русые, брови в разлет… Хочется увидеть тебя, хотя бы на фотографии. Еду. Пиши. Когда-то очень, очень давно, мое имя было Сашенька, а сейчас я пишу тебе.

Пиши. Жду. Саша

Письмо от 21.09.1974.

Здравствуй, Надя! Получил письмо твое и фотографию, — просто я обязан сказать тебе: «Спасибо, спасибо тебе за все». Знаешь, у меня сейчас настроение прескверное, ты извини, может и письмо будет пропитано этим настроением. Да и в последнее время у меня впечатление такое сложилось, — словно в жизни моей витает некоторая неопределенность. Глупость, конечно. Но ведь глупость ~ это источник нашего опыта. Впрочем причиной всей этой галиматьи, по моим соображениям, является одна немаловажная деталь — скука. Я скучаю. Скучаю ужасно, а откуда это все собралось, я и сам не знаю. Вот ведь, черт побери, как иногда бывает! Все надоело, без исключения все. Забросил даже книги. Это страшно, но я ничего не могу с собой поделать. Хотя я убедился в самой жизни, что это никакое не зрелище и не праздник, а попросту — трудное занятие. Я, наверное, настроен сегодня воин-ственно-писсемистически, потому и стараюсь отстоять или даже заново создать мрачноватые образы прошлого… Но писать об этом я не хочу, а если б и хотел, то не написал бы все равно. Не люблю возвращаться к истокам, потому что я привык видеть себя в будущем. Ко всему, доминанта моя — несвобода. А это как-то должно еще держать все горечи и обиды в самом дальнем уголке сердца. Так лучше. Не безбольнее, нет! Просто немного легче, чем держать их в своей памяти. И не потому ли все чаще и чаще я прибегаю к чудо-лекарству, к стихам. К стихам чудным, волшебным, к стихам священным? Вот, например, к таким. Это у Сергея Острового…