После любви - Платова Виктория - Страница 39

• Предыдущая
• 39/112
• Следующая

– Даже не знаю, что вам ответить…

– Недавно я вернулся из Франции. Был там на стажировке.

– Рада за вас.

– Я мог бы многое вам рассказать. О преступлениях и не только… В пять у меня кончается дежурство, может, встретимся?

– М-м…

– На площади, в половине шестого. Идет? Меня зовут Шамсуддин.

За столь экзотическое знакомство я денег не платила. Сказать бы об этом неожиданному ухажеру – и дело с концом.

– Мне пора, Шамсуддин. – Проклятая вежливость заставляет меня искать наиболее безболезненные варианты отхода.

– Так вы придете?

– Не знаю. Не уверена.

– Вы заняты? Мы можем встретиться позже.

Отвяжешься ты или нет, мздоимец, ворюга!..

Жюль и Джим – вот кто спасает меня.

Жюль и Джим выныривают из переулка и деловито направляются к полицейским. Верховодит, как обычно, Жюль, Джим держится в тени своего более расторопного друга. Поначалу мне кажется, что оба горе-спортсмена прикатились сюда по лыжне, проложенной мальчишкой-открыточником. Но только поначалу. Жюль выбрал другой путь и другого полицейского. Короткий разговор, короткий взмах руки – и он вместе с приятелем оказывается за оцеплением. Отличный повод, чтобы отделаться от ворюги.

– Простите, Шамсуддин. Это мои приятели…

Я с облегчением покидаю gendarme, киваю Жюлю как старому знакомому, машу ему рукой и даже делаю несколько шагов в его сторону. Да и глупо было бы поступить иначе: я везла дружков-горнолыжников из аэропорта, я оформляла их в отеле, к тому же часть вчерашнего вечера мы провели за соседними столиками.

Жюль удивлен.

Настолько, что считает нужным вступить со мной в разговор:

– Вы? Что вы здесь делаете?

– Встретила старого друга. Он полицейский…

Почему-то мне кажется, что связать себя с живым и здоровым светло-песочным вором гораздо безопаснее, чем с мертвым Фрэнки. Я жду, что Жюль начнет расспрашивать меня о произошедшем: на правах подруги полицейского я могу обладать кое-какой информацией. Но Жюль совсем не торопится насесть на меня с расспросами.

Странно.

– А вы? Что здесь делаете вы?

– Тоже собираюсь встретиться со старым другом. И я тоже полицейский.

– Полицейский? – я не верю своим ушам.

– Полицейский на отдыхе, – добавляет Жюль.

– А он? – Неуместный вопрос касается молчаливого Джима. – Он тоже полицейский?

– Тоже.

Целый вагон полицейских. Я окружена ими со всех сторон, оцеплена, ничего хорошего это не принесет.

– Вот как… А я почему-то решила, что вы горнолыжники.

– Скорее – любители боулинга.

Жюль снисходительно улыбается мне. До этого я ни разу не видела, чтобы он улыбался. А если бы увидела – вопрос о горнолыжниках был бы сразу снят с повестки дня. И заменен другим: сколько челюстей сокрушил этот человек во время допросов с пристрастием? Улыбка Жюля ставит все на свои места: она освещает каждый сантиметр жесткого (жестокого) лица, и скрытые до этого детали предстают во всей своей беспощадной красе: подбородок костолома, рот палача, переносица душителя, а в глаза лучше не заглядывать.

– Извините, нам пора. Еще увидимся.

– Увидимся.

Лучше бы Жюль был горнолыжником.

Я думаю об этом, наблюдая, как двое «полицейских на отдыхе» скрываются в проеме лестницы. Сейчас они поднимутся наверх, и костолом Жюль сразу же признает в убитом парня, вместе с которым ехал из аэропорта и оформлялся в отеле, и провел часть вчерашнего вечера за соседним столиком в ресторане.

Ну и плевать.

Нервное возбуждение, снедавшее меня последние полчаса, сменяется апатией и полным равнодушием. И когда передо мной снова вырастает Шамсуддин, я становлюсь покладистой, как овца.

– Вы ничего не сказали мне насчет сегодняшнего вечера.

– А, да…

– Я могу рассчитывать на встречу?

– Я приду.

Иногда полезно и солгать. Правда, я не совсем уверена, что это ложь. Неожиданное вторжение Жюля и Джима меняет мои планы. И Шамсуддин не кажется таким уж отвратным: я с большим удовольствием встретилась бы с ним, чем с двумя полицейскими из Старого Света. Да что там – я предпочла бы вовсе их не знать и тогда, возможно, избежала бы некоторых вопросов.

