Реквием - Оливер Лорен - Страница 13

• Предыдущая
• 13/66
• Следующая

Я прохожу через кухню и уже одолеваю половину коридора, когда папа окликает меня: — Куда это ты собрались?

Я поворачиваюсь так, чтобы он не увидел пакет с кофе.

— Ли захотелось прокатиться на велосипеде, — бодро откликаюсь я.

— Прокатиться на велосипеде? — переспрашивает он.

Свадебное платье итак немного тесновато. Я экспрессивно взмахиваю куском хлеба, видимо, заедаю стресс, По крайней мере, на мое умение врать исцеление не подействовало.

Папа хмурится.

— Только не ездите на окраины, ладно? Ночью произошел инцидент… Вандализм, — произносит мистер Рот. — И ничего более.

Теперь по телевизору показывают сюжет об Инци­дентах, связанных с действиями террори­стов: внезапное обрушение восточной стены Крипты, но кадры расплывчатые, случайно заснятые на мобильник. Языки огня, вырывающиеся из здания му­ниципалитета. Люди, выскакивающие из заглохших автобусов и бегущие в панике и замешательстве по улицам. Женщина, осевшая в заливе - платье вздымает­ся за ней на волнах, словно вопя, что правосудие при­дет. Облако пыли, плывущее сквозь город и окрашива­ющее все на пути в белый цвет.

— Это только начало! — отрывисто бросает отец. — Они явно предупреждают нас.

— У них ничего не получится. Они не организо­ваны.

— То же самое все твердили и в прошлом году, а за­кончилось это дырой в Крипте, смертью мэра и психо­патами, заполонившими город. Вам известно, сколько заключенных сбежало в тот день? Три сотни!

— После этого мы усилили службу безопасно­сти, стоит на своем мистер Рот.

— Эта служба не помешала зараженным прошлой ночью превратить Портленд в одну огромную почту. Могло произойти невесть что! — Отец вздыхает и трет глаза. Потом поворачивается ко мне. — Я не хочу, что­бы мою единственную дочь разнесло в клочья.

— Я не поеду в центр, па. — Обещаю я. — На полу­остров заезжать не буду, о'кей?

Отец кивает и поворачивается обратно к телеви­зору.

За дверью я останавливаюсь и съедаю хлеб, рукой придерживая пакете кофе. Я слишком поздно понимаю, что мне хочется пить, но возвращаться я не стану.

Я присаживаюсь - запихиваю кофе в мой старый рюкзачок, от него до сих пор еле заметно пахнет клубничной жвачкой, которую я часто жевала, и снова натягиваю бейсболку поверх собранных в хвост волос и надеваю солнечные очки. Фотографов я не очень боюсь, но не хотелось бы, наткнуться на кого–нибудь знакомого.

Я вывожу велосипед из гаража и выруливаю на улицу. Считается, что разучиться ездить на велосипеде невозможно, но, усевшись в седло, я несколько шатаюсь из стороны и сторону, словно малявка, которая только только начала ездить. Пробалансировав несколько секунд, я все-таки восстанавливаю равновесие. Я разворачиваю велосипед вниз но спуску и качу в сторону Брайтон-Корт, к проходной и границе «Древозащиты».

В шорохе колес по асфальту есть нечто успокаивающее, как и в ощущении ветра в лицо, влажного и бодрящего. Прежние чувства, которые я испытыва­ла при катании на велосипеде, не возвращаются, но я ощущаю довольство, наподобие того, что чувствуешь, опускаясь на чистые простыни после долгого дня.

День отличный, ясный и на удивление прохладный. В такой день просто не верится, что полстраны изувечено выступлениями мятежников, что зараженные прокатились через Портленд, словно поток нечистот, рассеивая вокруг послания страсти и насилия. Не верится, что в мире что-то неладно. Анютины глазки кивают мне с клумбы, когда я проезжаю мимо, набирая скорость, позволяя склону нести меня вниз. Я проношусь мимо чугунных ворот, мимо проходной, не останавливаясь, лишь на миг вскидываю руку и приветствую, хотя вряд ли Сол узнал меня.

За воротами «Древозащиты» окружающее выглядит совершенно иначе. Участки земли, принадлежа­щие правительству, сменяются убогими территориями, и я проезжаю мимо трех жилых прицепов, припаркованных один за другим. Вокруг них мусор и кострища, клубы дыма и золы. Люди, живущие здесь, пользуются электричеством очень экономно.

