Мастер ветров и вод - Первухина Надежда Валентиновна - Страница 52

• Предыдущая
• 52/54
• Следующая

— С тобой надо быть осторожней, Марк, — сказала я, пожалев несчастную, которой пришлось в тапочках кочевать по морозу.

— Кому угодно, только не тебе. — Марк взял мои руки и начал медленно покрывать их поцелуями, — Нила, ты — равная мне. Ты великолепна. И я согласен сам в тапочках бегать по морозу, лишь бы ты приняла меня как мужчину в свою жизнь. Неужели тебе так дорого твоё мастерство?

— Моё мастерство — это я сама! Как же я могу… Как заставить птицу не петь?

— Я понимаю, — сказал Марк, — понимаю. А к разговору о птице… Птица перестаёт петь, когда вьёт гнездо.

Марк поцеловал мне ладонь, поднялся и вышел.

А я…

Я слишком устала для того, чтобы размышлять над перипетиями своей судьбы. Тело отказывалось мне повиноваться, руки и ноги налились свинцовой тяжестью, позвоночник ломило.

— Похоже, я заболела, — пробормотала я в тишину. А потом вспомнила слова Го о том, что вот-вот должно произойти моё преображение в таоте.

Ведь кумирня выстроена, духи освобождены, а значит… Здравствуй, новое видение мира!

… Я не знала, как произойдёт моё возврашение к облику таоте. Может быть, я просто вспомню то, что было со мной четыре тысячи лет назад?

Эти мысли вызывали головную боль и нехорошую слабость. Не в силах раздеться, я лежала на кровати. Дрожала под лёгким пледом — мне отчего-то казалось, что в спальне стало холодно просто как на улице. Но этот холод усыплял и баюкал, он навевал странные грёзы…

Я находилась на грани между сном и явью, в каком-то сонном приграничье. Здесь тоже было холодно. Я увидела, что стою посреди странного селения, утопающего в сугробах. Снег сыпал густой и основательный, так что ничего нельзя было толком разглядеть. Серый свет неба мог быть как вечерним, так и утренним…

Я оглядела себя. На мне было надето весьма импозантное одеяние из плохо выделанных шкур: нечто вроде юбки и жакета. С плеч до земли ниспадало некое подобие мантии из лисьих шкур. Хм, начало интригующее, а вот что мне так мешает на голове?

Я поднесла руку к голове и с ужасом убедилась в том, что у меня растут рога. Не в переносном смысле! Пара крепких небольших рожек росла у меня из макушки. Я на всякий случай подёргала один рог — может, оторвётся. Не оторвался. Замечательно. Красота.

Кое-как примирившись с тем, что я теперь рогата, я принялась оглядываться дальше. Оказалось, что возле меня валяется в снегу объёмистый кожаный мешок. Я развязала его, ожидая очередной судьбоносной пакости. Но в мешке оказалась лишь связка колокольчиков на истёртой красной ленточке, большой бубён, издавший звук «вумм», едва я щёлкнула ногтем по его туго натянутой коже; последней из мешка я извлекла маску. Это была деревянная, довольно грубо сделанная маска с совершенно фантастическим лицом — красным с жёлтыми разводами. Каким-то интуитивным образом я догадалась, что вещи из мешка — мои и это я стану надевать страшноватую маску, звенеть колокольцами и бить в бубён.

Едва я разобралась с мешком; как в окружающем меня пейзаже произошло некоторое шевеление. А именно: из самой большой избы, хотя на избу это сооружение походило так же, как я на космонавта Гречко, вышли люди числом трое. Люди тоже были одеты в шкуры и тряпьё разной степени потрёпанности, и, что важнее, направлялись они именно ко мне. Я поскорее запихнула в мешок бубён и стала ждать развития событий.

Люди подошли ко мне и поклонились. Что-то подсказало мне (возможно, рога), что кланяться в ответ я не должна, мой рогатый статус поклонов вообще не предусматривает.

Самый старый и нагруженный мехами человек заговорил со мной. Этого языка я не знала, но, видимо, опять рога пришли на выручку: в следующий момент я поняла, что это древнее китайское наречие, которому впоследствии предстоит развиться в хунаньский диалект. Человек говорил мне следующее:

— О таоте, которую мы так долго ждали! О мать живых и мёртвых, знающая все пути! Приди, воспой песню, накорми наших мёртвых, чтобы они послали нам скорую и тёплую весну, ибо мы умираем от холода!

