Реквием - Оливер Лорен - Страница 29
- Предыдущая
- 29/66
- Следующая
Я перемещаюсь сквозь толпу, улыбаясь и поддерживая вежливую беседу, когда требуется. За смехом и болтовней меня преследует шипение, имя, что сопровождает меня повсюду.
«Красивее, чем Касси...»
«Не такая стройная, как Касси...»
«Касси, Касси, Касси...»
По дороге домой Фред пребывает в прекрасном настроении. Он ослабляет узел галстука и расстегивает воротник рубашки, закатывает рукава до локтя и открывает окна, так что ветер врывается в машину и сдувает волосы ему на лицо.
Фред уже становится больше похож на отца. Лицо у него красное — в церкви было жарко, — и на секунду я невольно представляю, как оно все будет, когда мы поженимся, и как скоро он пожелает обзавестись детьми. Я закрываю глаза, и представляю себе залив, и позволяю его волнам рассеять картинку: Фред, лежащий поверх меня.
— Они это проглотили! — возбужденно произносит Фред. — Я бросил пару намеков, то тут, то там, насчет Флинча и департамента энергии, и эта идея увлекла всех — уверяю тебя.
Внезапно я больше не могу держать этот вопрос в себе.
— Что случилось с Кассандрой?
Улыбка исчезает с лица Фреда.
— Ты меня вообще слушаешь?
— Слушаю. Они все проглотили. Увлеклись идеей. Но ты мне напомнил — я хотела спросить. Ты никогда не говорил, что с ней случилось.
Теперь от улыбки не осталось и следа. Фред отворачивается к окну. Послеполуденное солнце покрывает его лицо постоянно изменяющимися узорами из тени и света.
— А с чего ты решила, что что-то случилось?
Я стараюсь говорить непринужденно:
— Ну просто... я хотела знать, почему вы развелись.
Фред быстро разворачивается ко мне, словно ожидая уловить отразившуюся у меня на лице ложь. Я сохраняю безучастное выражение. Фред немного расслабляется.
— Непримиримые противоречия. — Улыбка вновь возвращается на его губы. — Должно быть, во время ее экзамена допустили ошибку. Она совершенно мне не подходила.
Мы смотрим друг на друга, улыбаясь, как того требует долг, и каждый скрывает свои тайны.
— Знаешь, что мне особенно нравится в тебе? — говорит Фред, взяв меня за руку.
— Что?
Внезапно Фред рывком притягивает меня к себе. От неожиданности я вскрикиваю. Фред щиплет меня за внутреннюю сторону руки, у локтя, и руку пронзает острая боль. Слезы наворачиваются на глаза, и я втягиваю воздух, пытаясь совладать с ними.
— Что ты не задаешь слишком много вопросов, говорит Фред и грубо отталкивает меня. — Касси задавала слишком много вопросов.
Потом он откидывается на спинку сиденья, и остаток пути мы молчим.
Вторая половина дня всегда была моим любимым временем — моим и Лины. А теперь?
Я не знаю. Мои чувства, мои прежние предпочтения — они где-то далеко. Они не изгладились полностью, как должны были, но, словно тени, постепенно истаивают, когда я пытаюсь сосредоточиться на них.
Я не задаю вопросов.
Я просто иду.
Дорога на велосипеде до Диринг Хайленд уже переносится легче. К счастью, я ни на кого не натыкаюсь. Я складываю продукты и бензин в погреб, который мне показала Грейс.
Потом я отправляюсь на Пребл-стрит, где дядя Лины когда-то держал бакалейную лавку. Как я и подозревала, магазинчик на углу теперь не работает, окна закрыты ставнями, а поверх установлены металлические решетки. За решетками видны граффити, небрежно набросанные на окне, ныне нечитаемые, потускневшие от дождя и солнца. Навес насыщенного синего цвета разорван и наполовину разобран. Длинная тонкая металлическая трубка, часть крепления, смахивающая на суставчатую паучью лапу, вылезла из ткани и раскачивается на ветру, словно маятник. На одной из решеток прикреплен небольшой плакатик, гласящий «Женская и мужская парикмахерская! Скоро открытие!»
Город, несомненно, заставил его закрыть эти двери, или покупатели перестали приходить, боясь, как бы их не обвинили в соучастии. Мать Лины, Уильям, дядя Лины, и теперь вот сама Лина...
