Отпуск по ранению.Сашка - Кондратьев Вячеслав Леонидович - Страница 29
- Предыдущая
- 29/62
- Следующая
Шли они очень не ходко, версты четыре протопают – и перекур на полчаса, а то и поболее. На одном из передыхов Сашка лейтенанту про своего немца и рассказал, давно на языке вертелось, да все как-то не выходило. Володька слушал внимательно, переживал, видно, себя на место Сашки ставил, а в конце рассказа раскашлялся, этим он всегда так свое волнение скрывал.
– Ну, Сашок… Ты человек… И как ты думаешь, комбат шел к тебе, уже решив отменить свой приказ немца шлепнуть или тебя проверить?
– Тогда думал, идет меня проверять и силой заставить приказ исполнить или хлопнуть за невыполнение, а сейчас думаю, может, еще в блиндаже одумался и шел с отменой…
– Мда… случай… Дай-ка лапу, Сашка. – Лейтенант протянул руку и стиснул Сашкину в крепком рукопожатии. – Я бы не смог.
– Ну да, – улыбнулся Сашка, – еще как смог бы. Не простое дело человека убить… да безоружного. И ты бы не стал… Люди же мы, не фашисты, – досказал Сашка просто, а лейтенант еще долго глядел ему в глаза с интересом, словно впервые видел, словно старался отыскать в них что-то особенное, пока Сашка не сказал: – Ну, чего на меня глаза пялишь, как на девку. Ничего во мне нету.
Володька глаза отвел, но не раз после этого замечал на себе Сашка его взгляд, любопытствующий и уважительный.
Немного они протопали, а дню конец уже приходил… Попалась им прохожая случайная, спросили, скоро ль деревня какая. Ответила, что верстах в трех будет, но там ночлегу лучше не просить.
– Это почему же? – выкатил глаза лейтенант.
– Да побитая она вся. Фронт тут держался. В Прямухино идите, село большое, под немцем не было. Там хорошо примут.
– А до него сколько? – спросил Сашка.
– Верст семь будет…
Послушались прохожую, двинули на Прямухино. А ту деревню, ближнюю, прошли, и верно, всего три дома целых, куда уж тут на ночлег проситься… Да что говорить, насмотрелись они по дороге на многое. Обидный путь выдался. И главная обида, что продпункты эти проклятые, как нарочно, с места на место переезжают – и знать никто не знает куда. Вот и приходится картоху копать на виду у людей, а при ночевках глаза голодные прятать… И представляли они себе, каково бабонькам каждую ночь постояльцев принимать и делиться с ними последним куском. Памятник им, этим бабам из прифронтовых деревень, после войны поставить надо…
Лейтенанту Володьке, московской, городской жизнью балованному, к голоду непривычному, тяжче, конечно, ну а Сашка к невзгодам более приученный – был в детстве и недоед, а в тридцатых и голод настоящий испытал, – ему эту дорогу перемочь легче.
Подходили они к этому Прямухину, где ночевать проситься, с щемотью в сердцах – ходи опять по избам, кланяйся, проси приюта. Хорошо, что последний это ночлег, дойдут завтра до Щербова, до госпиталя настоящего, и там все законное получат – и место, и довольствие.
Начали они с краю… Домов побогаче на вид уже не выбирали, лишь бы куда приткнуться. Постучали в первый же дом. Вышла женщина рябоватая, посмотрела на них, головой покачала – небось на обтрепанные, обожженные их телогрейки, на небритые опавшие щеки – и сказала:
– К председателю идите. У нас черед установлен, кому вас, горемычных, принимать. Сегодня вроде Степанида должна…
– Порядок, значит, установили? – буркнул лейтенант.
– А как же? Вы все норовите дом поприглядней выбрать, а достаток у нас сейчас один. Это когда при мужиках были, разнились. А теперь бабы работники, вот и сравнялись все. И выходит, одни чуть ли не каждый день раненых принимают, а другим не достается.
– Где председателя искать? – спросил Володька.
– А к середке идите. Там сельсовет у нас.
– Ну, спасибо. Может, у вас и такой порядок заведен – кормить раненых?
– Конечно. На то черед и установили. С едой, конечно, у нас не очень, но что Бог послал, как говорится.
Двинулись они к сельсовету, и на душе покойно, везде бы так – без мытарства, без упрашиваний.
Лейтенант губы кривить перестал и на лицо даже поживел немного.
У сельсовета народу толпилось много, женщины конечно… Одна крикнула громко, заметив подходивших к ним Сашку и лейтенанта:
– Степанида! Принимай гостей! Пришли к тебе на постой. Где ты, Степанида?
