Отпуск по ранению.Сашка - Кондратьев Вячеслав Леонидович - Страница 30
- Предыдущая
- 30/62
- Следующая
– С какого года ты?
– С девятнадцатого.
– Я поначалу подумала, постарше ты. А щетину сбрил – мальчишка совсем.
– А вы с какого? – задал неудобный вопрос Сашка, но Паша, не смутившись ничуть, ответила:
– С пятнадцатого я. Ты мне не выкай. Не тетка я тебе.
– Хорошо, Паша.
– Ты скажи, почему идете такие? Кожа да кости. Один другого краше. Не кормят вас на войне, что ли, или, пока дойдете сюда, тощаете?
Рассказал Сашка. Ну, не все, конечно. Все гражданским знать незачем, но кое-что про фронт рассказал…
– Господи ты, Боже мой, – запричитала Паша. – Что же это на свете делается?
– Растянулись тылы, ну и распутица, – объяснял Сашка лейтенантовыми словами, да и сам так понимал. Конечно, братву полегшую жаль до невозможности, но по-другому, видно, нельзя было дело повернуть, какую-то задачу важную они выполняли и, возможно, выполнили.
Стала Паша на стол накрывать, еду выставлять. Сашка рот от удивления открыл – чего только не было. Во-первых, огурцы соленые, с детства им любимые, потом грибки с порезанным луком, потом кусок сала свиного с розовыми прожилками, лепешки ржаные с мятой картошкой посредине вместо творога и, наконец, самогона бутыль!
– У вас немца не было? – только и спросил Сашка.
– Миловал Бог. Чуток не дошел.
– Я смотрю, еда у тебя больно богатая.
– Какое богатство! Я и щами тебя угощу, и на второе картошкой, жаренной с яйцами, – улыбнулась Паша, видно довольная, что есть ей чем угостить.
Налила она Сашке полный стакан граненый, а себе половину. Протянула чокнуться.
– За что выпьем-то? – спросила.
– За победу, конечно, – не замедлил Сашка с ответом.
– Ну, до победы далече. Давай за встречу, за знакомство. Небось догадался ты, почему позвала я тебя?
– Вроде.
– Похож ты на Максима. Как увидела, так и ахнула. Одно лицо. И надо же такое. Как фамилия твоя, может, каким образом сродственник ты с Максимом?
Сашка сказал.
– Нет, другая совсем, – чуть разочарованно сказала Паша. – Пропал мой Максим. Так с финской и не отпустили. На западную границу послали. Там в первых боях и сгинул, наверно.
– Может, в плену?
– Все может. Но на Максима не похоже. Не из таких он…
– Из каких ни будь, а всякое бывает. – И рассказал Сашка, как обманули их немцы, как его напарника, с которым на посту стоял, полонили, как и сам мог попасть, задержись он с валенками. – Ты надежду не теряй, – закончил он.
– Нет, Саша, чует сердце, пропал Максим… Ты закусывай как следует, не стесняйся, – переменила разговор Паша, а Сашка и так навалился на еду, того и другого прихватывал, не в силах удержаться, и потому, что ел много, самогон на него не очень-то подействовал.
Смог он под второе, под картошку, на сале жаренную и яйцами облитую, еще стакан опрокинуть и тут только захмелел. И стало ему так хорошо, будто в доме он родном, и Паша, сидящая напротив и ласково на него глядящая, тоже показалась родной и знакомой, будто знает он ее много, много лет.
Тяжело человеку долго быть обездомленным, без своего угла, без своих вещей, без людей близких. И прорвало Сашку, разоткровенничался вовсю и про все, про все стал Паше рассказывать. И про Зину не скрыл. Как бегали при бомбежках в эшелоне вместе, как простились они в Селижарове перед ночным маршем, как обещала она его ждать, как поцеловались напоследок горьким поцелуем, как думал о ней там и как встретились в санроте. Все рассказал, даже о том, что бессильным оказался, не умолчал.
Паша слушала внимательно, с сочувствием, прерывала иногда Сашкино повествование разными бабьими охами и ахами, переживала за Сашку, видать, по-настоящему.
– Эх ты, бедненький, – потрепала она его по отросшему ежику волос. – Хорошо, что Зину эту не хулишь. Справедливый, значит. Вошел в ее женское положение, понял…
А Сашке захотелось вдруг уткнуться головой в Пашины колени, как маленькому, и отреветь все свои обиды, но сдержался, только взял Пашину горячую шершавую, рабочую руку и стал приглаживать пальцами. Она прильнула к нему плечом минутно и сразу отпрянула, сказав отрывисто:
– На печи спать будешь.