Слишком много дурной крови. Слишком много болезни.
Неудивительно, что они спрятались в Диринг Хайлендс. Неудивительно, что Уиллоу тоже прячется там. Интересно, они это сделали по своей воле или их вынудили, запугали или даже подкупили, чтобы они покинули приличный район?
Не знаю, что заставило меня свернуть в узкий переулок, к небольшой синей двери, ведущей в кладовую. Мы с Линой часто сидели в ней вместе, когда она после школы наводила порядок на полках.
Солнце светит на покатые крыши окружающих зданий, минуя переулок, и в нем сумрачно и прохладно. Вокруг мусорника с жужжанием вьются мухи. Я слезаю с велосипеда и прислоняю его к бежевой бетонной стене. Звуки улицы — голоса перекрикивающихся людей, изредка доносящееся громыхание автобуса — уже кажутся отдаленными.
Я подхожу к синей двери, испачканной голубиным пометом. На мгновение время заворачивается в кольцо, и мне кажется, что сейчас Лина распахнет мне дверь, как она всегда это делала. Я усядусь на ящик с детской смесью или с консервированным зеленым горошком, и мы поделим на двоих пакетик чипсов и бутылку содовой, свистнутые с полок, и будем говорить о...
О чем?
О чем мы говорили тогда?
Наверное, про школу. Про остальных девчонок из нашего класса, про соревнования по легкой атлетике про концерты в парке, и про то, кто кого пригласил к себе на день рожденья, и про то, что мы хотели сделать вместе.
И никогда — о мальчиках. Лина этого не допустила бы. Она была чересчур осторожна для такого.
Пока однажды не перестала быть осторожной.
Тот день я помню отлично. Я все еще была в шоке от налета предыдущей ночью: кровь, насилие, крики. Тем утром меня стошнило после завтрака.
Я помню, какое было лицо у Лины, когда он постучал в дверь: глаза круглые, перепуганные, тело напряжено, — и как Алекс смотрел на нее, когда она, наконец, впустила его в кладовку. Я точно помню, во что он был одет, помню, в каком беспорядке находились его волосы, помню теннисные туфли с синеватыми шнурками. На правой туфле шнурок развязался. Алекс этого не заметил.
Он не замечал ничего, кроме Лины.
Я помню, как меня пронзила зависть.
Я берусь за ручку двери, набираю побольше воздуха и тяну. Конечно же, дверь заперта. Не знаю, чего я ждала и почему так разочарована. Ясно же, что дверь и должна была быть запертой. За дверью пыль оседает на полках.
Это прошлое: оно рассыпается и собирается. Если не будешь осторожен, оно похоронит тебя. Это половина причины для исцеления: исцеление делает прошлое и всю его боль отдаленными, словно едва заметный след на искрящемся стекле.
Но исцеление на всех действует по-разному. И ни у кого оно не срабатывает безукоризненно.
Я решила помочь семье Лины. У них отняли и магазин, и квартиру, и отчасти я в этом виновата. Это я в первый раз подбила Лину пойти на нелегальную вечеринку. Это я все время подстрекала ее, расспрашивала про Дикие земли, рассуждала о том, чтобы уйти из Портленда.
И это я помогла Лине бежать. Я передала Алексу записку о том, что ее поймали и что дата ее процедуры перенесена. Если бы не я, Лину исцелили бы. Она сейчас сидела бы на занятиях в Портлендском университете или бродила по улочкам Старого порта со своей парой. «Зайди и сэкономь» до сих пор был бы открыт, а дом на Камберленд-стрит не лишился бы жильцов.
Но вина даже глубже этого. Это тоже пыль: она лежит слоями.
Потому что, если бы не я, Лину с Алексом вообще не поймали бы.
Это я донесла на них.
Я позавидовала.
«Господи, прости меня, ибо я согрешила».
Лина
Меня будит движение и шум. Джулиана рядом нет.
Солнце стоит высоко, на небе ни облачка, ясный день. Я сбрасываю одеяло и сажусь, моргая. Во рту у меня пересохло, как в пустыне.
Неподалеку стоит на коленях Рэйвен, по одной скармливает веточки костру. Она поднимает взгляд на меня.
— Добро пожаловать в мир живых. Как спалось?
— Который час? — спрашиваю я.
- Предыдущая
- 29/66
- Следующая