Кавалер в желтом колете - Перес-Реверте Артуро - Страница 28
- Предыдущая
- 28/54
- Следующая
— И за его верность с отвагой расплатились с ним щедро, — скривился Алатристе.
Гуадальмедина поглядел на него молча и с досадой. В свете факелов капитан видел его аристократический профиль — эспаньолка, подстриженные усы. Человек другой породы, обитатель иных миров. Здоровой рукой он поддерживал раненую, чтобы уберечь ее от толчков.
— Он сам так решил. — В голосе Гуадальмедины не чувствовалось особенной скорби: что значила гибель комедианта по сравнению с жизнью его величества? — Ему сказано было не вылезать, покуда мы не сможем защитить его. Однако он дожидаться не стал и сыграл свою роль до конца, — тут граф с осуждением покачал головой. — Думаю, что это был его звездный час.
— Хорошо сыграл, — заметил Алатристе. — Держался с достоинством и дрался молча… Не уверен, что король вел бы себя так же…
Мартин Салданья, не спуская глаз с арестованного, слушал молча, опустив заряженный пистолет на колени. Гуадальмедина стянул перчатку и, похлопывая ею по штанам тонкого сукна, стряхивал с них пыль.
— Я тебе не верю, Алатристе, — сказал он. — По крайней мере, не вполне верю. Не исключаю, что, как ты говоришь, имелись следы борьбы и убийц было несколько… Но кто поручится, что ты не был с ними заодно?
— Мое слово.
— А еще?
— Вы, ваше сиятельство, хорошо меня знаете.
Перчатка замерла в воздухе. Гуадальмедина негромко рассмеялся:
— Да вот недавно выяснилось, что совсем не знаю.
Капитан поглядел на него пристально. До сих пор ни одному человеку, усомнившемуся в его правдивости, не удавалось прожить столько, чтобы успеть повторить эти слова. Потом он повернулся к Салданье:
— Ты тоже не веришь моему слову?
Мартин не разомкнул уста, а лишь взглядом показал: не его это дело — верить или не верить. Комедиант убит, король жив, а ему, лейтенанту Салданье, приказано взять Алатристе под стражу и доставить куда надо. И думает он о том, как бы получше выполнить это поручение. А споры лучше оставить для судей, инквизиторов и богословов.
— В свое время все разъяснится, — молвил Гуадальмедина, натягивая перчатку. — Так или иначе, тебя ведь просили держаться подальше.
Капитан поглядел в окно. Карета уже миновала парковый мост и катилась вдоль стены к южной части дворца.
— Куда вы меня везете?
— В Кабальерисас, — ответил граф.
Алатристе, встретившись глазами с бесстрастным взглядом Салданьи, отметил, что лейтенант перехватил пистолет покрепче, и дуло теперь направлено ему в грудь. Старый крокодил, подумал он, знает, чего от меня можно ждать. Знает и то, что граф дал маху, сказав, куда мы направляемся. Кабальерисас — ее называли также и Живодерней — маленькая, примыкающая ко дворцу тюрьма, где сидят обвиняемые в оскорблении величества. Мрачное место, где правосудие не ночевало, куда надежда не заглядывала. Не бывали там и судьи с адвокатами. И арестанты там не столько сидят, сколько висят на дыбах, а писцы заносят на бумагу каждый их крик. Двух допросов довольно, чтобы сделать из человека паралитика.
— Сподобился, значит.
— Вот именно, — кивнул граф. — Сподобился. Теперь у тебя будет время все объяснить.
Семь бед — один ответ, подумал Алатристе. И в тот же миг, воспользовавшись тем, что карету тряхнуло на выбоине и наставленное на него дуло чуть сдвинулось в сторону, резко подался вперед и ударил Салданью головой. Хрустнул сломанный нос. Сейчас же густо хлынула кровь, заливая лейтенанту бороду и грудь. И вот уже выхваченный у него из руки пистолет прижат ко лбу Гуадальмедины.
— Вашу шпагу, — сказал Алатристе.
Граф только открыл рот, чтобы позвать на помощь конвойных, как Алатристе ткнул его стволом в лицо. Если убью их, мне это ничем не поможет, подумал он. Перевел взгляд на Салданью, убедился, что тот слегка оглушен, как бык, которого хватили обухом в темя. Еще раз сильно ударил Альваро де ла Марку, который одной рукой не мог защищаться, и граф повалился головой вперед на пол кареты. Черта лысого вам, а не в Кабальерисас, пробормотал Алатристе. Окровавленный Салданья мутно глядел на него.
— Рад был тебя повидать, Мартин, — сказал капитан.
