Дорога Короля - Гринберг Мартин - Страница 81

Нашего чародея вряд ли можно было назвать стройным: скорее, плотного телосложения. Довольно длинная седая борода спускалась ему на грудь, а вьющиеся седые волосы торчали из-под его черной шляпы с высокой тульей во все стороны, точно плющ из-под крыши. За ленту на шляпе он кокетливо заткнул несколько сухих цветков и три перышка: белое лебединое, черное воронье и коричневое совиное. Пиджак он носил совершенно невообразимого оттенка — голубой, как небо ясным летним утром. Рубашка под пиджаком была ярко-зеленой, словно свежевыкошенная лужайка перед домом. Штаны — коричневые, вельветовые, с аккуратными кожаными заплатками и отлично заутюженными складками, а ботинки — густого желтого цвета, точно цветы лютиков в траве.

Возраст фокусника определить было весьма затруднительно — ему можно было дать и пятьдесят, и семьдесят. Его обычно принимали за бездомного — может, он и обладал более живописной внешностью и, безусловно, куда более веселым нравом, чем другие, но явно был никому не нужным бродягой. Поэтому у людей всегда вызывал удивление запах яблок, который, похоже, всегда сопровождал его. Удивляло их и неизменное добродушие фокусника, а также — острый ум, светившийся в ярко-синих глазах. Когда он, чуть приподняв шляпу, приветствовал кого-то, глядя ему в глаза, человек этот всегда испытывал некое потрясение, точно вдруг увидел бриллиант в куче мусора.

Звали чародея Джон Уиндл. Имя Джон, если вам нравится считать, что в именах есть какой-то особый смысл, означало «любимец бога», а вот фамилии Уиндл разные люди придавали разный смысл: она могла иметь такие значения, как «корзина», «краснокрылый дрозд» или даже «истощаться, вырождаться», хотя, по правде сказать, тогда она по-английски должна была бы звучать как «дуиндл».

Впрочем, любые значения его фамилии имели право на существование, ибо все в его жизни попахивало волшебством, а память представляла собой настоящую сокровищницу знаний и опыта, слухов и историй.

Он обладал довольно высоким, очень чистым и мелодичным голосом и, не отличаясь высоким ростом — всего пять футов десять дюймов в ботинках, — когда-то явно был весьма широк в груди и в плечах.

— Когда-то я был настоящим великаном! — любил он шутить по этому поводу. — Но тогда и мир был еще молод. А чародейство неизменно требует жертв, и теперь Джон превратился в обычного старика, здорово потрепанного жизнью. — И он печально вздыхал, кивая головой и словно подкрепляя этим свои слова. Ясные глаза его смотрели грустно, когда он прибавлял: — В точности как и сам наш мир.

В общем, были на свете такие вещи, с которыми ничего не мог поделать даже чародей.

Живя в большом городе, человек привыкает каждый день видеть нездешние или просто странные лица, лишь время от времени мимоходом замечая их с почти родственной приязнью. Это может быть туземка в выгоревшем платье а ля Лаура Эшли с хозяйственной сумкой на колесиках, набитой мешочками с птичьим кормом и хлебными крошками; или чернокожий старик с китайскими гороскопами и искусно вырезанными и сложенными из бумаги фигурками оригами; глуповатый «ковбой» из Германии, одетый в точности как герой вестерна-спагетти и произносящий по-немецки длинные заумные речи, которые никто не слушает.

И, разумеется, бродячий фокусник.

Этого фокусника Венди Сент-Джеймс видела десятки раз — она жила и работала в деловой части города, которую и он наиболее часто посещал и считал своей «вотчиной». Но она никогда с ним не разговаривала, пока не наступил тот осенний день, прекрасный и солнечный, когда деревья только еще начинали переодеваться в свои разноцветные бальные платья.

Венди сидела в сквере на берегу реки Кикахи, недалеко от паромной пристани. Она была маленькая, чем-то похожая на заблудившегося ребенка в своих джинсиках, белой маечке под горло и короткой коричневой кожаной курточке «пилот» с расстегнутой молнией. На ногах у нее были высокие ботинки на шнуровке, а вместо дамской сумочки — потрепанный рюкзачок, стоявший рядом с ней на скамейке.

