Ритуал последней брачной ночи - Платова Виктория - Страница 79

• Предыдущая
• 79/124
• Следующая

— Что — начнем? — не на шутку перепугался он.

— Книгу писать. Я созрела и готова поведать тебе некоторые подробности из жизни женщины, убившей дву… Договорить я не успела.

— Знаешь… Только не обижайся, пожалуйста, — Сергуня виновато улыбнулся. — Ты молодец… Хладнокровная. Бесстрашная. И история у тебя замечательная… Но на книгу она не потянет. Извини. Так, статейка… И на подвал не наберется. А статейки меня уже не интересуют. Профессионально вырос. Вот так.

— Понятно, — я щелкнула кончиками пальцев по брошюре, торчащей из Сергуниной подмышки. — Вавилонская блудница.

— Без обид?

— Конечно. Но…

— Но ты все равно можешь пожить у меня… Ты мне не мешаешь…

Я благодарно ткнулась в его щеку — холодную и равнодушную, как засиженный голубями памятник Сергею Мироновичу Кирову.

Отныне рассчитывать на связи Сергуни не приходится. И откуда ты только взялся, культуролог Роман Попов?..

…Когда я появилась в галерее, стройные ряды винных бутылок уже одержали победу над шайкой журналистов. Полную и окончательную. Платки с петухами, нанятые предусмотрительным Аурэлом Чорбу, приводили в порядок поле боя: выносили битые черепки, складывали в пакеты ошметки мамалыги и плэчинте, подтирали блевотину и разлившееся вино. А Барашковые Шапки складировали у выхода особенно отличившиеся в битве журналистские тела.

Я подошла к Аурэлу и философски произнесла:

— Придется делать еще один ремонт.

— После русских всегда приходится делать еще один ремонт, — так же философски ответил мне Чорбу. — А все почему?

— Почему?

— Потому что вы относитесь к жизни, как к водке: обжечь нутро и поскорее забыться. А к жизни нужно относиться, как к вину: сделать маленький глоток и почувствовать послевкусие. Послевкусие — вот что важно.

Мы добирались до Крестовского больше часа. И все из-за проклятого удивительного вина, которым был забит микроавтобус Аурэла Чорбу. Бутылки были везде — на сиденьях и под сиденьями, в плетеных корзинах и льняных полотенцах; в яблоках, в давленой черешне, в подсохших лепестках цветов.

— Вино не терпит одиночества, — поучал меня Аурэл Чорбу, перебирая лепестки в жестких пальцах. — Так же, как и мужчина. И обожает поклонение. Так же, как и женщина.

Теперь я была более осмотрительна: дегустировала еще неизвестные мне сорта наперсточными дозами и старалась сохранять ясную голову. Тем более что молдаванин обращался именно к моей голове. На все остальные части тела ему было ровным счетом наплевать.

Это потрясающее ощущение — чувствовать себя чуть более хмельной, чем на самом деле. И чуть более умной. Может быть, именно это и есть настоящая жизнь, к которой нужно относиться, как к послевкусию?..

У въезда на Крестовский Чорбу остановил свой микроавтобус, достал еще одну бутылку вина и позвал меня наружу:

— Идите сюда, Римма.

Я повиновалась.

Молдаванин подвел меня к старой липе — почти отцветшей, но еще сохраняющей тонкий приторный аромат — и снова откупорил бутылку.

— А бокалы? — удивилась я.

— Подставляйте ладони, — подмигнул мне Чорбу. — Только сожмите их крепче.

Я сложила ладони лодочкой, и он осторожно налил в них вино. А потом припал губами к этой импровизированной чаше. И быстро добрался до дна.

— А теперь? — спросила я, холодея от предчувствий.

— А теперь — вы.

Я перехватила бутылку пальцами, подсушенными неторопливым молдавским ртом, и опрокинула ее в живой Ковшик ладоней Аурэла.

— Можно?

— Пейте, — позволил мне Чорбу.

Вот что было гвоздем вечера — вино из рук мужчины! Самая натуральная сцена соблазнения, как же я раньше этого не поняла?! Но думать об этом не хотелось — во всяком случае, до тех пор, пока не закончилось вино.

— Ну, как? — спросил у меня он.

— Потрясающе.

— Определите букет? Я задумалась.

— Немного базилика — но это вино, не вы…

— А я?

— Металл… Чуть-чуть дерева… Нет, пожалуй, только металл. Но не обычный… Очень старый… — Слова выскакивали из моего горла без всякой посторонней помощи.

— Потрясающе! — Аурэл Чорбу коснулся большим, сладким от вина пальцем моего подбородка. — Как называется ваша газета?

— «Петербургская Аномалия», — с трудом вспомнила я.

— Похоже. У вас аномальный нюх. Такой нюх воспитывается десятилетиями. Или дается от бога. Вы не молдаванка?

— Нет.

— Может быть, румынка?

— Нет.

— И даже не француженка? Не итальянка из Пьемон-та? И не имеете никакого отношения к винограду?

— Никакого.

— Тогда я ничего не понимаю… Идемте. Мы вернулись к автобусу, Аурэл забросил в рот горсть черешни, повернул ключ зажигания и посмотрел на меня.

— А хотите знать, что почувствовал я?

Нет. Только не это. Если позволить молдаванину исследовать меня и дальше, то он наверняка наткнется на два трупа у береговой линии моей отчаявшейся душонки. Два трупа, которые, возможно, сам и подложил…

Нет. Вить из себя веревки я не позволю. Нет.

— Да, — потупив глаза, сказала я. — Я хочу знать, что почувствовали вы.

— Чужую кожу. Не вашу. Чужую кровь. Не вашу. И Meталл. Он тоже не ваш. И тоже необычный. И тоже очень старый…

От сладкого и какого-то невесомого испуга я щелкнула зубами и потянулась за черешней.

— Что скажете? — доморощенный молдавский поэт подмигнул мне и погладил усы.

— Даже не знаю. Это хорошо или плохо?

— Это замечательно. Вы не похожи на других женщин.

— На блудниц? — на всякий случай уточнила я. Аурэл Чорбу рассмеялся, и его фикса сверкнула в темноте, как прожектор.

— Поехали…

…Он заглушил двигатель в сотне метров от гостиницы, неподалеку от кустов жимолости, за которыми совсем недавно поджидал клиентов шофер Гена, так слу-л чайно сосватавший мне коллекционера Дементия.

— Идемте, Римма. Обещаю вам романтический взлом гостиницы. А потом мы отметим это событие коньяком «Дойна». Двадцать пять лет выдержки, исключительный ванильный букет.

— А как же камеры слежения по периметру? — спросила я.

— А вы откуда знаете о камерах слежения? Действительно, откуда я, рядовой газетный мусорщик, приставленный к псевдосветской помойке, могу знать об особенностях периметра VIP-гостиницы на Крестовском?

• Предыдущая
• 79/124
• Следующая