Выдернул у него из-за пояса второй пистолет и, держа его в правой, а шпагу — в левой, пинком распахнул дверцу, выскочил из кареты. Хоть бы подпорченная нога меня не подвела, подумал он. Стражник на запятках уже орал во всю глотку, что арестованный пытается бежать. Позабыв про дымящийся фитиль аркебузы, он рвал из ножен шпагу Алатристе выпалил в упор, и вспышка вырвала из тьмы перекошенное ужасом лицо. Капитан ощущал, как пахнет фитиль в аркебузе его напарника, и понимал: мешкать нельзя. Отшвырнул разряженный пистолет, схватил второй, взвел курок и в тот миг, когда уже хотел было снять стражника, сидевшего на козлах рядом с кучером, увидел — к нему, выставив шпагу, бежит еще один. Надо было выбирать. Он прицелился, выстрелил, и бегущий свалился. Капитан кинулся к обочине, кубарем скатился по откосу туда, где слышался плеск воды. Двое бросились вдогонку, а с козел кареты сверкнуло и грохнуло — над головой просвистела пуля, сгинувшая где-то во тьме. Алатристе поднялся — лицо и руки были ободраны ветками в кровь — собираясь бежать дальше, хотя нога болела нестерпимо, но тут увидел еще двоих. Тяжело дыша, спотыкаясь, путаясь в кустарнике, они спускались по склону и кричали: «Стой! Стой! Именем короля!» Отступать, имея на плечах неразбитого неприятеля, — дело гиблое, и потому Алатристе повернулся к ним, держа шпагу наготове, и когда передний приблизился, выжидать не стал, а бросился на него и, сделав выпад, глубоко вонзил клинок ему в грудь. Преследователь вскрикнул и упал. Второй благоразумно замедлил шаги. От дороги приближались еще несколько человек с факелами. Алатристе снова кинулся в темноту, петляя между деревьями, спускаясь все ниже, пока не услышал совсем близко плеск воды. Зашумел прибрежный камыш, и тотчас капитан почувствовал под сапогами вязкий ил. По счастью, от недавних дождей вода в Мансанаресе поднялась. Он сунул шпагу в ножны, сделал еще несколько шагов и, погрузившись по плечи, поплыл по течению.
Так он добрался до островков, а от них повернул к Устью, вышел, чавкая по глине, на берег неподалеку от Сеговийского моста. Здесь немного посидел, переводя дух, стянул носовым платком кровоточащее бедро и, стуча зубами от холода в насквозь мокрой одежде — шляпу и плащ он давно потерял где-то, — кружным путем, чтобы миновать караульных у Сеговийских ворот, двинулся к городу. Медленно поднялся на холм Святого Франциска, откуда по ручью, который использовали как акведук, можно было незаметно пробраться в Мадрид. Сейчас, рассудил он, когда за ним снарядили тучу альгвасилов, в таверну Непрухи идти нельзя ни в коем случае, заведение Хуана Вигоня также исключается. Искать убежища в церкви — даже если он прибегнет к покровительству преподобного Переса и спрячется у отцов-иезуитов — бессмысленно: на тех, кто убивает королей, юрисдикция Святого Престола не распространяется. Укрыться можно только в тех кварталах, куда в такой час представители власти не суются, да и днем если заходят, то не иначе как целой оравой. И Алатристе, ища приюта, прокрался до площади Себада, а оттуда, выбирая самые узкие закоулки, торопясь поскорее оставить позади улицы Эмбахадорес и Месон-де-Паредес, выбрался к фонтану Лавапьес, вокруг которого разместились таверны, постоялые дворы и бордели, пользовавшиеся в Мадриде самой дурной славой. Хорошо бы притаиться в укромном месте и обдумать все случившееся: внезапное появление Гвальтерио Малатесты на развалинах монастыря спутало все карты, — да вот беда: нечем было заплатить за постой, ибо в карманах у него не было даже пресловутой блохи на аркане. Он перебирал в голове имена друзей, пытаясь угадать, кто из них, когда завтра за голову его объявят награду, не польстится на тридцать сребреников. Обуреваемый этими черными мыслями, он побрел назад, на улицу Комадре, где через каждые несколько шагов, в дверях, освещенных изнутри коптилками и плошками, стояли, правя свое прискорбное ремесло, гулящие девицы. И вдруг Алатристе замедлил шаги и воскликнул про себя: «Нет, есть бог на небе! И он не взирает бесстрастно, как слепая судьба или дьявол играют людьми, будто в кегли!» К сему обнадеживающему выводу пришел Алатристе, увидев, что у входа в таверну, облапив весьма непринужденно свою даму, надвинув берет на самые брови, густые и сросшиеся, стоит не кто иной, как Бартоло Типун.
- Предыдущая
- 28/54
- Следующая
