Дело чести - Перес-Реверте Артуро - Страница 14

• Предыдущая
• 14/19
• Следующая

Кровь медленно билась у меня в жилах. Пум-пум. Пум-пум.

– Кусочек, – сказал я в последний раз.

И поцеловал ее – очень медленно, не торопясь, смакуя, будто рот у нее был полон меда, а я присосался к нему, как пчела, – а потом отстранил ее и легонько подтолкнул назад, поближе к воде. Затем, сунув руку в карман, достал нож – Альбасете, Инокс – и повернулся спиной к Кусочку, встав между нею и тремя фигурами, которые приближались к нам по песку.

– Добрый денек, – сказал португалец Алмейда.

Нос у него был разбит, золотой зуб отсутствовал, и поэтому его ухмылка выглядела какой-то тусклой и пошлой. За ним – лицо залеплено пластырем и марлей, туфли в руке, чтобы удобнее идти по песку, – ковыляла Нати, растрепанная, ненакрашенная. Замыкал шествие Окорок с перевязанной головой и подбитым глазом. Они были похожи на банду проходимцев, у которых выдалась паршивая ночка, да так оно и было на самом деле: хуже прошлой ночи у них в жизни не случалось.

И уж, конечно, им просто не терпелось расквитаться за нее.

Я сжал рукоятку ножа, и его почти полуметровое лезвие выскочило серой молнией, отразив в себе небо.

Когда его пружина щелкнула у меня в правой руке, я поднял левую к другому плечу и развязал платок, чтобы открыть татуировку. «Кусочек», было написано пониже раны. Я ощутил девочку у себя за спиной, почти вплотную. Прибой шумно бился о берег, соленый ветер трепал ее волосы, а их кончики касались моего лица.

То было главное мгновение моей жизни – вся моя жизнь стояла здесь, на этом песке у моря, на этом берегу. И я вдруг понял, что прожил все ее годы, со всем тем хорошим и плохим, что в них было, только для того, чтобы дожить вот до этого мгновения. И понял, почему люди рождаются и умирают, и почему они всегда такие, как есть, и никогда не бывают такими, какими им бы хотелось быть. А еще, глядя в глаза португальца Алмейды и на блестящий черный пистолет у него в руке, я понял, что каждая женщина, любая женщина вместе с той частицей тебя самого, что заключена в ее теплой плоти, в меде ее губ и между ее бедер, – твое прошлое и твоя память; любой прекрасный кусочек плоти и крови, умеющий вновь вернуть тебе то, что ты чувствовал, когда был маленьким и заглушал свой страх перед жизнью, прижавшись к материнской груди, – единственная родина, действительно стоящая того, чтобы убивать и умирать за нее.

Поэтому я стиснул рукоятку ножа и двинулся навстречу португальцу Алмейде. Как положено настоящему мужику.

Ла-Навата, июль 1994 года

• Предыдущая
• 14/19
• Следующая