А в том, что они последуют, я не сомневаюсь.

Шамсуддин прикладывает руку к сердцу, всем своим видом демонстрируя: mademoiselle произвела на него неизгладимое впечатление, остаток дежурства пройдет в мыслях о ней, а вечером он постарается оказаться на высоте.

Один такой уже оказался на высоте, он и сейчас там. Ле жит ничком, подогнув под себя колено. И по мере того, как Шамсуддин отдаляется от меня, Фрэнки неумолимо приближается. Теперь я не могу представить его иначе, как мертвым. Мертвец стоял у стойки, пока я заполняла его регистрационную карточку, мертвец дефилировал по отелю в костюме для серфинга, мертвец поил меня шампанским в ресторане и целовал меня тоже мертвец.

Потому-то поцелуй и показался мне холодным. И лишенным всякого намека на страсть – пусть и мимолетную.

Я пыталась закрутить роман с мертвецом.

Мерзость какая!..

Толпа, тупо ожидающая новостей с места резни, – тоже мерзость. А ведь до сих пор я относилась к местному населению с большой симпатией: открытые, безобидные, улыбчивые люди, их лукавство не опаснее лукавства детей, их простодушие забавляет, их тела поджары и упруги, их смуглая кожа отливает шелком. Они полны жизни – не то что забредающая сюда европейская вырожденческая шушера, цивилизация которой доживает последние дни. Будущее – за третьим миром, говорит Доминик, вряд ли он подцепил эту истину в своей обожаемой «Фигаро».

А я еще посмеивалась над ним, идиотка.

Пробиваться сквозь толпу – удовольствие ниже среднего. Единственный плюс: бедняжка Сашa занята делом. Бедняжка Сашa преследует цель – пробиться, и все ее существо подчинено этой цели. Но что произойдет, когда цель окажется достигнутой? Сладкие орехи, прогулки по воде, подсчет воздушных змеев и перистых облаков – смысла в этом не больше, чем в футболках с надписью «Рональдо» и «Рональдиньо». А о возвращении в отель не хочется даже думать.

Я положительно не знаю, чем себя занять. И каким образом стереть из памяти вчерашний вечер, чтобы мертвец Фрэнки не всплывал в моем воображении снова и снова. Конечно, я могу угнать один из полицейских велосипедов и отправиться на нем э-э… в Марракеш. Или в Касабланку. Или в Рабат. Это будет выглядеть нелепо. Я могу привести в чувство наш рыдван и отправиться на нем туда же. Это будет выглядеть подозрительно.

Я, в конце концов, могу дождаться Ясина и выйти с ним в океан, и коротать время за сортировкой улова: тунцы к тунцам, осьминоги к осьминогам, креветок – за борт. Океан остудит мою голову, а запах сырой рыбы…

Запах сырой рыбы напомнит мне о Фрэнки, мертвец жаловался, что не выносит его… Проклятье!

Я снова думаю о нем. Подчистить память не удастся, по крайней мере – сейчас.

– Сашa!.. Сабак эльхер, Сашa!..

Какой-то шутник желает мне доброго утра, очень мило с его стороны. Очень вовремя.

– Или лучше сказать – бонжур, мадам?

– Сабак ин нур, дядюшка Иса!..

Дядюшка Иса собственной персоной, он, кажется, никуда и не уходил – я вижу его ровно на том же месте, на котором оставила вчера. И в той же позе. Дядюшка Иса – не часть толпы. Он просто стоит у дверей своего дома.

– Зайдете ко мне по-соседски?

Не самое удачное время для похода в гости, но это может избавить меня от навязчивой мысли угнать полицейский велосипед.

– С удовольствием.

– Я знал, что вы придете.

Странная уверенность – или я не все поняла во французском дядюшки Исы? Нет, его французский почти идеален, и дядюшка сказал только то, что сказал.

Мы проходим мимо двух резных шкафов и деревообрабатывающего станка и оказываемся во внутреннем дворике. От внутреннего дворика «Ла Скала» он отличается лишь меньшими размерами и отсутствием колонн, столиков и танцпола. Мозаика, которой выложен пол, и фонтан – почти те же. Есть еще навес в дальнем правом углу, туда мы и направляемся. Я все еще отношу происходящее к традиционному марокканскому гостеприимству, белому человеку здесь, в центре Эс-Суэйры, ничего не угрожает.

• Предыдущая
• 39/112
• Следующая