В ответ я тряхнула своим мешком. Бубён брякнул, и, видимо, это сочли моей соглашающейся репликой. Меня повели в деревню (теперь я понимала, что усыпанные снегом домики — это целая деревня). Возле самой большой фанзы был вытоптан в снегу обширный круг, в центре которого пылал костёр. Я заметила, что встречающиеся мне люди опускают лица, словно боятся взглянуть на меня. Это значит, что я для них — человекодух таоте, шаман и заклинатель, который утешит мёртвых и призовёт весну для живых. Это значит, что истинный лик мой странен и страшен и недоступен зрению простого человека.

Это знание наполнило меня удивительной странной силой. Я вдруг поняла, как все в моей жизни связано: шаманские ритуалы, и ритуалы фэн-шуй, обращение к стихиям, и обращение к духам. Я могла все. Я была доступна для всякой стихии и всякого духа. И, более того, всякую стихию и всякого духа я могла обуздать и подчинить себе.

Я остановилась около костра, опустила мешок наземь и достала из него маску. Поднесла маску к лицу, гадая, как же смогу удержать её, ведь завязок нет. Но произошло чудо: маска прикипела к лицу, повторяя его рельеф наподобие посмертных погребальных масок. Мне сразу вспомнился фильм «Маска» и тут же забылся. Вряд ли Джиму Керри приходилось переживать то, что переживаю я! Ощущение было не из приятных, но терпеть можно. Сквозь прорези маски я видела, как около круга собираются жители деревни. Они выглядели измождёнными и усталыми, но в их глазах светилась надежда — надежда на меня, на таоте. У многих на руках были маленькие дети, некоторые держали обереги, сплетённые из красных ниток, — я узнала в них предвестников знаменитого узла Двойной Удачи. В какое же время меня занесло сейчас?

Впрочем, какая разница. Сейчас я — верховная шаманка племени и должна вершить свой ритуал. Я достала бубён и колокольцы. Я ещё не знала, как буду танцевать и какие заклинания сорвутся с моих губ, но что-то древнее, глубинное, забытое, но обладающее невероятной силой, поднималось со дна моей души (моей ли?).

Я тряхнула колокольцами. Звук у них оказался неожиданно резкий, пронзительный, громкий. На звон колокольцев отозвался южный ветер в далёких горах. Он низринулся с высоты, разгоняя плотные снеговые тучи, унося прочь лютый мороз. Я схватила бубён и для разминки ударила в него легонько, словно приветствуя всех, кто собрался сейчас вокруг меня. Бубён радостно рокотал, южный ветер шумел сильнее, и вот в музыку бубна, колокольцев и ветра вплелись новые звуки: это шумели сосны в далёких горах, стряхивая снег с ветвей, это кричали птицы: дикие гуси, кулики и журавли, возвращаясь домой.

Внутри меня словно взорвался огненный шар — до того я была переполнена энергией. Она требовала немедленного выхода: в звоне и громе, в дикой песне и сумасшедшем танце! И я закружилась по площадке, рассыпая дробные удары бубна и колокольцев. И вокруг меня кружился мир.

О как я танцевала! Я вскидывала вверх руки, и с них сыпались звезды. Звезды улетали в небо, унося с собой мои печали, неуверенность, заботу. Я кружилась и слышала грохот — это горы, плато, холмы кружились вместе со мной, сдвигали тектонические плиты, создавая заново рельеф земли.

Я чувствовала такую свободу, что мне казалось — я уже не человек, я волна. Волна чистой энергии, порождающей все вещи мира. А потом я действительно взвилась вверх и, падая, увидела, что внизу простирается море. И я стала волной этого моря, горько-солёной волной, качающей рыб и медуз, а ударившись, я видела, как яркая синева заливает небо. Но я недолго пробыла в море. Мой танец звал меня — к джунглям и водопадам, к затерянным храмам и похороненным сокровищам, к раскалённому сердцу пустынь и жгучему холоду полюсов… И я поняла, для чего я танцую.

• Предыдущая
• 52/54
• Следующая