– Куда положишь, там и буду.
После этой ласки мимолетной стала Паша какой-то беспокойной. С печки убрала все лишнее шумно, резко, словно спешила куда.
У Сашки же глаза слипались, еле на стуле держался… В бутыли самогону еще осталось, и Паша спросила:
– Сейчас допьешь или завтра перед дорогой выпьешь?
– Можно, Паша, я лейтенанту оставлю? Боли у него сильные, особенно с утра…
– Оставь, если добрый такой, мне не жалко, – улыбнулась Паша. – Хороший он, лейтенант-то твой?
– Свойский парень. Сдружились за дорогу. Горячий только.
Постелила Паша на печке простыни и все такое.
– Залезай, – скомандовала она, и Сашка уже в полусне забрался на печь, растянулся блаженно, но тут закачалась изба, закружилась, и стало Сашку то приподнимать на высоту какую-то, то вниз с этой высоты бросать, и замутило страсть как, и забоялся он, как бы всю еду не вырвать – этого еще не хватало! Крутился он и так и этак, чтобы тошноту перебороть, и все же переборол, свернулся калачиком и заснул.
А во сне случилось необыкновенное: ощутил вдруг он на своих губах чьи-то влажные, жаркие губы, и не понять, Зинины ли, Пашины ли? Смешалось все, перепуталось. Только запомнил он, что мешала ему все время рука его раненая…
Утром, как проснулся, вначале и решить не мог: сон ли то был или наяву? И по Пашиному виду не определишь, такая же она, как вчера, простая и приветливая, накрывает на стол завтрак и внимания вроде на Сашку не обращает.
В бутылке самогону оставалось столько же, но перед Сашкой опять стакан полный. Хоть и пить после вчерашнего не хотелось, но как от такой редкости отказаться, когда еще выпить придется, и Сашка стакан ополовинил. А на закуску опять яичница с картофелем да грибки и огурчики!
– Вот, Паша, – сказал Сашка. – Встретились мы случайно и дня вместе не пробыли, а ведь помнить тебя весь век буду…
– Брось заливать-то! Знаю я вас…
– Нет, правда, Паша. Я врать не люблю… – У Сашки приятно кружило в голове – на старые дрожжи и полстакана ударило.
Паша посмотрела на него в упор, задумалась, а потом, отвернувшись, вроде совсем безразлично спросила:
– Может, остаться хочешь? Передохнешь недельку. Фельдшер у нас есть, рану перевяжет.
– Нахлебником, что ли? Нет, Паша… И лейтенанта бросить не могу, вместе должны дойти.
– Ну что ж, воля твоя. Насчет нахлебника – ерунда. Неделю тебя покормить мне без труда, одна же я…
– Детей разве нет у тебя?
– Были бы, увидел.
– Я подумал, может, у деда с бабкой. Ты ж на работе, поди, цельный день.
– Нет, не выдались у нас с Максимом дети. Уж кто виноват, не знаю. Раньше переживала, а теперь думаю, к лучшему.
В окошко постучали.
– Наверное, дружок твой, лейтенант этот. – Паша приоткрыла дверь и крикнула: – Заходи!
Володька вошел скромненько, но все же спросил усмешливо:
– Жив мой Сашка?
– Жив! Не съели! Присаживайся. Выпить тебе оставили, – сказала Паша.
– Неужто? Этим Степанида меня не потчевала.
– Не за что было, значит. Сашку благодари. Я бы тебе, зубоскалу, ни столечки не дала.
– Выпей, Володь, – наливая полный стакан и пододвинув его лейтенанту, по-хозяйски предложил Сашка.
– И закусывай, – добавила Паша.
– Спасибо. За ваше здоровье! – Володька опрокинул стакан разом, крякнул, зажевал соленым огурчиком. – Ну как спалось, Сашок? – и подмигнул.
– Хорошо спалось, не волнуйся, – вступила Паша сразу, – и перестань лыбиться.
Лейтенант улыбку спрятал, посерьезнел, и что-то растерянное появилось в глазах.
– Ты, может, остаться решил тут? – спросил он Сашку тихо.
– Нет, Володь. Вместе путь начали, вместе и докончим.
– Если ради меня… – начал было лейтенант, но Сашка перебил:
– Давай собираться, – и поднялся.
– Уже? – потерянным голосом спросила Паша. – Погодите немного. Соберу чего-нибудь вам в дорогу. Погодите… – стала суетливо в какой-то мешочек холщовый совать вареную картошку, хлеба, сала куски…
- Предыдущая
- 30/62
- Следующая