Она склонилась над толстым дневником в твердом переплете, в котором, впрочем, почти не делала записей, зато то и дело снова просматривала вроде бы уже прочитанные страницы.

Волосы Венди, густые и светлые, подстриженные «под пажа», сильно отросли и падали ей на плечи, а у корней уже примерно на полдюйма имели свой природный, каштановый цвет. Она грызла кончик ручки, надеясь почерпнуть в пластмассе хоть какое-то поэтическое вдохновение.

Ибо Венди сочиняла стихи. Это они остановили ее посреди прогулки и заставили шлепнуться на скамейку. Прекрасные рифмы так и сверкали у нее в голове, пока она не вытащила из рюкзачка дневник и ручку. Разумеется, слова и рифмы тут же исчезли, и поймать их за хвост оказалось невозможно — в точности как это бывает и со снами.

Чем больше она старалась возродить то движение души, которое побудило ее взяться за перо и бумагу, тем менее очевидным ей представлялся тот очередной всплеск поэтической фантазии. Этому мучительному процессу отнюдь не помогало раздражающее присутствие трех мальчишек-подростков, дурачившихся на лужайке всего шагах в шести от Венди.

Она довольно злобно посматривала на них и вдруг заметила, что один из мальчишек подобрал палку и целится прямо по колесам фокусника, только что выехавшего на своем велосипеде на ту аллею, где сидела Венди. Мальчишка швырнул палку, велосипед упал, и маленькая собачка вылетела из своей корзинки, укрепленной на раме. Сам фокусник тоже упал и очень неудачно, запутавшись ногами в колесах. Мальчишки, конечно, смылись, весело смеясь на бегу. Собачка некоторое время преследовала их, пронзительно тявкая, но потом поспешила к упавшему хозяину.

Венди, бросив дневник и ручку, тоже подбежала к старику.

— Надеюсь, вы не очень сильно ушиблись? — спросила она, помогая фокуснику выбраться из-под рухнувшего на него велосипеда.

Она и сама не далее как этим летом упала с велосипеда, налетев передним колесом на камень. Ее десятискоростной велик угрожающе завилял, она ударила по тормозам, но, к сожалению, нажала сперва на передний тормоз и к тому же чересчур сильно. Велосипед взбрыкнул, она перелетела через руль, а потом по крайней мере неделю страдала от сильнейших головных болей.

Фокусник ответил ей не сразу. Он все еще смотрел вслед убегавшим мальчишкам.

— Что посеешь… — пробормотал он.

И тут Венди увидела, что тот мальчишка, который кинул палку, на полном ходу вдруг споткнулся и растянулся на траве. Странный холодок пробежал у нее по спине: вредный мальчишка споткнулся сразу же после слов фокусника, и на мгновение ей подумалось, что именно они и послужили причиной его падения.

«М-да… Действительно, что посеешь, то и пожнешь», — подумала она.

И снова посмотрела на фокусника. Тот уже сел и теперь ощупывал здоровенную дыру на своих вельветовых штанах, которые и без того уже были все в заплатках и напоминали стеганое одеяло. Он коротко улыбнулся Венди, и улыбка эта мгновенно осветила все его лицо. И Венди вдруг поймала себя на том, что вспоминает Новый год и Санта-Клауса. Собачонка все старалась носом оттолкнуть руку хозяина от новой прорехи в штанах. Но оказалось, что никакой дыры там больше нет!

«Наверное, это была просто складка, — догадалась Венди. — Складка и все».

Она помогла старику дохромать до скамейки, потом прикатила его велосипед, выправила руль и прислонила велосипед к спинке скамьи. И только после этого уселась сама. Собачонка устроилась у фокусника на коленях.

— Какая умная собака! — восхитилась Венди, погладив песика. — А как ее зовут?

— Джинджер. «Имбирь» то есть, — ответил фокусник таким тоном, словно это имя было само собой разумеющимся и он не понимает, зачем ей понадобилось спрашивать.

Венди посмотрела на собаку. Шерсть Джинджера была такой же серой (а может, седой) и такой же спутанной, как и борода ее хозяина. Без малейшего намека на рыжевато-коричневый цвет, свойственный имбирю.

— Но ведь шерсть у нее совсем не рыжая! Даже и не коричневая! — невольно вырвалось у Венди.