Брайтон-авеню выносит меня на полуостров и, строго говоря, за границу, в центральную часть горо­да. Но здание мэрии и скопление других муниципальных зданий и лабораторий, у которых собираются протестующие, в нескольких милях отсюда. Здесь, в таком отдалении от Старого порта, стоят малоэтажные дома, перемежаемые продуктовыми магазинчи­ками, дешевыми прачечными-автоматами, заброшенными церквями и давно не используемыми авто­заправками.

Я пытаюсь вспомнить, когда последний раз была дома у Лины, а не она приходила ко мне, но память вы­дает лишь мешанину лет и картин, запах консервиро­ванных равиолей и порошкового молока. Лина стесня­лась своего тесного дома и своих родственников. Она знала, какие слухи ходили об их семье. Но мне всегда нравилось приходить к ней. Сама не знаю почему. Тог­да мне казалось, что меня привлекает кутерьма: тесно стоящие кровати в комнатах наверху, вечно чудящие электроприборы, постоянно вылетающие пробки, ржавеющая стиральная машинка, вместо стирки при­меняемая для хранения зимней одежды.

Невзирая на прошедшие восемь месяцев, я без тру­да нахожу дорогу к старому дому Лины и даже вспо­минаю, как срезать путь через автостоянку, выходя­щую задами на Камберленд.

К этому моменту я уже успеваю вспотеть и потому останавливаюсь, немного не доходя дома Тиддлов, снимаю бейсболку и приглаживаю волосы, чтобы вы­глядеть хоть условно прилично. Чуть дальше по улице хлопает дверь, и на крыльцо выходит женщина. На крыльце громоздится поломанная мебель и за компа­нию — припорошенная ржавчиной сидушка от унита­за. У женщины в руках веник. Она принимается под­метать на одном и том же месте, не отрывая взгляда от меня.

Этот райончик стал намного, намного хуже, чем прежде. Половина домов стоят заколоченные. Я ощу­щаю себя, словно подводник на новой субмарине, про­плывающий мимо обломков потерпевшего крушение корабля. Занавески на окнах шевелятся, и взгляды не­зримых глаз провожают меня по улице — и гнев, бур­лящий в унылых, обветшалых домах.

Я чувствую себя на редкость по-дурацки. Зачем я сюда пришла? Что я скажу? Что я вообще могу ска­зать?

Но теперь, когда я рядом с целью, я не могу развер­нуться и уйти, даже не повидав ее: номер 237, старый дом Лины. Но стоит мне подъехать к воротам, и я по­нимаю, что там уже некоторое время никто не живет. На крыше не хватает нескольких черепиц, а окна за­колочены досками цвета плесени. Кто-то написал на входной двери большую букву «X», символ того, что в этом доме гнездилась болезнь.

— Что вам нужно?

Я оборачиваюсь. Женщина на крыльце перестала подметать. Она теперь держит веник в одной руке, а вторую приставила козырьком ко лбу.

— Я ищу Тиддлов, — говорю я. Мой голос звучит стишком громко. Женщина продолжает смотреть на меня. Я заставляю себя подойти к ней поближе, раз­вернув велосипед и подведя его к ее калитке, хотя вну­тренний голос бунтует, требуя, чтобы я исчезла. Я здесь чужая.

—Тиддлы съехали прошлой осенью, — сообщает женщина и снова принимается подметать. — Их не хо­тели больше здесь видеть. После того как... — Она вне­запно смолкает. — Ну, не важно. Я не знаю, что с ними сейчас, да мне это и без разницы. Как по мне — пусть хоть сгниют в Хайлендсе. Испортили район, теперь тут никто не...

Я цепляюсь за прозвучавшие крохи информации.

— Они переехали в Диринг Хайлендс?

Женщина тут же настораживается — это чувству­ется.

— А вам какое дело? — интересуется она. — Вы из молодежной стражи или что? Здесь хороший район, чистый. — Она тычет веником в свое крыльцо, словно пытается пристукнуть каких-то невидимых насеко­мых. — Мы каждый день читаем Руководство и ходим на контроль, как все. Но люди все продолжают дока­пываться и выпытывать, устраивать неприятности...

— Я не из АБД, — пытаюсь я успокоить ее, — И я не собираюсь устраивать никаких неприятностей.

— А тогда что вы тут делаете? — Женщина присматривается  ко мне повнимательнее, и я вяжу, как в ее глазах мелькает тень узнавания.  — Эй, да вы никак тут бывали прежде?

• Предыдущая
• 13/66
• Следующая