Степанида – грузная, крупная – подошла, оглядела их и, улыбнувшись добродушно, сказала:
– Ну, пошли ко мне, герои… Как в вас душа-то держится?
– Держится покамест, – ответно улыбнулся Сашка, но тут первая женщина, которая Степаниду звала, приблизилась к ним, остановилась и странно как-то, очень внимательно осмотрела Сашку с ног до головы, а осмотрев, сказала:
– Этого ясноглазого я к себе возьму. Пойдешь, парень?
– Так с лейтенантом я…
– Ничего. Лейтенант твой к Степаниде пойдет, а ты ко мне. Он теперь тебе не начальник.
– Не в том дело, – перебил Сашка. – Вместе идем почти с самого фронта.
– Иди, иди, – усмехнулся Володька. – Раз тебе персональное приглашение, отказываться не следует.
– Если ты не возражаешь… – неуверенно произнес Сашка.
– Иди, иди. Хозяюшка-то твоя ничего… Не зря зовет.
– Ладно, ты зубы не скаль, командир, – обрезала она. – Раз зову, значит, причина есть. Понял?
– Как не понять, – опять осклабился лейтенант.
Сашка оглядел ее, статную, крутобедрую, молодую, годков на несколько только его старше, наверное, и решил:
– Согласный я, пошли…
– Видали, согласный он! – засмеялась Степанида, да и остальные бабы. – Да Пашка у нас, поди, первая красавица на деревне, а он сомневается еще.
Смутился Сашка немного от смеха бабьего, а Володька не удержался добавить:
– Смотри, Сашок, не теряйся.
На что Паша замахнулась на него рукой:
– Заткнись, лейтенант! На мужиков-то вы уже не похожие, а мысли кобелиные все оставить не можете. Куды вам не теряться? До постели бы ноги дотянули, а вы… Разве неверно говорю?
– В самую точку! – засмеялся Володька.
– То-то и оно. Пошли, парень. Зовут-то как?
– Александром, – ответил Сашка.
– Александром? – переспросила она почему-то. – Я думала, по-другому тебя кличут.
– Почему?
– А так.
Шли они к дому молча. Паша впереди, и Сашка поневоле видел, как колышутся под юбкой ядреные ее ягодицы, как поблескивают полные икры, не закрытые голенищами коротких сапог, но волнений особых вид этот у него не вызвал, только отметил в мыслях, что баба-то в самом соку и без мужика ей небось трудно.
Ввела она его в избу, показала, где телогрейку повесить, где руки помыть, и сказала:
– Ты пока отдыхай, покури, а я через полчасика управлюсь, приду, и ужинать будем. – И ушла по своим делам.
Сашка присел на скамью, крутить цигарку начал. Покойно как-то на душе стало, размяк тот камень тяжелый, что всю дорогу грудь давил. Закурил он, огляделся… Ну, конечно, как и во всех деревенских избах, на стенах фотографии старые висели. Подошел Сашка ближе для разгляду – чинные, приодетые, глядели на него старики и старухи, родители или деды Пашины или мужа ее. Но все это без интереса для Сашки, а вот мужчиной в полушубке белом и шлеме красноармейском он заинтересовался. Глядел тот с фотографии весело, с улыбочкой, и папироска длинная в углу рта торчала как-то задорно, и показалось Сашке лицо его очень знакомым. Но откуда? И не сразу догадался он, что парень этот на него, Сашку, очень похожий. Такие же скулы приметные, такой же нос чуть курносый, и глаза так же широко ставлены. Усмехнулся Сашка – бывает же такое! Словно брат родной или сродственник близкий, чудеса прямо.
Паша вошла, Сашкой не замеченная, и, увидев, что он фотографию разглядывает, кинула скороговоркой:
– Муж мой Максим, в финскую взятый. – А потом подошла к печи, вытащила чугун с водой, отлила в ковшик. – Может, щетину сбреешь? Дам я тебе и помазок, и бритву.
– Хорошо бы, – провел Сашка рукой по колючему подбородку.
– Ну вот, побреешься, умоешься, и вечерять будем. Здорово голодный-то?
– Голодный, – ответил Сашка прямо.
Бритва Максимова была не ахти правленной, да и без руки левой бриться неудобно. Но все же с грехом пополам побрился Сашка. Подала ему Паша умыться и даже одеколону тройного дала подушиться. Погляделся Сашка в зеркало – никакой солидности, мальчишье лицо совсем. Душой-то он себя старше чувствовал и удивился даже, что не очень-то изменила его двухмесячная та мытня на передовой, только глаза сильно усталые. Паша тоже удивилась и спросила:
- Предыдущая
- 29/62
- Следующая
